В сборник вошли повести "Юрка Гагарин, тезка космонавта", "Вам письмо!" и рассказы "Дорога к сфинксам" и "Ковшик Медведицы".
Содержание:
Юрка Гагарин, тезка космонавта 1
Вам письмо! 9
Дорога к сфинксам 16
Ковшик Медведицы 18
Лиханов Альберт Анатольевич 19
Альберт Анатольевич Лиханов
Юрка Гагарин, тезка космонавта
Юрка Гагарин, тезка космонавта
Мальчишки, мальчишки,
Что будет у вас впереди?
Из песни Аркадия Островского
1
Я подошел к ящику с ветошью - руки вытереть - глянул в окно и даже рот раскрыл от удивления:
- Во дает!
По заводскому двору мчалась Анечка - секретарша директора. Впрочем, сказать, что она мчалась, было нельзя - Анечка скорее ковыляла в своих туфельках-шпильках. Но ковыляла быстро-быстро. На всех парусах.
Давно уж я не видел, чтобы она куда-нибудь торопилась. С тех пор, как ей выдали премию - смешно сказать! - за рационализацию. Ее в секретарши взяли, когда и семнадцати ей еще не было. Мать у нее умерла, а отец неизвестно где. Надо же было кому-то кормить сестренку младшую и бабку. Вот Анна и ушла из школы, а Митрофан Антонович, директор наш, взял ее в секретарши. Только ей в приемной не сиделось. Нет-нет да и убежит в какой-нибудь цех. То к нам, в прокатный, то в литейку, то в механический. Встанет над душой и стоит, смотрит. Молчит, ничего не опрашивает. Начнешь ей объяснять, а она скажет:
- Сама вижу.
Постоит, постоит, повернется и уйдет.
Вот так же она стояла и за спиной Кольки Сергейчука в механическом. Тот какую-то штуковину для литейщиков делал - ничего у него не получалось. А она маячит сбоку, как тень.
Колька терпел-терпел, не вытерпел:
- Послушай, - говорит, - детка! Христом-богом прошу - уйди отсюдова, побереги мои нервные клетки - они же никак не восстанавливаются!
А она вдруг тычет пальцем ему в чертеж и говорит:
- Вот тут у тебя неправильно. Тут надо не так.
Озверел Колька и как крикнет:
- Цыц, мелочь пузатая!
Анка со страху даже подпрыгнула и тут же из цеха убежала. А на другой день принесла прямо Митрофану Антоновичу чертежик. Аккуратный такой, в туши выполнен - сама всю ночь чертила. Стало быть - рационализаторское предложение. Покачал головой Митрофан Антонович, позвал на совет главного инженера, поговорили они с Анкой про этот чертежик, поспорили даже, а потом директор ее и опрашивает:
- Хочешь в ОКБ?
В общественное конструкторское бюро, значит. Кивнула Анка. А за рацпредложение ей премию дали. Она тут же побежала в обувной и купила себе английские шпильки. С тех пор ходит и качается. Никак почему-то на каблуках ходить не научится. Ну, и чтоб не замечали этого - ходит медленно, не торопясь, солидно. Но все всё равно замечают, и над Анкой посмеиваются. А Колька Сергейчук ей спуску не дает, издевается:
- Это тебе, - говорит, - не рацпредложения вносить.
А тут вдруг Анка бежит по двору! Хромала-ковыляла, потом остановилась, шпильки свои сняла и как припустит. В капрончике-то! Ведь холодно еще, кое-где снег.
Гляжу, за Анкой выскакивает радист с бандурой - есть такие большие уличные динамики. Бандура у него за пояс зацеплена. Надевает "кошки" и лезет на столб.
Ну, думаю, чего-то тут неладно.
Оборачиваюсь, а Анка уже в цехе, опять на шпильках, прыгает и кричит что-то. Что - не поймешь: станы грохочут. Люди к Анке подходят, слушают ее, смеются.
Я подбежал, а она меня схватила, поцеловала куда-то в ухо и кричит:
- Человек в космосе! Наш человек в космосе!
