В тех же дневниках Софьи Андреевны наткнулся на "аргумент о пользе христианства", который Лев Николаевич приводил "всем спорящим о том, что законы общественные - законы всех коммунистов, социалистов будто выше законов христианства". Толстой говорит этим людям:
"Если б не было учения христианства, которое вкоренилось веками в нас и на основании которого сложилась вся наша общественная жизнь, то не было бы и законов нравственных, чести, желания распределить блага земные более ровно, желания добра, равенства, которое живет в этих людях".
А ведь это именно то, о чем я говорил выше: что добрые начала, заложенные в коммунизме, обязаны христианству и живут до тех пор, пока противопоставляют себя христианству, полемизируют с ним: дескать, и мы можем так же, - можем думать о равенстве, о братской любви, обходясь при этом без Бога, без учения Христа…
Нет, исторический опыт показывает, что очень ненадолго хватает этого отраженного света.
С болью и негодованием рассказывает Софья Андреевна о том, как ее Левушка "со злорадствующим смехом" читал своим детям сочиненную им легенду "Разрушение ада и восстановление его", и о том, как дети вторили ему "адским смехом".
"…я горячо, с волнением высказала свое негодование. Если мысли, вложенные в эту легенду, справедливы, то к чему нужно было нарядиться в дьяволов, с ушами, хвостами и черными телами? Не лучше ли семидесятипятилетнему старцу, к которому прислушивается весь мир, говорить словами апостола Иоанна, который в дряхлом состоянии, не будучи в силах говорить, твердил одно: "Дети, любите друг друга!"".
…Дважды в этом году, за вечерней, посвященной памяти святого Иоанна Богослова, я слушал в Князь-Владимирском соборе, в проповеди о. Владимира, этот рассказ о девяностолетием старце, у которого хватало сил только на провозглашение этих великих слов, заключающих в себе золотое зерно христианства:
- Дети, любите друг друга!
Это - если и не вся наша жизнь, то во всяком случае принцип, которого мы, христиане, обязаны и пытаемся держаться.
Да, тысячекратно, бессчетное количество раз нарушался этот принцип. Да, была инквизиция, были крестовые походы, пылали костры, в их числе и наши костры, отечественные. И сегодня еще ведут между собой братоубийственную войну протестанты и католики в Ирландии. В Ливане проливают кровь соотечественников-мусульман и тамошние христиане. Все это было и есть. Но все это - нарушение заповеди и заветов христианства. Нам, христианам, стыдно об этом слышать или читать. А стыдно ли аятолле Хомейни и другим иранским духовным руководителям слышать о том, что вот уже много месяцев происходит в их исламском, то есть теократическом, религиозном, государстве?! Что творится в этой несчастной стране? Что ни день - суды, казни, расстрелы. Ни одного приговора к тюремному заключению и, тем более, ни одного оправдательного приговора. А теперь, когда плотина прорвана, кровь льется уже без всяких судов и трибуналов. Жесточайшим образом подавлено движение курдов. Провоцируются столкновения между курдами и азербайджанцами… На днях впервые прозвучало слово резня.
И никто в этом кромешном аду не возникнет, не поднимет руки и не скажет:
- Дети, любите друг друга!
Если бы такой появился, его разорвали бы на клочки.
И вот оказываешься в положении, когда не знаешь, на чью сторону стать, кому сочувствовать: тем ли, кто называет себя сынами Аллаха и во имя Аллаха проливает кровь и гяуров, иноверцев, и братьев своих по вере, - или тем, кто стоит в оппозиции к ним, исповедуя и проповедуя чистый атеизм. Конечно, и те, и другие бесконечно далеки мне. И все-таки колеблешься, памятуя о том, о чем я уже говорил: что чистый марксизм (особенно на самых первых порах) живет отраженным светом христианства… Хотя - тут же вспоминаешь маоцзедуновский Китай и особенно Кампучию с ее небывалыми, дьявольскими жестокостями…
Правда, это не христианские государства. Но вот Албания. Вспомнил сейчас, что видел в Москве, кажется в Воскресенском соборе, албанскую церковную делегацию, православных чернобородых батюшек. А ведь что делается последние десятилетия в этой стране?..
