Юрка испарился. А вскоре из конторки вышел Виктор Сергеевич и сказал:
- Секретарь горкома партии к нам сейчас приедет. Посмотреть хочет, как мы работаем.
- Ох, уж не мешался бы, - сказал Матвеич, - и так ни шиша…
Он не договорил, но все с ним согласились: секретарь горкома сейчас тут был вовсе ни к чему. Без него запарились.
Секретарь приехал скоро. Просто огромный человек. Черные волосы, улыбается. Где-то я его видел. Где же, где?
И я вспомнил: это же тот самый Николай Кузьмич, председатель торжественного заседания в театре. Тот, что с летчиком к нам подходил. Вот он, оказывается, кто…
Николай Кузьмич пожал всем руки, хотя мы не хотели - руки были грязнущие от смазки, - но он поздоровался с каждым, будто красовался, что не боится испачкаться. Меня он узнал и спросил:
- Ну, а где же ваш главный герой, где ваш ударник коммунистического труда Юрий Гагарин?
- Это Юрка-то, што ли? - спросил Матвеич.
- Наверно он, - улыбнулся Николай Кузьмич.
Матвеич хмыкнул и отвернулся, будто говоря Виктору Сергеевичу: вот видишь!
- Так он у нас еще не ударник, - сказал Виктор Сергеевич. - Бригада еще только борется за звание. Вот пустим стан, - прибавил он весело, - думаю, всем сразу присвоят.
- Как же так, - удивился Николай Кузьмич. - А я понял, что он ударник… Я его спросил, он кивнул. - Секретарь посмотрел на всех, кто стоял рядом. - Я так его тогда и представил, на городском вечере в театре. Когда Гагарин в космос летал. В апреле.
- Н-не знаю, - протянул начцеха. - Не ударник он.
- Вот так штука! - нахмурился секретарь. - Обманул, значит? Ну, а где он сейчас-то?
- Ушел! - весело сказал Матвеич. - Ушел на пленум обкома комсомола. Билет даже мне показал. Я, правда, не очень разглядывал, что там, в билете-то.
- Ну и ну! - снова удивился Николай Кузьмич. - Никакого у нас пленума сегодня нету!
Матвеич зажмурился и хитро поглядел на секретаря.
- А он у нас теперь общественная единица. То в обком вызывают, то в горком. Испортите парня!
- Что делать! - ответил секретарь. - Надо! Приходится. Не он один.
Виктор Сергеевич топтался и сигналил Матвеичу: ладно уж, молчи, коли сами прохлопали!
Матвеич умолк, а Николай Кузьмич заговорил о машине, потом снова пожал всем грязные руки и пошел, сказав на прощание Виктору Сергеевичу:
- А вас прошу, вы не очень-то на Гагарина! Все-таки неплохой парень. К тому же, Гагарин!
- Ладно, - недовольно буркнул Виктор Сергеевич, - не беспокойтесь. Разберемся, какой он там Гагарин.
Утром на следующий день Виктор Сергеевич с Матвеичем задали Юрке перцу. Он молча выслушал их крики, надел шляпу, поправил ее перед зеркалом и сказал:
- Древние говорили: Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.
И смылся.
Вечером я зашел к нему - потолковать по душам. Марья Михайловна сидела за столом и плакала. На кровати лежал вдребезги пьяный Юрка. Рот у него был открыт, и он страшно, с присвистом храпел.
Утром он ушел на работу, но на заводе не появился. В цехе вывесили молнию:
ВНИМАНИЕ!
Первый раз за два года в нашем цехе, борющемся за звание коллектива коммунистического труда, допущен прогул.
Его совершил комсомолец ГАГАРИН Ю. П.
К ответу прогульщика!
9
Народу в конторке начальника цеха набилось - тьма-тьмущая. Некуда протиснуться. Бледный Юрка сидел на стуле у стенки, и только справа и слева от него были пустые места: никто рядом с ним не садился. Но народ шел и шел, и, чтоб не пустовали два места, Виктор Сергеевич сказал Юрке:
- А ну-ка, бери табурет и садись посередке.
Юрка непонимающе посмотрел на него, хотел что-то сказать, наверное попроситься остаться тут, у стенки, но ничего не сказал, только побледнел еще сильнее, так что на его носу стали заметны веснушки, взял табурет и сел посредине комнаты, опустив голову.
