Обычно он возвращался домой после десяти вечера. Но иногда, когда было много работы, он приходил за полночь. Татьяна и Ольга уже спали, приготовленная еда стояла на плите.
Он ставил еду на небольшой огонь и шел в душ. Однажды, стоя под душем, он скорее почувствовал, чем услышал, что в ванную вошли. Он обернулся и увидел Ольгу. Она рассматривала его.
- Пошла вон, - сказал он почему-то шепотом.
- Я же только смотрю, - так же шепотом ответила Ольга.
- И тебе не стыдно? - спросил он.
- Мне не стыдно. А тебе? - спросила Ольга.
- А если бы я зашел в ванную, когда ты мылась? - спросил он.
- Заходи, - ответила Ольга. - Мне скрывать нечего. У меня все в порядке. Если говорить о размерах, то у меня самая большая грудь в классе. Есть что показать!
- Мать встала! - сказал он.
Ольга мгновенно выскользнула из ванной и быстро прошлепала босыми ногами в свою комнату.
На следующий день он поставил новую щеколду в дверь ванной комнаты вместо старой разболтавшейся, которую он давно уже собирался сменить.
Вход в комнату Ольги был из кухни. Обеденный стол стоял так, что просматривалась большая часть ее комнаты.
Он, как обычно, пришел после десяти вечера. Татьяна быстро сварила ему пельмени и вернулась к телевизору смотреть заседание съезда народных депутатов.
В Тбилиси солдаты били саперными лопатками демонстрантов. Были убитые и раненые. Депутаты требовали разбирательства. Требовали ответа Горбачева. Генеральный секретарь оправдывался, говорил, что ничего не знал о применении силы военными.
Не знал секретарь и того, что псковские десантники штурмовали Вильнюсский телецентр. Раньше не рискнули бы и спросить, теперь спрашивали. Приходилось отвечать и даже оправдываться.
А ведь он вступал в партию, потому что хотел присоединиться к силе, которая никого не боялась и ни перед кем не отчитывалась.
- Они отдали приказ убивать людей! - возмущалась Татьяна.
Может быть, и не было приказа бить, вернее, рубить саперными лопатками. Может быть, солдаты засиделись в закрытых гарнизонах. Их вывезли, и если молодые грузины кричали им нечто оскорбительное, могли ответить и лопатками, потому что саперная лопатка - их штатное оружие. Так его, во всяком случае, учили на военных сборах. Везде ведь есть закомплексованные идиоты, которые особенно смелы в толпе. Он пытался найти оправдание, но оправдывать было трудно, когда восемнадцать убитых и среди них юные парни и девушки. Теперь вся Грузия требовала выхода из состава Советского Союза. До этого, конечно, не допустят. Если разрешить одной, выйдут, пожалуй, все.
- И выйдут! - говорила Татьяна. - Зачем им это государство и этот строй, который держится на штыках.
- Пока на саперных лопатках, - поправил он и пошел в кухню взять бутылку пива.
Ольга стояла перед зеркалом голая. Она поворачивалась, будто давала ему возможность рассмотреть себя получше.
Надо поговорить с Татьяной, в очередной раз решил он, но ему нравилось рассматривать Ольгу, которая напоминала ту юную Татьяну, какой он увидел ее впервые двенадцатилетним мальчиком.
Наверное, Ольга это чувствовала. Теперь, когда он возвращался из гаража, садился ужинать и Татьяна, подав ему еду, возвращалась к телевизору, Ольга, совсем голая, проходила мимо него в ванную и всегда спрашивала, не ожидая ответа:
- Правда, у меня классная попка?
Или:
- У меня грудь больше, чем у матери.
В тот вечер, когда он решился поговорить с Татьяной о странном поведении Ольги, случилось то, чего он опасался. Если Ольга провоцировала его, она могла провоцировать и других.
Раздался телефонный звонок. Татьяна сняла трубку.
- Да. Она моя дочь… Да… Я сейчас приеду.