Не поленился, заглянул во второй том БСЭ. Нет, 72,8 % верующих албанцев - мусульмане, сунниты. Но ведь и их безжалостно преследуют. Ведь и мечети, небось, на равных основаниях с костелами и православными храмами, закрываются, взрываются или переоборудуются в зернохранилища или Дома культуры.
Потому что безбожные правители этой страны живут - отраженным светом ислама!
Скажут: почему же я забываю исторический опыт собственной страны?! Да нет, где уж его забудешь, этот опыт. Все помню. Но среди прочего помню и то, что через шестьдесят лет после революции в безбожном нашем государстве действуют 20 000 храмов.
А в Китае - не знаю сколько. А в Кампучии - ни одного.
77
Стоял всенощную в церкви на Смоленском кладбище. Среди молящихся - главным образом пожилые женщины, несколько стариков. Среднего возраста очень мало, но зато столько же, если не больше, молодых. Молодая семья: тридцатилетние родители, десятилетний сын. Истово молятся. Мальчик самостоятельно ставит у образов свечи. Рядом молодая мать и мальчик тоже лет десяти-одиннадцати. В отдалении мальчик лет пятнадцати в болоньевой черной куртке. Думал, зашел поглазеть. Нет, вижу - обходит иконы, прикладывается.
Еще одна фигура: тридцатипятилетний, тщательно выбритый, элегантно одетый… Пристально на меня взглянул, и сразу мелькнула мысль: "Откуда-то оттуда". Из райкома. Из общества "Знание". Из Совета по делам религии. Выйдя же за кладбищенские ворота, оглянулся, чтобы перекреститься, и вижу: идет этот человек и держит под руку сильно пожилую даму.
А впереди меня священник с каким-то юношей. Оживленно о чем-то говорят. Обгоняя, услышал, как молодой сказал:
- Материалисты утверждают, будто… А как же согласовать это…
Религиозная мысль живет, искра тлеет и уже разгорается. Даже здесь это видишь - на задворках города, в темном углу Васильевского острова.
Но я не об этом размышлял, когда шел по темной улице к остановке трамвая. Я думал - о детях.
Когда я вижу в храме детей, это всегда и радостно и горько. Но почему же, спросите вы, горько? А потому, что вспоминается всегда личный опыт, неудачный опыт воспитания собственной дочери.
Давно мне следовало коснуться этой, больной для меня темы.
Дочь наша родилась в удачном году - в 1956-м. Но раннее детство ее пришлось на хрущевские времена, когда все в нашей стране ликовали и радовались, кроме закоренелых сталинистов и - верующих. Да, так получилось, такой парадокс. Не мог и Никита-Освободитель заниматься одними благодеяниями, уж так был воспитан, что непременно нужно было кого-нибудь преследовать и душить. И вот под ликующие клики реабилитированных и их родственников, под солнцем загоревшейся для всех нас надежды стали опять с небывалым ожесточением преследовать духовенство и верующих, осквернять и закрывать тысячами храмы, "разоблачать" и кощунствовать. Усилилась так называемая антирелигиозная пропаганда, в том числе и "индивидуальная работа с верующими"… То и дело сообщалось, что там-то и там-то таких-то мракобесов лишили отцовских и материнских прав, что дети их отданы на воспитание в детский дом… Нажимали на школу, на учителей, на пионерскую организацию, чуть ли не на детские сады: усилить, укрепить, поднять на должную высоту атеистическое воспитание детей!
В такой обстановке воспитывать ребенка в религиозном духе, приобщать его к церкви, водить на богослужения - значило открыто идти против тех, кто властвует нами, идти на скандал, на столкновение с начальством, на риск лишиться дочери. Грешный и слабый человек, пойти на это я не решался.