Я прямо обалдел! И от новости такой, и от Анкиного поцелуя.
Смотрю, Виктор Сергеевич из конторки вышел, залез на лесенку и стал руками семафорить. Станы замерли, все пошли во двор.
В коридоре меня догнал Юрка из нашей бригады, корешок мой.
- Чо, - говорит, - случилось?
- Человек в космосе! - отвечаю я. - Улавливаешь, старик!
- Улавливаю! - кричит он мне и хлопает по плечу. У меня аж дыхание перехватило.
Мы вышли во двор, а там народу тьма-тьмущая. Вся первая смена. И хоть народу столько - тишина необыкновенная. Редко-редко кто кашлянет.
А бандура на столбе, серебряный колокол, голосом Левитана - аж мурашки ползут! - говорит:
- По полученным данным с борта космического корабля "Восток", в 9 часов 52 минуты по московскому времени пилот-космонавт майор Гагарин, находясь над Южной Америкой, передал: "Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо".
И так уж он здорово это сказал!
А во дворе уже грузовик развернулся, ребята опустили борта, притащили стулья, столик, красную скатерку набросили.
Потом крикнули весело:
- Раз-два, взяли! - и поставили на грузовик толстого Митрофана Антоновича.
Мы с Юркой и Анкой на ступеньках устроились. Хорошо, сверху видно все. Стоит рабочий народ в замасленных спецовках, покуривают, улыбаются.
А Митрофан Антонович оглядел всех, снял свою шляпу и говорит:
- Ну, вот! Дождались!.. Нет, вы только подумайте, человек в космосе! Чудо-то какое!
Сказал это Митрофан Антонович негромко, будто с каждым из нас просто разговаривал, и все сразу затихли.
- Вот вчера еще разве думали мы, что сегодня такое произойдет? Да нет! Я, например, считал, что до космических полетов еще далеко. И вот тебе здрасьте-пожалуйста!
Все засмеялись, а Митрофан Антонович сказал:
- Да-да, как снег на голову. А вот сейчас из обкома позвонили и говорят: поздравьте-ка ваших рабочих. С чем, говорю. Да с тем, что в космическом корабле есть детали из вашего проката!
Все зашумели, захлопали, и не было вокруг ни единого спокойного лица. А некоторые пожилые тетки даже прослезились. Я посмотрел на Анку, она тоже терла глава.
- Чо ты, - сказал ей Юрка, - радоваться надо, а ты ревешь!
А директор снова поднял руку.
- Запомним этот день, товарищи! Запомним имя первого человека, проложившего дорогу к звездам. Этот человек - майор Юрий Алексеевич Гагарин!
Он помолчал чуточку, словно обдумывал, что еще сказать, и вдруг крикнул громко, по-молодому:
- Ура Гагарину!
Площадь мгновение молчала, будто набирая в свои огромные легкие воздуха, и вдруг мощно - в тысячи голосов - загремела:
- Ура-а-а!
Я кричу вместе со всеми, и высокая волна захлестывает меня. Мой голос вливается в тысячи других голосов, он впаян в могучее "а-а-а!" будто слюдинка в гранитную глыбу.
Гранитная глыба… Я смотрю сверху на эту толпищу, приглядываюсь, и она снова распадается на отдельных людей - ужас, сколько их! - вот я различаю лица, такие разные, улыбки на них, я вижу, как светятся глаза, и мне кажется, я всем, воем этим людям - родня.
Я смотрю на Анку, и мне хочется назвать ее сейчас как-нибудь хорошо, ласково - не Анкой, а Анной (нет, это слишком торжественно) или Аннушкой.
А на грузовик так же весело закинули главного инженера, и он сказал:
- Товарищи! Я предлагаю избрать в наш почетный президиум летчика-космонавта майора Юрия Алексеевича Гагарина!
Все опять хлопали, и я хлопал, и кричал что-то тоже, и вдруг обратил внимание на Юрку, который стоял на ступеньку ниже меня. Я смотрел на Юрку, на его курносый нос с редкими веснушками, на его белобрысую макушку. С Юркой что-то случилось. Он переступал с ноги на ногу, был красный, как вареный рак. И воровато оглядывался по сторонам. И тут, только тут меня осенило!