Татьяна положила телефонную трубку, и он впервые в жизни увидел, как может мгновенно бледнеть женщина.
- Что случилось? - спросил он.
- Мне надо съездить в одно место. Я скоро вернусь. - Татьяна встала и упала бы, если бы он не успел ее подхватить.
- Успокойся, - сказал он. - Машина во дворе. Я тебя отвезу.
Он достал валерьянку.
- Лучше валокордин, - попросила Татьяна. - Сорок капель.
Он накапал сорок капель.
- Случилось что-то с Ольгой? - спросил он.
- Да, случилось. Ольгу изнасиловали. Трое. Двоих уже задержали. Меня просят приехать.
…В милиции он сидел в коридоре на деревянном диване, которые, вероятно, изготавливали специально для милиций, судов, прокуратуры. Легче мыть, да и поскоблить можно, если облюют.
В обезьяннике, за железной решеткой, кричали пьяные:
- Фашисты! Душители свободы!
Мимо него провели женщину хорошо и даже модно одетую, с полным, румяным лицом. В совхозе каждая вторая из принимаемых на работу были похожи на эту. Полнота эта - алкогольная одутловатость, а в румянце просматривался синюшность многолетнего каждодневнего употребления алкоголя.
Он попытался определить в обезьяннике мужчин, изнасиловавших Ольгу, но худые, с плохой координацией алкоголики вряд ли справились бы с сильной и спортивной Ольгой.
Наконец из кабинета следователя вышли Татьяна, Ольга и молодой милицейский капитан. Ольга ему улыбнулась, как всегда, будто ничего не произошло.
- Надо съездить в больницу и венерологический диспансер, - сказала Татьяна.
- Наша дежурная машина на происшествии, - пояснил капитан.
Теперь он сидел в холле гинекологического отделения ближайшей к милиции больницы и ждал, пока врачи брали образцы спермы и писали необходимое для милиции заключение.
В кожно-венерологическом диспансере все стулья были заняты молодыми мужчинами, ожидающими своей очереди. Некоторые читали, один удерживал молодую девушку, которая пыталась уйти из диспансера.
- Ты должна провериться! - убеждал мужчина.
- Я тебе ничего не должна. Проверь свою жену!
- Не трогай мою жену!
- Пусти меня!
- Я тебя отпущу, но завтра тебя сюда приведет милиция. Тебе это надо?
- Что будет завтра, я решу завтра.
Капитан вошел в кабинет врача, и почти сразу вызвали Татьяну и Ольгу. В очереди стали возмущаться.
- Почему без очереди? Здесь все равны.
- Правильно. Здесь все с триппером.
- Как минимум.
Ольга вышла одна, Татьяну, по-видимому, оставил врач для дополнительной беседы.
- Пойдем покурим, - предложила Ольга.
- Ты разве куришь?
- Уже два года.
Они вышли. Ольга закурила и протянула ему сигарету. Он тоже закурил.
- Что за мировая скорбь? - спросила Ольга, затягиваясь сигаретой. - Ну, лишили девочку невинности. Ты только представь, скольких в эту минуту, именно в эту минуту лишают этой самой девственности. Стоит сплошной треск от разрываемых девственных пленок. Ночь. Выпили. Сейчас трахают десятки тысяч в подъездах, на чердаках, в постелях, на полу. Стоя, сидя, лежа, спереди, сзади, сбоку, сверху.
- Тебе было больно? - спросил он.
- Нисколько. Правда, и удовольствия никакого. Я терпеть не могу, когда мне дышат в лицо водочным перегаром. Но самое удивительное, что все трое меня трахали всего пятнадцать минут.
- А ты что, засекала время?
- Так получилось. Первого, который на меня залез, я попыталась укусить. Он мне рот зажал рукой. Передо мною были его часы, я и запомнила. Я засекаю, когда ты трахаешь мою мать. Не специально, а когда уснуть не могу сразу. Правда, вы никогда сразу не начинаете, ждете, наверное, когда я усну. Обычно у вас получается минут пятнадцать-восемнадцать. Но когда ты выпьешь, то все сорок.