До какого-то времени вопросы религии вообще не поднимались в нашем доме в присутствии Маши. И не упоминалось слово "Бог".
Но душа девочки сама искала Его.
Ей было пять лет, когда она спросила меня:
- Папа, а кто сделал солнце?
И вместо того чтобы сказать ей: "Солнце, как и все окружающее нас, видимое и невидимое, создал Бог, беспредельно всемогущий, всевидящий и всезнающий", я ответил:
- Этого, Маша, никто точно не знает.
- А Петр Великий? - спросила она.
В этой наивной детской хохме для меня уже тогда промелькнуло зернышко религиозной мысли. КТО-ТО создал. И КАК-ТО. Его надо назвать, этого КОГО-ТО. Запала в ее памяти фигура Петра как создателя нашего города, великого, могущественного. И вот - Петр Великий как создатель солнца!
Прежде чем впервые попала на кладбище, уже возникали мысли о жизни и смерти. И опять - невозможность рассказывать то, что сам знаешь и понимаешь о бессмертии души…
Нет, когда мы впервые побывали на кладбище, я все-таки сказал ей, что, умирая, человек переходит в другой мир. Он все-таки живет.
- В голубеньком домике али в розовеньком? - помню, спросила она. Думаю, что имела в виду голубые и розовые оградки на могилах.
Что-то я ей тогда сказал.
Но слово "Бог" и тут произнесено не было.
Как же я должен был поступить? Сказать: "Все создал Бог, управляет нами всемогущий Бог, и, умирая, человек уходит к Богу"?
И добавить: "Только ты никому не говори об этом"?
"Почему?" - спросит ребенок.
И что ответишь?..
78
Рано или поздно все-таки ответить надо было. Но как это трудно - объяснить ребенку, почему мы, и тетя Ляля, и такие-то верят в существование Бога, и многие великие люди верили - Толстой, Достоевский, Гоголь, Гюго, Диккенс, обожаемая ею Ахматова, а школьная учительница говорит: "Бога нет". И подруги, вероятнее всего, неверующие. И чем мы отличаемся от других, почему нам надо скрывать нашу веру в Бога?
В какой-то час объясняешь, пытаешься объяснить. Трудно ли представить, что делается после этого с душой ребенка! Особенно если этот ребенок "домашний" - впервые попавший в коллектив, тянущийся к этому коллективу, радующийся, что он не один, что у него есть теперь товарищи и подруги.
Какой сумбур, какое удивление, какая непосильная для ребенка задача: решать, кто же прав - любимые родители или не так, но все-таки тоже любимые, по-другому, по-своему любимые подруги, пионервожатая, классная руководительница?!
Нет, в тех школах, где училась Маша, особенно заметной антирелигиозной пропаганды не было. Но ведь достаточно, если кто-то, пионервожатая или, скажем, учительница биологии на уроке упомянет, что в Бога верят старые отсталые люди, - и вот попробуй докажи, что это они отсталые, эта учительница и эта пионервожатая!..
Маша ходила с нами в церковь. Ставила свечи, прикладывалась к иконам и ко кресту, осеняла себя крестным знамением. Но не помню, чтобы она сама захотела зайти в храм. Нет, был один случай, вспомнил: летом, когда мы жили в Комарове, в день Преображения Господня она захотела поехать в Шуваловскую церковь - на освящение плодов. Молитвы она стала учить значительно позже, когда уже сознательно признала себя верующей. Но как трудно ей было прийти к этому.
Большую роль играло тут то, что в годы, когда Маша подрастала, увидеть в церкви молодых людей и тем более мальчиков и девочек было в редкость. Молились, и в самом деле, главным образом старые люди, всё больше сгорбленные старухи в платочках.
