44
СТРАТЕГИЯ ВЫЖИВАНИЯ.
•Сломать ногу. Как? Спрыгнуть с кухонного стола, умудрившись приземлиться так, чтобы сломать какую-нибудь важную кость? Ой нет, я так не смогу. В репетиционном зале к потолку подвесили две голубые ленты. Теперь они висят у меня над головой, пока я расхаживаю по сцене, произнося свои реплики. Как секира, которая в любой момент может обрушиться мне на голову. При одном взгляде на них у меня перехватывает дыхание. Вы только прикиньте, там же высота четырнадцать метров!
•Уговорить Бергмана вычеркнуть эти чертовы сновидения? Их даже нет в оригинале, значит, не так уж они и важны? Можно же, наверное, решить это по-другому, при помощи какого-нибудь там театра теней или тому подобного?
•Пойти в Драматический театр и попытаться закрутиться в эти ленты, когда никто не видит. Во что бы то ни стало продолжать избегать Бустрема.
•И самое главное: решать проблему всеми возможными способами. Например, сегодня я пыталась сделать мун-кик в воздухе, прыгая с трамплина в бассейне Эриксдаль до тех пор, пока служащий не сделал мне замечание, что другие тоже хотели бы воспользоваться трамплином. А пока я ищу какой-нибудь другой выход из положения, продолжать занятия с Владеком, но совершенно переосмыслить стратегию. Нужно, чтобы он сосредоточился на чем-нибудь одном, например на сальто от стены. А когда я овладею сальто, перейти к следующему трюку.
•Убедить в этом Владека. Утроить его гонорар?
•Узнать, нет ли где-нибудь ночных тренировок?
45
- Ирма укусила какого-то пациента за руку. А потом отобрала у него булку и ушла к себе. После чего забралась в кровать и теперь отказывается вставать. Когда с ней пытаются говорить, она просто-напросто натягивает одеяло на голову. Сестры больше не могут ее поднять с постели. Она целыми днями лежит, уставившись в потолок. Так, теперь перестраивайся в другой ряд, - говорит мама и смотрит в окно. Вздыхает: - Ох… Она даже меня больше не узнает. Собственную дочь. Вчера приняла меня за телеграфистку.
- А старческое слабоумие передается по наследству? У нас с тобой тоже будет Альцгеймер?
- Не знаю. Мы с Рольфом собираемся пойти на информационное собрание для родных и близких в "Гулльвиване" на следующей неделе. Если хочешь, можешь пойти с нами. Если у тебя не будет репетиций.
У мамы грустный вид. Я не хочу загружать ее лишними проблемами. (Ах да, мама, ты так гордишься тем, что твоя дочь работает в Драматическом театре, а знаешь ли ты, что я соврала, чтобы получить эту работу? И теперь меня того и гляди выведут на чистую воду. Сегодня мне пришлось спрятаться под стол, услышав голос Бустрема в коридоре. Еще немного, и я выдам себя с головой. Как только появится Бергман, начнется прогон всего спектакля, и тогда Луа, Рейне, Мари и всем остальным посчастливится лицезреть, как я в отчаянии штурмую стену. Они удивленно переглянутся, ничего не понимая. В чем дело? Почему акробатка валяется на полу? И про занятие по технике речи в Седертелье, куда ты так любезно согласилась съездить со мной на машине, я тоже соврала. На самом деле я еду на занятие акробатикой с придурком в маленьких чешках, который, сколько ему ни плати, не понимает, насколько это срочно. Все, что я тебе рассказываю, - ложь, мама. Я ужасная дочь.)
- Мама, я тебя люблю, - говорю я, сворачивая с шоссе по направлению к Седертелье.
Мама улыбается и пожимает мою руку, лежащую на рычаге сцепления.
- Доченька, ты такая умница, я так тобой горжусь, - говорит она.
46
Сегодня я освоила новый вид кулубуков - кувырок назад. После получасовой ругани с Владеком он согласился еще немного ускорить обучение, разрешив мне сделать кулубук через стул. Мне никогда в жизни не успеть. Никогда.
47
- И чем же ты сегодня занималась, в свой выходной? - спрашивает Микке, когда мы выходим из автобуса.
Меня так и подмывает рассказать все, как есть. Что сегодня я перешла к кулубукам с тростью. Что я умудрилась докувыркаться до конца длинного серого коврика почти без головокружения, а это двенадцать кувырков, которые исполняешь один за другим, держа трость в руках над головой. Мне бы хотелось, чтобы Микке успокоил меня, погладил по головке и сказал, что путь между кувырками с тростью и благополучным падением из-под купола, будучи замотанной в ленту, короче, чем кажется. Ты все успеешь, Белла.