Я истошно, дико захохотал. На меня стали оборачиваться, шикать, а кто-то за спиной громко сказал:
- Вот хулиган!
- Товарищи! - закричал я. И теперь уже все окончательно повернулись ко мне.
- Товарищи! - кричал я, и видел, как в недобром предчувствии Юркина шея становится багровой. - А в нашем цехе есть тезка космонавта. Юрка Гагарин! Вот он!
И я хлопнул его по плечу. Юрка охнул и втянул голову в плечи. Площадь загудела. Кто-то крикнул:
- В президиум его!
А кто-то добавил:
- Качать его!
И вот Юрка уже сидит, нервно улыбаясь, за красным столом президиума, а площадь хохочет, обрадованная таким совпадением.
Потом выступали и выступали люди - секретарь парткома, комсомольский наш секретарь Володя Литвинов, мастера, рабочие. Все страшно волновались, когда говорили, голоса их дрожали; я волновался вместе с ними, будто сам выступал, и теплый комок то и дело подкатывался к горлу, и потом долго приходилось его глотать, думая о чем-нибудь другом.
А на грузовик поставили Матвеича, самого старого и самого опытного прокатчика, нашего мастера.
- Ну дак вот, - сказал он вдруг совсем не торжественно. - Как видите, люди добрые, один Гагарин у нас в бригаде уже есть.
Все засмеялись.
- Правда, не Юрий Алексеевич пока, а только Юрий Павлович.
Площадь снова засмеялась.
Матвеич подождал тишины и сказал:
- Ну да это ничего, наш Юра от Гагарина-космонавта не отстанет. - Он похлопал Юрку по плечу, тот совсем осоловел, повесил голову, и даже от нас было видно, как просвечивают на солнце его красные уши.
- Дак вот, - снова сказал Матвеич, - потолковали мы тут с ребятами и решили записать Юрия Алексеевича к нам в бригаду и работать за него. Дак вот…
У меня за спиной кто-то хихикнул над этим "даквотом", но я и ухом не шевельнул. Со мной лично Матвеич не советовался, но я, конечно, был за!
- Дак вот, - опять повторил Матвеич, - а зарплату его отдадим в фонд мира! А что?! - Он поглядел по сторонам, будто ища поддержки наших ребят, но ему захлопали, и он стал слезать с грузовика. И вдруг спохватился, вернулся к красному столу и сказал:
- Значит, теперь в нашей бригаде двое Гагариных! Вот так!
Все опять засмеялись. Очень смешливое было у всех настроение.
Потом зачитывали текст телеграммы космонавту от завода и проголосовали, что подпишут ее директор, секретарь парткома, комсомольский секретарь и еще наш Юрка Гагарин, как тезка космонавта.
Анка сказала мне, что хорошо бы телеграмму передать прямо в космос, а я ответил, что это невозможно, потому что сейчас, наверное, везде митинги и сколько таких телеграмм наберется.
Митинг кончился, а люди не расходились. Восторженный динамик орал песни. И вдруг все оборвалось на полуслове, и только что-то потрескивало в динамике. Все притихли, ждали. "Как он там?" - подумал я про Гагарина. Анка вздохнула, внимательно слушая потрескивание динамика. И вдруг тишину взорвал ликующий голос:
- Внимание!.. Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Через несколько минут мы передадим важное сообщение!
Площадь колыхнулась и замерла, слушая, как Левитан повторяет эти слова. Снова наступила тишина. И вот наконец, наконец-то Левитан заговорил, и мне показалось, слова рвутся из него, а он сдерживает их, чтоб не заторопиться, сказать все спокойно и понятно. Но спокойно у него не получалось.
- Об успешном!.. возвращении!.. человека!.. из первого!.. космического!.. полета!..
Я подумал: ну вот, вот сейчас он сорвется и крикнет "ура", даже так, не видя его, я чувствовал, как хочется ему закричать.