Зато какой хороший пример увидела Маша в Прибалтике, в частности - в Литве, в тамошних костелах, где среди молящихся было так много детей, где мальчики прислуживали клиру, а девочки-причастницы были похожи на лебедят из "Лебединого озера"… Да и не только в католических храмах. Помню, слушали мы позднюю обедню в православном, Свято-Троицком, кажется, монастыре в Вильнюсе. Молящихся много, среди них и молодежь и дети. И восьмилетняя Машка, помню, стояла на коленях, крестилась, прижималась лобиком к каменному полу. И получалось у нее это так умилительно и красиво, что маленькая девочка, стоявшая неподалеку, загляделась на нее, полюбовалась, а потом и сама опустилась на колени и тоже стала креститься и кланяться.
В Прибалтике, особенно в Литве, с ее католическими традициями, с ее фанатизмом, к верующим и к церкви относились долгое время не так, как у нас, помягче. Или, может быть, церковь и молящиеся были там более упорны в своей вере. Впрочем, это и есть фанатизм, о котором я только что упомянул. Тот фанатизм, который равнозначен истинной вере.
Маша стояла обедню, молилась, а потом возвращалась в Ленинград, шла в школу и - не могла, некому и нельзя было рассказать о самых ярких летних своих впечатлениях. Вот и надламывалась из года в год, изо дня в день молодая душа.
Дистрессов хватало и без того в Машиной жизни, но этот разлад был, я уверен, сильнейшим.
Маша училась на первом курсе Герценовского института, когда после вирусного гриппа у нее началось нейроинфекционное заболевание. Полтора года она провела в нервнопсихиатрической клинике.
Безбожники скажут: исковеркали душу девушки.
Нет, уважаемые, это вы исковеркали, это с вашей помощью она оказалась в Бехтеревском институте. Двойную жизнь она столько лет вела по вашей, а не по своей и не по нашей вине.
Как же вы, интересно, думаете: верующие люди не только перед обществом, перед соседями, сослуживцами, начальством, но и перед собственными детьми должны таить свою веру? А если не таить? Тогда что? Уподобиться сектантам из села Миролюбовка и не пускать детей в школу? Учить их дома? Но ведь это сейчас, в наши дни, могли храбрые люди решаться на такой поступок. А попробуй, сделай такой шаг в сталинские или в хрущевские времена! Не посмотрели бы, что живешь в Сибири, нашли бы уголок и подальше! И попечение о детях взяли бы на себя, разогнали бы их по разным (непременно по разным) детским домам, осиротили бы при живых родителях…
С завистью гляжу на нынешних молодых родителей, тех, что приходят с детьми в церковь, учат их на людях молиться. Но ведь и эти - таятся. И дети их не дома учатся, а в школе и, следовательно, тоже вынуждены жить двойной жизнью. Да и не самых маленьких чаще водят (тех только бесстрашные бабушки носят к причастию), а таких, кому можно сказать: не говори, скрывай, прячься, таись…
И таятся, прячутся, а если решаются не таиться и не прятаться, то тут же попадают под огонь антирелигиозников, идейных попечителей, а бывает, и врачей-психиатров.
В отделение, где полтора года лежала Маша, привезли девушку-евангелистку. Болезнь ее выражалась в том, что она не таясь молилась. И как же лечили ее от этой болезни?
- Если будешь сегодня вечером молиться, завтра утром не пойдешь на прогулку.
Или:
- Если не оставишь дурь - лишу свидания.
Я говорил об этой Наташе с Машиным лечащим врачом. Он уверял меня, что это - неправда.
- У нас много религиозных, и мы с уважением относимся к их вере.
Очень скоро Наташу выписали. Во всяком случае, на отделении ее не стало. Не мое ли пассивное вмешательство сыграло тут роль?
79
Если гонения на церковь за последние годы, после Хельсинки, несколько поутихли, то преследование так называемых сектантов, особенно адвентистов и пятидесятников, наоборот - ожесточилось.