Но я не могу. Я не знаю, с чего начать, и, если честно, немного боюсь его реакции. Лучше я потом ему расскажу. Когда все как-нибудь решится. И, надеюсь, тогда мы сможем от души над этим посмеяться. Возможно, даже мы с Ингмаром Бергманом будем сидеть в кафе, и я скажу: а знаешь, Ингмар, три года назад, еще до того, как меня взяли в труппу, когда я только начала работать в Драмтеатре на нашем с тобой первом спектакле (подумать только, сколько постановок мы с тех пор сделали!) - знаешь, я ведь вовсе не была акробаткой. Представляешь? Ха-ха-ха, смеемся мы, вот потеха! Но сейчас я не могу никому об этом рассказать, даже Микке. Так что я просто говорю, что целый день помогала Кайсе с Вильготом.
- Какая же ты хорошая, Белла! У нее премьера на носу, а она помогает друзьям!
- Да подумаешь… немного на руках подержала…
- Ты добрая, хорошая и смешная.
Он останавливается и берет меня за плечи.
- И к тому же такая красивая!
- Да уж, прямо как Сиверт Эхольм… Ты хоть помнишь, как я вообще выгляжу? Со своими волосами?
- У меня раньше никогда не было седых женщин. Ты очень красивая, Сиверт.
Он целует меня, и пара подростков, проходящих мимо, кричат:
- О, да это же тот чувак из телесериала! Ого! Этот, как его, Микке! Микке, ты чё, влюбился?
Он смеется, выпускает меня из своих объятий и машет рукой парням. Я до сих пор так и не привыкла к тому, что его узнают на улице. В основном подходят девочки-подростки, но иногда случаются и женщины в возрасте. Он вообще пользуется большой популярностью у дам преклонных лет. Мама несколько дней была сама не своя, когда мы согласились прийти к ним на ужин.
Не успеваю я поднести палец к звонку, как мама открывает дверь нараспашку.
- Добро пожаловать! Давайте я повешу, - говорит она, вешая куртку Микке на вешалку.
Рольф выглядывает из кухни в запотевших очках.
- Очень приятно. Проходите, проходите, - говорит он, моргая за запотевшими стеклами.
Мама берет Микке под руку со словами:
- Пойдемте, Микаэль, я покажу вам дом. Хотите посмотреть коллекцию троллей, которую собрала Белла?
Когда Рольф приносит горячее, настроение мое улучшается. Вообще-то все не так уж плохо. Микке рассказывает, как однажды играл грабителя банка в одном немецком фильме и в тот момент, когда он стоял на улице в ожидании команды режиссера, какой-то прохожий, приняв его за настоящего бандита, набросился на него и скрутил, а пока Микке пытался объясниться на своем ломаном немецком, члены съемочной группы так хохотали, что никто даже с места сдвинуться не мог, чтобы ему помочь. Микке все говорит и говорит, он даже умудряется втянуть Рольфа в разговор, и мама просто умирает от восторга. Я только-только начинаю расслабляться, мы сидим на диване с бокалами сангрии, как вдруг мама говорит Микке, что хочет кое-что ему показать. Она удаляется в спальню и возвращается с альбомом с газетными вырезками обо мне.
- Белла ведь у нас тоже скоро станет знаменитостью! Уж сколько ты билась, Белла, - говорит мама и садится на диван рядом с Микке.
Она показывает ему вырезку из газеты "Норлендска социалдемократен" (новости театра округа Норботтен) и телевизионную программу с тремя сериями "Сегемуру, до востребования", в которых я снялась.
- Мама, я тебя прошу, не надо это показывать, как тебе не стыдно!
- Нет, почему же, по-моему, очень забавно, - говорит Микке, внимательно разглядывая вырезку из "Хент экстра". На ней фотография с какой-то гламурной премьеры, на которую меня пригласила Кайса. Я случайно оказалась рядом с Феликсом Хернгреном, и нас снял какой-то левый фотограф. "Феликс с неизвестной подругой", - гласит подпись под фотографией. За всю свою жизнь я не перемолвилась с Феликсом Хернгреном ни словом.
- Но главное, вот, что я хотела вам показать, это из сегодняшней газеты, - продолжает мама, - вы видели, Микель? Девочки из салона красоты были просто потрясены, что про мою дочь пишут в "Афтонбладет". И что она работает с самим Бергманом!