Невидимая волна, которая шла от сердца Левитана, а к нему еще от кого-то (наверное, и от Гагарина тоже), захлестнула меня и всех, кто был со мной рядом на этой большой площади.
Будто смерч пронесся по заводскому двору и рванул в небо сотни замасленных ушанок, стареньких рабочих кепок.
- Ура-а-а! Слава Гагарину!
Никто еще не видел его портретов, не знал в лицо, но радовался каждый так, будто это его сын, брат, друг летел там, в черном, светящемся небе…
Люди обнимались, целовались, смеялись. А какая-то женщина рядом со мной вдруг сказала:
- Как в победу!
И заплакала.
2
На другой день Матвеич спросил меня хмурясь:
- Ну, где твой дружок?
- Юрка?
- Кто ж еще, как не Юрка?
- Не знаю, Иван Матвеич! Может, заболел?
Матвеич недовольно хмыкнул:
- Придумал, когда болеть! - и ушел вдоль пролета.
Потом в цех влетела Анка и сразу направилась ко мне.
- Привет, Вовка! - сказала она. - Видал?
И показала газету. На первой странице был большой портрет Юрия Гагарина, космонавта.
- Видал?! - крикнула она так, будто это ее портрет напечатали.
- А теперь сюда смотри!
Она перевернула газету, и я увидел нашего Юрку. Пониже была статейка и подпись - Ю. Гагарин, рабочий. И заголовок: "Слово - тезке космонавта".
- Во дает, - сказал я.
Газета сразу пошла по рукам, а когда попала к Матвеичу, он отстранил ее от себя, потом присел на лавочку, достал из кармана огромный носовик, высморкался, нацепил на нос очки в железной оправе (он их называл - производственные, а на всяких совещаниях надевал другие - с роговыми дужками) и стал внимательно читать Юркину статейку. А когда прочел, посмотрел на меня строго и спросил:
- Может, и вправду заболел?
Я пожал плечами. Он подумал еще и сказал нам с Анкой:
- Вот что, молодежь. Загляните-ка к нему после работы. Вдруг и впрямь заболел наш Гагарин? - Он улыбнулся. - От нервного потрясения?
…Анка ждала меня у проходной. Мы с Юркой жили по соседству. Я буквально пропадал у него, когда мы учились в школе. Оба мы тогда собирали марки, и Юркина мать Мария Михайловна частенько, бывало, шугала нас с этими марками:
- Делать вам нечего, балбесы. Наносили бы лучше воды.
И мы с Юркой брали ведра и тоскливо шли к колонке.
Мария Михайловна мыла пол. В калошах на босу ногу шлепала по желтеньким половицам, яростно драила их тряпкой, и половицы становились еще желтей и будто праздничней.
- А-а, - сказала она, - это вы? А мой ушляндал куда-то. Пришел с работы, костюм новый надел, схватил кусок и удрал.
Мы кивнули и пошли обратно, а Мария Михайловна спросила вслед:
- Вов! А Вов! Слыхал, однофамилец-то наш, а? - Она улыбалась. - Меня на работе все поздравляют. Уж не сродственник ли, говорят!
- Слышали, Марь Михална! - крикнул я. - Слышали! Поздравляем вас!
Когда мы вышли на улицу, Анка сказала вдруг страшно серьезным голосом:
- Ты знаешь, Володя, я волнуюсь за Юрку. Ведь это очень трудно - перенести славу!
- Вот ерунда какая! - ответил я. - Слава-то не его, так что как-нибудь переживет твой Юрка. Пойдем-ка лучше, Анка, в театр.
Я небрежно вытащил два пригласительных билета и помахал ими. Сердце у меня стучало громко, с перебоями. Но голос был спокойный.
- Там сегодня вечер в честь Гагарина. Не нашего, конечно. "Торжественная часть. Праздничный концерт. Буфет", - прочитал я, а сам с тревогой ждал, что ответит Анка. Но она будто и не слышала меня.
- Идем? - повторил я.
- Идем, - ответила она, думая о чем-то. - Во сколько начало?
- В семь.