Мало кому известно, что в Москве в посольстве США уже больше года скрываются две семьи пятидесятников - четверо взрослых и трое детей…
Как же они туда попали? А так и попали. Приехали в Москву, узнали нужный адрес, разведали, вероятно, исподволь, где вход, на ключе ли дверь, как и кем охраняется… Потом пошли всем скопом, сгрудившись, с мешками и катулями, и, проходя мимо охраняющего посольство милиционера, по сигналу своего старшего, ринулись к подъезду. Семеро прорвались, восьмого - семнадцатилетнего мальчика - схватил милиционер.
Пятидесятники заявили, что не покинут здание посольства до тех пор, пока им не будет разрешено выехать за пределы СССР.
Согласия до сих пор власти не давали. По сообщениям "Голоса Америки", американцы не один раз уговаривали сектантов покинуть посольство, те отказывались. На днях то же радио сообщило, что будто бы советские власти согласились дать разрешение на выезд двух семей пятидесятников за границу при условии, если прежде они покинут здание посольства. Пятидесятники отказываются, - натерпевшись горя от наших властей, они не могут и не хотят им верить.
Меня в этой необыкновенной истории больше всего занимает судьба того, семнадцатилетнего, которого успел схватить милиционер. Где он? У кого? Какие муки довелось ему претерпеть? И если и в самом деле пятидесятникам позволено будет выехать за границу, хватит ли ума у того, кто решает их судьбу, выдать разрешение на выезд и этому мальчику? Или, как это часто бывает у нас, будут тянуть, волынить, будут ждать очередной вспышки общественного негодования, протестов, телеграмм, заявлений, бойкотов…
Хотя не всегда, далеко не всегда наши внутренние беды, случаи произвола, гонения за веру вызывают эти очередные вспышки на Западе.
Вот только что прошли в Вашингтоне так называемые Сахаровские чтения, много выступало на них наших инакомыслящих, эмигрантов. Много интересного было сказано, много ужасного поведано. Среди других выступил Андрей Синявский, говорил о гонениях на верующих, рассказал душераздирающую историю разорения семьи сектантов. У отца с матерью отобрали и определили в детские дома младших сыновей - совсем маленького и постарше, лет, кажется, тринадцати. Младшего устроили в каком-то селе километрах в восьмидесяти от родного дома, а старшего загнали еще дальше. По словам Синявского, этот храбрый парень несколько раз убегал из детдома, по пути наведывался в другой детский дом, выкрадывал братишку и вместе с ним возвращался домой. Их снова хватали и снова безжалостно водворяли туда, где из них тамошние воспитатели обязаны были вырастить безбожников и активных строителей коммунизма. А ведь что ж - и воспитывают, и выращивают. Если ребенок маленький и начисто оторван от родителей, из него очень легко вырастить и безбожника и кого угодно. Если понадобится - и от родителей отречется.
Я знал тридцатилетнюю женщину, которая в 1937 году, будучи грудным младенцем, в один день лишилась и отца и матери и воспитывалась в детдоме для детей репрессированных. Страшного вырастили из этой девочки человека. Не человека, а робота с запрограммированными убеждениями и психологией. Уже после XX съезда эта образованная, читающая (и даже пишущая) женщина оставалась убежденной сталинисткой, верила всему, что делалось и говорилось в его, сталинские (а также и в нынешние) годы.
Могут задать каверзный вопрос: а как в вашем идеальном демократическом государстве - неверующие родители и те же убежденные сталинисты имеют право воспитывать ребенка в своих убеждениях?
Вопрос действительно каверзный. И все-таки: да, могут, если их убеждения не являются явно аморальными, бесчеловечными, как не могут пользоваться защитой закона изуверские секты, вероучения которых благословляют убийство или самоубийство. Думаю, что чистый сталинизм не может не быть признан учением изуверским, как и фашизм гитлеровского толка.