Она переворачивает страницу альбома, демонстрируя большой газетный разворот, посвященный нам с Рейне. Правую половину листа занимает лицо Рейне, левую - мое. Над фотографиями большими буквами надпись: "Как две капли воды". Мама пролистывает целых четыре страницы, где рассказывается обо мне, Рейне и постановке "Двенадцатой ночи". О болезни Бергмана нигде ни слова. Видимо, администрация театра предпочитает об этом помалкивать. Всякий раз возле моего имени стоит "Изабелла Эклёф, 34 года, актриса и акробатка".
- Забавно, правда? - говорит мама. - Удивительная небрежность - здесь везде написано акробатка Изабелла Эклёф. Очень странно. Какая из нее акробатка? Она же актриса. Как можно допускать такие ошибки? Белла, да ты даже в школе была освобождена от физкультуры! По-моему, довольно непрофессионально с их стороны так тебя называть. Это же просто шутка какая-то! Хотя ты-то, Микель, наверное, привык к тому, что газеты вечно все перевирают. Тебе наверняка тоже приписывают роман то с одной, то с другой, но я-то знаю: то, что пишут в газетах, следует делить на десять, особенно в желтой прессе… Взять, к примеру, тот случай с Тотте Магнуссоном и спортивной машиной с Бьерном Боргом… Или нет, это был не Бьерн Борг, а… как же его? Ну тот, с бакенбардами? Он еще…
Мама говорит, не закрывая рта. Я пытаюсь вести себя как ни в чем не бывало. Вдох-выдох, вдох-выдох. Глоток сангрии. Выпрямить спину. Положить в рот оливку. Не проглотить косточку. Вдох-выдох. Поглядываю украдкой на Микке. Что он понял из того, что сказала мама? Слышал ли он вообще, что она несла, или пропустил мимо ушей, как и все остальное? Вид у него вроде довольный, он хвалит свиную вырезку Рольфа. Тот расцветает и рассказывает рецепт маринада в малейших подробностях, пока мама не решает показать фотографии с Тенерифе. Микке терпеливо выслушивает мамин рассказ про Тенерифе и сообщает, что в пятницу мы едем в Венецию. Я держусь до последнего, пока мы наконец не садимся в такси.
- Классная у тебя мама, - говорит Микке, когда мы усаживаемся на заднее сиденье.
- Ты правда так думаешь?
- Да, по-моему, было весело. И еда отличная, - говорит он, обнимая меня.
- Ага. Просто замечательная.
- Ну, по крайней мере, съедобная.
- От вранья во рту заводятся черви.
- Ладно, сдаюсь, свинина была отвратная. Пожалуй, она вошла бы в десятку самых неудобоваримых блюд. За исключением барсука, которого я ел в Исландии, хуже которого я в жизни ничего не пробовал.
- Знаю. Рольф совсем готовить не умеет. Хотя он и очень милый.
- Ты слышала, что он сделал с мясом? Замариновал его в муке с анчоусами! Похоже, он перепутал рецепты.
Мы сидим на заднем сиденье, болтаем и перешучиваемся, но все это время я думаю о том, что сказала моя мама. "Удивительная небрежность - здесь везде написано акробатка Изабелла Эклёф…" Но Микке про это молчит. Я тоже.
Господи, как же мне успеть? Что скажет мама? Что скажут девочки в салоне красоты? Что скажут все остальные? Я решаю с этого момента посвящать тренировкам каждую свободную минуту.
После этого 34-летняя акробатка отправляется с Микке в кино.
48
- Хорошо, что ты смогла зайти, Изабелла, - говорит Веса, закрывая дверь в свой кабинет. - Я хотел с тобой поговорить. Время летит, а мы так и не успели как следует друг с другом познакомиться, пожалуйста, присаживайся, хочешь кофе? Нет? Ну ладно. Ах да, хотел тебя спросить, как у тебя дела? Как тебе у нас работается? Сегодня ко мне заходил Бустрем, он немного волнуется, говорит, вы еще не приступали к техническим репетициям. Может, ты хочешь поговорить об этом? Я все понимаю, досадно, конечно, что Бергмана с нами нет, но он уже выздоравливает и буквально на следующей неделе обещал появиться на репетициях. Возможно, нам придется отложить премьеру на несколько дней, но мы поставим всех об этом в известность, как только будет принято решение.
- О’кей, - ответ выходит еле слышным, я прокашливаюсь. - Конечно.