Ольга услышала голос Татьяны, которая разговаривала с капитаном, и поспешно загасила сигарету. Она еще боялась мать.
Уже дома, когда Ольга спала, Татьяна предупредила его:
- Сейчас заедет Борис.
- Кто такой?
- Мой бывший муж.
- А он зачем?
- Ольга и его дочь.
- А может быть, ему совсем необязательно знать, что случилось с Ольгой?
- Ему придется узнать. Завтра в школе будут знать все, что ее изнасиловали. Лучше, если она перейдет в другую школу и переедет в другой район. Борис живет со своей матерью в трехкомнатной квартире. Вполне могут выделить ей отдельную комнату.
- А если он не захочет?
- Я его заставлю захотеть.
По рассказам Татьяны он помнил, что со своим первым мужем она училась в школе, а потом в ветеринарной академии, только на разных факультетах.
По тому, как Татьяна обняла и поцеловала своего бывшего мужа, он понял, что, наверное, женщина всегда помнит свою первую любовь. Она обнимала близкого, родного ей мужчину.
Борис понял все мгновенно.
- Да, конечно. Завтра же она переедет ко мне. Завтра же с утра я договорюсь со школой. Они поймут.
- Ты голоден? - спросила Татьяна своего бывшего мужа с той же самой интонацией, как и его.
- Ты же знаешь, я могу есть всегда, - ответил Борис.
Не только есть, подумал он тогда, когда они распили бутылку водки и откупорили вторую.
- Не надо больше ему, - предупредила Татьяна.
Но они уже не могли остановиться. Пришлось Борису ставить раскладушку на кухне.
Из не очень трезвых рассуждений Бориса он узнал о взаимной, почти звериной ненависти Горбачева и Ельцина.
Борис был за Ельцина и помогал межрегиональной группе народных депутатов. Он был ярым противником коммунистов, которые не подпускали его и ему подобных к управлению и власти, считая неблагонадежными. Теперь они могли получить власть, не выстаивая в очереди для вступления в партию и не подчиняясь жестким правилам партийной иерархии. Борис даже забыл, что несколько часов назад изнасиловали его дочь. Он верил, что победят коммунистов не в далеком будущем, а в ближайшие пять лет. И тоже ошибся с прогнозом. Коммунистическую партию запретили через год и снова разрешили, потому что те, что пришли к власти, считали себя демократами, а демократы не должны запрещать партии. Но это будет только через год.
Он на следующий день перевез вещи Ольги на квартиру ее отца. И они остались с Татьяной вдвоем.
За изнасилование к уголовной ответственности привлекли трех парней. Двое учились в одном классе с Ольгой, третий, отбыв год в колонии, учился в вечерней школе и работал в котельной, рядом со школой.
Один из насильников - сын крупного чиновника из Моссовета, у другого отец - директор крупной овощной базы, парень из котельной оказался без отца, поэтому к ним пришли только двое отцов.
Он почему-то думал, что должны прийти матери, чтобы разжалобить. Отцы солидные, сорокалетние, в хороших костюмах. Вел разговор один, другой не сказал ни слова, и он понял, что говорливый - директор базы, а молчаливый - чиновник, все чиновники, которых он знал, больше слушали, чем говорили.
- Все разговоры в суде! - оборвала Татьяна извинения директора.
- Выслушайте нас, - продолжил директор. - Мы компенсируем моральный ущерб. Физического ущерба не было. По заключению врачей Ольга не была девушкой.
- Может быть, ее и не заразили гонореей? - спросила Татьяна.
- Может быть, - согласился директор. - В диспансере не исключают, что именно она заразила мальчиков. И это доказуемо, анализы покажут - только что заразились или несколько недель назад. Лучше нам эту проблему решить мирным путем.