- Без пятнадцати под часами…
…Было уже без пяти, а она все не шла. Я решил подождать еще две минуты и ругнуть Анку, когда она появится, чтоб не имела такой привычки - опаздывать. И тут я увидел ее. Она ковыляла на своих шпильках с предельной скоростью, а рядом, взяв ее под руку, вышагивал Юрка. Они промчались мимо меня, совсем близко, и от Анки пахнуло какими-то приятными, весенними духами. Я стоял, ошарашенный, и как истукан смотрел им вслед. Вдруг они остановились, словно вспомнили что-то, Анка обернулась, увидела меня и крикнула:
- Вова! Опаздываем! Давай скорей!
Хорошенькое дело, будто я был виноват, что она опоздала! Они опоздали.
Я не торопясь подошел к ним и спросил Юрку:
- Ты где сегодня был?
- А-а! - отмахнулся Юрка. - Давай короче! Где билеты?
И они ринулись к театральным дверям.
Я от них отстал, и билетерша еле пустила меня в партер. Занавес был уже раздвинут, на сцене за длинным столом сидели какие-то люди, а за ними, на заднике, висел огромный портрет космонавта.
Наступая на ноги и на каждом шагу извиняясь, я добрался до своего места. Рядом сидела Анка и как завороженная смотрела на сцену.
- А где Юрка? - спросил я.
Анка молча кивнула на сцену. Я пригляделся и увидел Юрку в президиуме, рядом с председателем, который что-то говорил и все время улыбался.
- Во дает! - вырвалось у меня по привычке.
- Тихо ты!.. Смотри, - прошептала мне Анка, - наш-то Юрка!
"Чего это она так? - подумал я. - Все Юрка да Юрка".
- Ты почему не пришла? - спросил я свистящим шепотом.
- Я Юрку искала, - ответила она.
- И нашла? - спросил я ехидно. Она кивнула, даже не заметив моего тона.
- А я между прочим ждал тебя, - добавил я. - Ведь договорились…
Анка обернулась ко мне, глаза ее блестели, она радовалась чему-то своему.
- Ой, прости, Вовочка! - нежно сказала она. - Прости меня, пожалуйста!
А на сцене с ярко-красной трибуны выступали люди. Сначала - профессор, он говорил про Циолковского и даже Икара помянул. Того, что в учебниках физики нарисован. Потом - военный летчик. Оказывается, он учился в летном училище вместе с Юрием Алексеевичем. Он рассказывал, каким был Гагарин летчиком, каким товарищем, как он учился.
Когда он кончил, председатель объявил:
- А сейчас слово предоставляется Юрию Гагарину, тезке космонавта, рабочему завода обработки цветных металлов.
Зал оживленно загудел, загремели аплодисменты, и председатель хлопал тоже редкими и, видно, громкими хлопками.
Потом он помахал рукой, аплодисменты стихли, и, пока Юрка шел через сцену, всходил на трибуну, сказал:
- Товарищи! И у нас есть свой Юрий Гагарин. Вот он, перед вами. Это молодой рабочий, передовик, ударник коммунистического труда, простой советский парень, каких у нас тысячи и десятки тысяч!
Снова захлопали, а Юрка стоял и краснел, пока, наконец, не стал совсем красный, как трибуна.
Потом зал утих, Юрка прокашлялся в самый микрофон, вытащил из кармана бумагу и, часто отрываясь от нее и глядя в зал блестящими, невидящими глазами, начал читать.
Получалось у него хорошо - гладко и громко. Как у лектора, который приходит к нам в цех читать лекции о международном положении. Тот тоже листает свои бумаги, часто отрывается и смотрит на меня, или на Юрку, или на Матвеича, или еще на кого-нибудь сквозь блестящие очки невидящим взглядом. Мы-то с Юркой быстро привыкли, а Матвеич смущенно хмыкал и начинал перекладывать носовик из одного кармана в другой. А потом жаловался:
- И не поймешь, чего он смотрит. Как сквозь бутылку.
А Юрка рубал и рубал. Здорово! И слова у него там на бумажке были какие-то особенные, государственные.