- Ну и отлично, Изабелла, рад, что тебе здесь нравится. Ты же понимаешь, как непросто нам было найти подходящую актрису на роль Виолы. Не могли же мы просто напечатать объявление в газете: "Драматический театр ищет актрису для постановки Бергмана". Ты же понимаешь, чем это чревато. Нам бы пришлось разбирать мешки писем, в том числе от всяких психопаток, некоторые готовы на все, лишь бы поработать с Бергманом. Так что нам повезло, что мы нашли тебя. Да. Ну, на том и порешим. Хорошо, что мы поговорили, правда? Думаю, проблем с трюками у нас больше не будет, да, Изабелла?
Мы пожимаем друг другу руку. Я выхожу на Нюбругатан.
49
Я отодвигаю диван от стены. Встаю на табуретку и включаю дрель. Никакого толка. Сверло скользит по потолку, а мне в глаза сыплются бетонные крошки. Меняю сверло. То же самое. Звонит телефон.
- Это Клефельдт. Весь дом ходуном ходит, что у вас там происходит?
- Вы не туда попали, - отвечаю я и кладу трубку.
Продолжаю сверлить. Телефон просто надрывается. Я выдергиваю шнур из розетки. Наконец мне удается просверлить дыру, я вставляю в нее дюбель и подвешиваю крюк с веревкой. Стаскиваю с кровати матрас, тащу его в гостиную и кладу на пол под веревкой. Потом притаскиваю кучу курток, постельное белье, банный халат и прочее мягкое барахло, которое нахожу в своей квартире, и складываю на матрас. Поверх одежды я кладу подушки, а сверху стелю одеяло. Ложусь на пол под веревкой, начинаю в нее Заматываться. Веревка натягивается до предела. Ну и дальше что? И как теперь прикажете оторваться от земли? Это же противоречит законам природы. Веревка больно врезается в живот.
Встаю на табуретку. Обматываю веревку несколько раз вокруг пояса. Наклоняюсь вперед, повисая на ней. Веревка поскрипывает. Наклоняюсь еще больше, выворачивая торс, в надежде подняться выше. Как только я окончательно переношу вес на веревку, та мгновенно разматывается и я падаю на матрас. Лежу и разглядываю веревку. Какое-то мгновение раздумываю, не повеситься ли мне на ней, но тут вспоминаю, что у меня еще остался один выход. Последний шанс.
50
- Бустрем слушает.
- Привет, это Изабелла Эклёф.
- Ничего себе! Ну, здравствуй. Рад, что ты соизволила позвонить. Я тебя совсем потерял, ты вчера так и не появилась. Вернее, и вчера тоже. Ты же, наверное, понимаешь, что…
- Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
- Да ну? О военных учениях?
- Нет, о трюках и вообще обо всей этой хренотени. Я…
- Хренотени? Слышал бы тебя сейчас Бергман. Ты в курсе, что он вернулся? Бодр и полон сил. Со следующего четверга беремся за дело всерьез, объявлен первый прогон, интересно будет посмотреть, как Бергман отреагирует на…
- Я должна кое в чем признаться. Вернее, мне нужна твоя помощь. Я совершила большую глупость. Ты единственный, кто может меня спасти. Я много думала и пришла к выводу, что вместе мы можем найти выход из этой ситуации, но я должна знать, что могу тебе доверять. Что все это останется между нами.
- Так, уже любопытно.
- Не хочу это обсуждать по телефону. Я уезжаю на выходные, но, может быть, мы могли бы встретиться в понедельник, когда я вернусь?
- Ничего не получится, всю следующую неделю я работаю в городском театре, возвращаюсь только через неделю, к прогону в четверг.
- Но нам обязательно нужно увидеться до этого! Может, хотя бы в среду? За день до прогона? Всего на полчаса?
- Ладно. Чем смогу, помогу, но ты должна обещать, что больше не пропустишь ни одной репетиции. Мне ведь тоже нужно делать мою работу. Ты же понимаешь, как мне влетит за то, что мы еще и не приступали к сценам сновидений. Ты меня ставишь в совершенно дурацкое положение.
- Да, как раз об этом я и хотела поговорить. Но не сейчас, в среду.
- Ладно, в среду так в среду. Договорились.
Бустрем - моя последняя надежда. Я все ему расскажу. Скажу, что соврала, но все это время честно пыталась научиться. Что у меня ничего не получается. Это слишком сложно. Бустрем должен что-нибудь придумать. Например, поручить трюки кому-нибудь другому, так, чтобы никто ничего не заметил, в то время как я бы по-прежнему играла Виолу. В среду, через неделю, мы все это решим. Вместе. Как-нибудь.
До тех пор я больше ничего не могу сделать. Разве что продолжать бегать, тренироваться и репетировать. И съездить с Микке в Венецию.