- В суде, - сказала Татьяна. - И этого требует Ольга.
- Уже не требует, - ответил директор. - Она согласилась на компенсацию. Но она назвала такую сумму, что просто смешно. Таких компенсаций не бывает. Она этого еще не понимает. Поэтому мы и пришли к вам, чтобы вы ей объяснили.
- Ольга готова забрать заявление из милиции за какую-то компенсацию? Я правильно вас поняла?
- Абсолютно правильно, - подтвердил директор. - Поговорите с дочерью, найдите общее решение и назовите разумную сумму, потому что никакого насилия не было. Она танцевала на дискотеке со всеми троими. И каждого она пригласила подняться на чердак. Так они оказались втроем.
- Пошли вон! - сказала Татьяна и начала подталкивать отцов к выходу.
- Мы же разумные люди, давайте поговорим! - предлагал директор, уже вытесненный в переднюю. Чиновник вышел молча.
- Надо говорить с Ольгой. Сейчас я ее вызову сюда! - решила Татьяна.
- Не надо, - сказал он. - Съездим к ней. Надо посмотреть, как она устроилась. И вообще поговорить. И так, между прочим, спросим, правда ли, что она готова на компенсацию?
Бориса дома не оказалась, он был на очередном заседании межрегиональной группы депутатов. Татьяна привезла Ольге какие-то ее вещи и, уже прощаясь, сказала ей:
- Проводи нас.
Они сели на лавочке во дворе дома, и Татьяна спросила:
- Какую компенсацию ты запросила, чтобы забрать заявление из милиции?
- Пятнадцать тысяч долларов, - ответила Ольга.
- Почему пятнадцать, а не двадцать или двадцать пять?
- Объясняю, - ответила Ольга. - Сейчас уезжает в Израиль одна еврейская семья и продает кооперативную квартиру за десять тысяч долларов. А мне надо еще тысяч пять, чтобы купить мебель, телевизор "Филлипс", музыкальный центр, видеомагнитофон, кухонный комбайн, стиральную машину. В пять тысяч я укладываюсь.
- И ты за пять тысяч готова простить этих ублюдков?
- За пятнадцать, - поправила мать Ольга. - У меня еще будет время свести с ними счеты. А пока ситуация может сложиться не в мою пользу.
- Это правда, что ты не была девушкой?
- Правда.
- А когда это случилось?
- Два года назад.
- В четырнадцать лет?
- Мне было почти уже пятнадцать.
- И кто же это был?
- Один из твоих друзей.
- Кто?
- Не скажу. Зачем еще один скандал?
- Это дело подсудное. Он совратил малолетнюю.
- Он не совращал. Это я его совратила.
- Может быть, ты совратила и этих троих?
- Нет. Эти мерзавцы меня изнасиловали.
- Тогда эти мерзавцы должны быть наказаны!
- Мы можем проиграть.
- Почему мы должны проигрывать?
- Как объяснили мои знакомые юристы, процесс пройдет по следующей схеме…
- Откуда у тебя знакомые юристы?
- Если ты будешь задавать так много вопросов, мы никогда не перейдем к сути дела.
- Это последний вопрос, - ответила Татьяна и прикрыла глаза.
Он знал уже это ее состояние крайней усталости. Она прикрывала глаза и опускала руки.
- Объясняю, - ответила Ольга по-прежнему спокойно. - У меня есть знакомый парень. Он учился на три класса старше меня, сейчас он на третьем курсе юридического факультета Московского университета. А его отец - довольно известный адвокат. Ты его тоже знаешь.
- Тот, который защищал на процессах диссидентов?
- Да, - подтвердила Ольга. - Он готов защищать меня, но считает, что этим мерзавцам ничего не будет. Ну, снизят оценку за поведение в школе. Их адвокаты докажут, что я не была девушкой и заразила ребят гонореей.
- Как же они докажут?
- Диспансер даст соответствующее заключение, потому что на врачей нажмет или милиция, или прокуратура.