Места у стенки тотчас же заняли, и Юрка оказался в центре круга. Все смотрели на него молча и угрюмо, и Юрке некуда было деться, некуда спрятать глаза - только разве что в пол.
Курильщики уже надымили папиросками, пришлось распахнуть форточку, и струя свежего, прохладного воздуха как ножом разрезала табачную синеву конторки.
- Начнем, товарищи, - сказал Виктор Сергеевич и постучал карандашом о стол. Все смотрели на него. - Сегодня у нас товарищеский суд над молодым рабочим Гагариным Юрием Павловичем. Надо ли рассказывать о его проступке?
- Да что там рассказывать, - сказал кто-то, - пусть сам говорит.
Юрка опустил голову еще ниже.
В конторке стало тихо, только в углу кто-то покашливал в кулак.
- Ну, - сказал Виктор Сергеевич.
Я почувствовал, что на меня упорно смотрят, поднял голову и в дверях увидел Анку.
Мне очень захотелось уйти отсюда, чтобы не видеть Юрку, не видеть Анку, не слышать всего, что тут будет…
Юрка, согнувшись, сидел на табуретке, а пальцы его вертели и гнули канцелярскую скрепку. Видно, взял ее со стола начцеха.
Со своего места поднялся Матвеич.
- Вот что, граждане-товарищи! - сказал он, и все внимательно посмотрели на нашего деда. - Вот и я говорю. Зазнался ты, Юрий Павлович. Зазнался - и с чего - смешно сказать! - со своей знаменитой фамилии. Ну что же, повезло тебе, хорошая у тебя фамилия, космическая. Люди тебе доверие оказали, аванс выдали. А ты - тыть-брыть! - знаменитый сразу стал! По заседаниям, собраниям! Ну ладно, ходи ты, заседай, хоть я всегда против этого!
Матвеич строго посмотрел на Виктора Сергеевича, и тот закивал головой. А дед продолжал, обращаясь теперь не столько к Юрке, сколько ко всем остальным.
- Тут, брат, не трудно затуманиться! Вот, мол, какой я герой, Юрий Гагарин! Почти что космонавт!
Матвеич покраснел от волнения, хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и сел.
Я посмотрел на Анку, она показывала мне какой-то конверт. Я не понял. А она передала конверт рабочему, который стоял рядом с ней, и кивнула в мою сторону. И вот письмо у меня в руках. Я покрутил его: адрес - заводской, Гагарину Юрию Павловичу. Отстукано на машинке. На другой стороне Анка написала карандашом: "Отдай потом Юрке".
Я кивнул и снова стал слушать.
Решался вопрос, какое Юрке вынести наказание.
- Под суд его! - крикнул кто-то. - А что - за прогул полагается!
- Ну, загнул, - отвечали ему басом. - Зачем же мы тогда собирались? Под суд и без нас могли бы…
- Общественное порицание!
- Выговор!
И тогда снова поднялся Матвеич.
- Вот что, - сказал он. - Послушайте меня. - И повернулся к Юрке: - Рано потерял совесть, парень! - сказал он Юрке, и тот еще больше втянул голову в плечи. - Выдавал себя за ударника коммунистического труда! Ишь ты, ударник! И все из-за чего? Из-за фамилии своей! - Матвеич ткнул заскорузлым, пальцем куда-то вниз. - Все из-за фамилии! Хорошая фамилия, а для нашего Юры она вроде как грузило, вниз тянет, а не вверх поднимает. Мешает ему такая хорошая фамилия!
Он помолчал. Рабочие внимательно смотрели на Матвеича. И он оглядывал каждого. Много тут сидело его учеников, и пожилых уже, и молодых, и все они ждали, что он скажет. Бестолкового он им никогда не говорил.
- А предлагаю я ему такое наказание. Пусть-ка сменит он фамилию! Передохнет от славы! Слабоват он для такой знаменитой фамилии.
- Как это? - спросил кто-то, не поняв.
- А вот так.
Все зашумели, заволновались.
- Да нельзя же! Фамилия ж раз дается и вообще…
- Как нельзя! Вон в механическом слесарь: был Дураков, стал Пирамидин!
- Можно! - сказал Матвеич. - Фамилия Гагарин нам теперь всем дорога. С этой фамилией человек в космос летал. А у нас прогульщик и тунеядец! Фамилию Гагарина мы беречь должны.
Конторка загудела, зашумела…
Я не мог смотреть на Юрку. Его пальцы судорожно доламывали скрепку. Я опустил голову. В руках у меня плясало скомканное письмо. Я сжал пальцы, злясь на себя. Потом тщательно расправил конверт и принялся рассматривать штемпель.
И вдруг сердце екнуло. Жирными, смазанными буквами на штемпеле было оттиснуто: "Почта космонавтов".
- Постойте, - сказал я не своим голосом, и разорвал конверт.
- Что у тебя, комсомол? - спросил начцеха.
- А вот что, - сказал я трясущимися губами. - Про Юрку всем ясно. Но вот письмо… Я его прочитаю… Это письмо от Гагарина. От настоящего. От космонавта.
В комнатке наступила тишина.
- Да, - сказал я, - Юрка мечтал стать космонавтом. И Юрка собирался в училище космонавтов. Я один об этом знал. Я верил, что Юрка попадет в это училище. И он написал письмо Гагарину, чтобы тот помог.
Я остановился перевести дыхание. Юрка смотрел куда-то сквозь меня, у Анки глаза были полны слез.
- Ответа долго не было, - сказал я. - И вот сегодня он пришел. Юрка его еще не видел. Я хочу прочитать его Юрке. При всех.
Я расправил листок, и ровные строчки письма заплясали передо мной.
"Дорогой Юрий! - начал я. - Дорогой мой тезка! С удовольствием узнал от тебя, что ты хотел бы стать космонавтом. Кстати говоря, тебе, наверное, будет интересно узнать, что я получил еще несколько писем и телеграмм от Юриев Гагариных из разных городов и сел. И все они, как и ты, хотят быть космонавтами. Я показал ваши письма моему другу, моему дублеру космонавту-2. Он улыбнулся и сказал, что ему теперь, пожалуй, в космосе делать нечего, если есть столько Юриев Гагариных. Но это, конечно, шутка…"
Я передохнул и посмотрел вокруг. Меня слушали внимательно и серьезно. Я набрал побольше воздуха и начал читать громче:
"Хочу сказать тебе только, что для того, чтобы стать космонавтом, все равно, какая у тебя фамилия. Надо просто очень любить свое дело, свою работу, надо очень стремиться к цели, которую поставил перед собой.
Думаю, что ты сумеешь добиться своей цели. Желаю удачи. Училищ космонавтов у нас пока нет. Обычно космонавты получаются из летчиков.
Желаю тебе стать хорошим летчиком, а потом космонавтом. Не забывай только, что космонавтам приходится переносить, кроме физических перегрузок в полете, еще более серьезное испытание - испытание славой. Будь честным, скромным, добрым, работящим человеком.
Юрий Гагарин".
- Ну как в воду глядел, - выдохнул кто-то.
- Да-а! - протянул Матвеич и сказал еще раз: - Да-а-а!
- Товарищи! - сказал я. - У меня есть предложение! Я согласен с Иваном Матвеичем. Юрке надо сменить фамилию. Но, может быть, сначала дадим ему срок? Я уверен - он исправится!
Я глянул на Матвеича и вдруг увидел, что он улыбается во весь свой щербатый рот и подмигивает мне. Чего это он? Подмигивает-то чего?
- Ну как? - спросил Виктор Сергеевич.
- А что он сам-то скажет? - крикнул кто-то.
Юрка медленно встал с табуретки, и она тихонько скрипнула в тишине. Он постоял минуту, потом с трудом поднял голову и обвел всех застывшим взглядом.
- Только фамилию не меняйте! - хрипло сказал он. - Только фамилию…
- Ну? - спросил Виктор Сергеевич. - Как решаем?
- Даем срок! - сказал Матвеич.
И тут я снова увидел Анку. Она плакала, отвернувшись лицом к стене. И сегодня была не в английских шпильках, а в обыкновенных латаных тапочках.