- А почему милиция должна быть на стороне преступников?
- Потому что отец одного из мерзавцев работает в Моссовете, а его родной брат, то есть дядя мерзавца, заместитель заведующего административным отделом ЦК партии. Что это такое, ты знаешь?
- Партийным хозяйством, что ли, занимается?
- Вот именно, если считать хозяйством прокуратуру, милицию и Комитет государственной безопасности, которые курирует этот дядя. А уж он найдет, кто нажмет на врачей диспансера.
- А почему врачи должны пойти на фальсификацию?
- Потому что врачи получают мало, и во всех диспансерах берут взятки, лечат на дому, не заносят заболевших в картотеку диспансера. И за все это люди дают взятки.
- А ты откуда это знаешь?
- Опять вопрос не по существу, но я отвечу. От адвокатов. Если врачи захотят быть принципиальными, завтра найдутся свидетели, что они кого-то не долечили и скрыли это. Что они подворовывают пенициллин, чтобы лечить на дому, а подворовывают все. С кондитерских фабрик тащат масло, коньяк, муку, с заводов гвозди, электромоторы, тащат все, что можно продать и что может пригодиться в хозяйстве. И самых наглых сажают. Но при необходимости могут посадить каждого, потому что каждый замаран и у власти на крючке. Все получают мизерную зарплату, на которую прожить почти невозможно. Поэтому мелкое воровство запланировано.
- Чтобы там ни планировали, я лично не ворую! - заявила Татьяна.
- Воруешь, - возразила Ольга. - Ты берешь лекарства из своего института, когда лечишь собак и кошек друзей и знакомых.
- Я лечила всего двух собак и одну кошку.
- Ты лечила двух собак, а твои сотрудники занимаются частной практикой, берут лекарства, не платят налогов.
- Это все мелочевка по сравнению с насилием.
- Так оно и квалифицируется. Мелкое воровство, мелкое хулиганство, мелкая спекуляция. Сроки условные и штрафы небольшие. Но люди вылетают с работы. Ни один врач диспансера не хочет лишиться работы.
- Все это тебе внушил адвокат?
- Кое-что про жизнь я и без адвоката знала. Не посадят этих мерзавцев! Потому что их судимость - это крах всех трудов их отцов. Один из этих слизняков собирается поступать в институт международных отношений. Даже при намеке на судимость ему этого института не видать, как и будущей дипломатической карьеры. Другой намылился на факультет психологии в университет. Этот факультет поставляет своих выпускников на работу в КГБ. Там тоже нужны очень чистые анкеты. Адвокат считает, что наш шанс выиграть этот процесс пять из ста. Стоит играть или лучше обойтись компенсацией?
- Я тоже консультировалась, - сказала Татьяна. - Уголовное дело не может быть прекращено, даже если ты заберешь свое заявление обратно.
- А ничего и не будут прекращать, - согласилась Ольга. - Только в суде они будут не как обвиняемые, а как потерпевшие. Они ведь все подхватили гонорею. Не может быть такого совпадения, чтобы трое мальчиков болели гонореей.
- Ничего! - сказала Татьяна убежденно. - Мы тоже не лыком шиты. Найдем другого адвоката. Даже если они выиграют в районном суде, мы обжалуем в городском. Проиграем в городском, обжалуем в Верховном. Всех они не купят и не запугают.
- И что я буду с этого иметь? Замечательную, скандальную репутацию. Мне она нужна? Мне ведь тоже через несколько месяцев поступать в институт. А уж они доведут до сведения ректората историю одной молодой скандалистки и бляди. В любом институте, куда я буду поступать, меня будут валить. Скандалистки никому не нравятся. От них стараются быть подальше.
- Ладно, - устало согласилась Татьяна. - Отложим этот разговор. Продолжим, когда я найду другого адвоката.
- А чего ты молчишь? - спросила меня Ольга. - У тебя есть собственное мнение? Кто, по-твоему, прав? Я или мать?