10
Домой я вернулся в первые дни сентября. В университет не прошел, не хватило двух баллов - по литературе получил тройку. Вот уж чего не ждал! Думал, литературу-то я знаю… Правда, по математике и физике я получил чистые пятерки, и математик, молодой и модный парень, - оказалось, профессор! - предложил мне, когда я забирал документы в приемной комиссии:
- Хотите пойти ко мне лаборантом? Через год поступите. У вас математические способности.
Это было заманчиво! Но я подумал, вспомнил про Анку, Юрку, про наш отряд космонавтов и ответил:
- Нет, я поеду домой, на завод. А через год приеду.
Тогда он продиктовал мне целый описок книг, которые я должен проштудировать за зиму. Так сказать - программу-минимум.
- Жду вас через год, - сказал он. - И жмите на литературу!
Приехав домой, я сразу же пошел к Юрке. Он сидел на кровати и что-то читал. Мы крепко пожали, друг другу руки, так что косточки у обоих хрупнули, и Юрка спросил:
- Ну как?
- Вернулся. Не прошел.
Юрка жалеть меня не стал. Это он правильно сделал.
- Что читаешь?
- А-а! - он покраснел и захлопнул книжку. Я вытянул ее из Юркиных рук. Это был "Евгений Онегин". Я ничего не сказал Юрке. Молча положил книжку.
- А меня забирают в армию, - сказал Юрка, - повестка пришла.
- Бравый солдат Швейк! - сказал я.
- Только бы в авиацию послали, - ответил Юрка. - Только бы в авиацию. Но, наверно, не пошлют.
- Почему? - спросил я.
- Туда берут с хорошими характеристиками.
- А-а, - сказал я.
Мы пошли с ним пошататься по городу, сходили в кино и выпили по кружке пива.
Уличный отряд космонавтов, оказывается, не распался. Юрка тренировал ребят каждый день, и они уже здорово отработали брюшной пресс, а скоро будут соревнования по бегу. Они уже летали на настоящих самолетах, пока, конечно, пассажирами, но рядом с летчиками, и всем им давали подержаться за штурвал. Это Юрка договорился с ДОСААФ. Вот как… Я и сам не заметил, когда мы забрели в старый парк.
- А ты мне правильно тогда врезал, - сказал Юрка задумчиво. - Я бы сейчас сам себе врезал.
Мы подошли к тому самому мастику, где у них все произошло. Странно, но сердце у меня билось спокойно, когда я вспоминал об Анке.
Мы стояли, облокотившись о деревянные перила, и смотрели в черную воду ручья. Осенние листья, медленно кружась, сбивались в разноцветные острова. Я смотрел на золотые и багряные листья, на черную воду, и мне было удивительно хорошо и легко. И дышалось как-то свежо, свободно. Будто я долго болел чем-то серьезным, а вот теперь поправился, пришел в парк и дышу не надышусь свежим осенним воздухом: так хорошо после духоты больничной палаты.
Мы мало говорили с Юркой в эти последние дни, что остались до его отъезда в армию. Мы стали будто взрослее и понимали друг друга без лишних слов.
Юрка волновался.
- Хоть кем, только в авиацию, - твердил он.
Виктор Сергеевич сказал ему:
- Характеристику напишу такую, какую заслуживаешь.
Марья Михайловна шепнула мне утром, что Юрка всю ночь чего-то ворочался. Днем он молчал, пыхтел и работал мак вол. И то и дело посматривал на конторку начцеха.
- Ну чего, чего ты егозишь сегодня? - подошел к нему Матвеич.
- Да так, - отмахнулся Юрка.
- Так, так, - проворчал дед и пошел в конторку.
После работы Юрка остался в цехе. Он ждал. Я стоял с ним рядом. Юрка переступал с ноги на ногу, а потом подошел к одному рабочему и попросил закурить. Он принес папироску и мне, но я сказал, что не курю. Юрка смял обе папиросы.
- Вот черт, - сказал он, - волнуюсь!
Из конторки вышел Виктор Сергеевич, рядом топтался наш дед.
- Гагарин! - сказал начцеха. - Вот тебе характеристика. - Он моргнул глазами, чтобы остановить улыбку, и сказал строго: - Для представления в военкомат. Держи, заверишь у Анечки.
Юрка взял характеристику вспотевшими пальцами, пробормотал что-то, и мы пошли из цеха. У дверей я обернулся и увидел деда и Виктора Сергеевича. Они смотрели нам вслед, оба улыбались, а Матвеич подмигивал мне одним глазом.
На улице Юрка развернул бумагу. Я заглядывал ему через плечо и улавливал только главные слова. Честолюбив… Самолюбив… Склонен к зазнайству…
И последняя строчка:
"…Несмотря на недостатки, обладает волей и будет хорошим солдатом. Предприятие просит направить Гагарина Юрия Павловича в авиационные подразделения".
Юрка сорвал с головы шляпу и запустил ее высоко в небо. Шляпа спланировала на заводскую крышу.
- Ты чего, Юрка?
- Пусть в ней воробьи гнезда вьют, у меня теперь пилотка будет! - крикнул он и помчался по асфальтовому заводскому двору, цокая каблуками…
Провожали Юрку всей бригадой. На вокзале Матвеич вручил ему кусочек нашего проката. На нем были выгравированы слова из солдатской песни:
Путь далек у нас с тобою,
Веселей, солдат, гляди.
И подписи всей бригады. А прокат - с нашего нового стана, от первой нормальной ленты. "Подковали" мы все-таки "блоху".
Пришла на вокзал и Анка.
Они с Юркой отошли на минуту в сторонку, а потом сразу вернулись. Анка пожала ему руку и сказала не своим голосом:
- Будь удачлив, старик!
Вечером я рылся в своих тетрадках и вдруг остановился. Вот смешно! Я нашел стихотворение. На уголке стояла буква А. Значит, Анке. Я выписал его из книжки тогда… После того вечера… Я шел один и смотрел все время на небо. А дома листал стихи. И увидел это - о березе. Об Анке.
Ее к земле сгибает ливень.
Почти нагую, а она
Рванется, глянет молчаливо -
И дождь уймется у окна.
И в непроглядный зимний вечер,
В победу веря наперед,
Ее буран берет за плечи,
За руки белые берет.
Но, тонкую, ее ломая,
Из силы выбьются… она,
Видать, характером прямая,
Кому-то третьему верна.
Я усмехнулся и вырвал листок. Тогда я так и не решился показать эти стихи Анке.
Утром я увидел ее на углу. Она стояла у почтового ящика и бросала письма. Одно, другое, третье…
- Кому столько? - спросил я негромко.
Анка вздрогнула, увидела меня и смутилась. Лицо было бледное - будто не спала, под глазами круги.
- Так… Подругам…
Все подруги у Анки жили в нашем городе, я это знал точно.
- Хочешь, - сказал я, - подарю тебе стихи. Я их переписал для тебя.
Анка удивленно посмотрела на меня.
Я протянул ей листок. Она прочитала, шевеля губами, посмотрела на меня и прочитала еще раз.
- Спасибо, - сказала она, рассеянно глядя в сторону и думая о чем-то другом. - Надо послать Юрке, он любит стихи…
Я улыбнулся и пошел своей дорогой.
Утреннее солнце пригревало асфальт, дворники шуршали метлами, собирая в горки опавшие листья. Горки были почти под каждым деревом, они золотели под солнечными лучами словно клады. Ах, как жаль такую красоту.
Я шагал по пустынной улице, и она постепенно оживала. Выходили из подъездов люди и шагали в одну сторону, туда же, куда и я, - к заводу. С каждым кварталом народу прибывало, люди узнавали друг друга - тут же были все знакомые, пожимали руки и улыбались.
- Вова! - кто-то окликнул и меня. Это Лилька. Я беру ее под руку, и мы шагаем в ногу, я в рабочем старом пиджаке и Лилька - сегодня не богиня - в простеньком, сером халате. Мы шагаем в ногу - очкарик-парень и девчонка в красной косынке.
- Смело, товарищи, в ногу! - запевает негромко Лилька.
Кто-то рядом смеется. А-а, это Митрофан Антонович, наш директор. А вон и Матвеич идет. А там - ребята из соседней бригады.
Мы идем рядом. Справа, слева, впереди и позади нас - люди, рабочий народ. Нас целая колонна, целая демонстрация. Мерно раздаются шаги. Идет рабочий народ. Рабочий класс.
А осеннее небо голубеет над головой. Какое чистое сегодня небо…