Люди приветливы, Патолин вроде бы не заметил никакой специфической реакции на нескрываемо москальский говор. Впрочем, в голове время от времени всплывала фраза из Костомарова: "Хохлы не мстительны, но злопамятны ради осторожности". К чему всплывала?
Кстати, почему Дубно, если вокруг сплошной бук? А может, граб?
В здании поселковой администрации ему мгновенно выдали адрес семейства Гирныков, но предупредили, что добираться придется долго, потому что живут они далеко, на самой окраине, за мельницей. Улица Мусикевича. Лучше, чтобы кто-нибудь отвез. Игорь отлюбезничался, мол, хочет прогуляться, осмотреть поселение. Что было чистой правдой. Уже через пятнадцать минут он звонил в дверь длинного двухквартирного особняка, стоящего посреди прибранного осеннего сада.
Открыла сорокалетняя дама с густыми бровями, румяными щеками и осторожной улыбкой. Она как бы готова была обрадоваться всякому, но не была уверена, что и в данном случае это уместно. Игорь Патолин ни в коем случае не производил запугивающего впечатления. Серый плащ с вишневым воротником, гипнотически аккуратный пробор, артистический шарф под горлом, сверхтонкий дипломат в правой кожаной руке.
– Янина Ивановна Гирнык, я могу с ней поговорить?
Убыбка на лице хозяйки сделалась скорбной.
– Нет, она в больнице.
– В больнице?!
Патолин вдруг вздрогнул и потрогал кожаным пальцем плотно прилипший к черепу чуб. После этого представился. Телевизионный работник с московского канала.
Регина Станиславовна, так представилась хозяйка, предложила ему войти, но сказать ей вдобавок к уже сообщенному было нечего.
– Да, мама в больнице.
– В психиатрической? – Регина Станиславовна удивилась, и даже подумала, может быть, обидеться? Этот юноша в принципе производил благоприятное впечатление, обходительный, странный, страшная худоба лишала его угрожающего содержания. Даже вызывающая иноземность не вызывала отторжения. Не украинец, не русин, не венгерец. Да, что там говорить, если он вообще представился: из Москвы. Но ничего хамского, враждебного Регине Гирнык в этом слове не послышалось. По крайней мере в данном случае. Ну, интересуется человек. Интересуется мамой. Регина Станиславовна, насупилась и сказала.
– У мамы сердце.
"Москаль" начал так искренне извиняться, что стало понятно – ему в самом деле неловко. Молодой еще, порывистый, сначала говорит, потом думает.
Итак, легенда Патолина гласила, что он редактор одной столичной телестудии, собирает материал для фильма о годах "советского присутствия" на Западной Украине.
– В Украине, – поправила его Регина Станиславовна, спокойно и безапеляционно, как всякая учительница, а она работала именно учительницей в одной из двух местных школ.
Гость опять изобразил на лице извиняющуюся гримасу, хотя отлично знал, как поставить собеседницу на место. Он мог бы сказать, что по нормам русского языка – а говорили они безусловно по-русски – надо говорить "на". На Кубу, на Луну, на Украину. Навязывание этого "в" есть вмешательство в суверенитет русского языка. Но он ничего этого не сказал. Было видно, что ради выполнения того, что ему поручено, он готов мириться со многим.
– Все не привыкну.
– Привыкайте, – твердо, хоть и без вызова, было ему замечено.
Регина Станиславовна напоила Игоря отличным кофе и согласилась проводить гостя к сердечной маме. Но нельзя было сказать, что сделала это с охотой и совсем без каких бы то ни было колебаний. Смысл их был гостю непонятен, но присутствие их он несомненно ощущал. Поэтому был скуп на слова, дабы не спугнуть собеседницу. Проще всего колебания эти было объяснить неожиданностью и неординарностью визита. Жили себе люди, жили, и вдруг как снег на голову: а ну-ка рассказывайте, что тут было сорок лет назад. Интерес Регины Станиславовны к гостю становился постепенно все более трезвыми. С чего это вдруг именно сейчас? А что будет за фильм? А почему именно к ним, Гирныкам? И правда, что из Москвы? А от кого вы услышали нашу историю?
Этот вежливый допрос происходил во время обратного путешествия с берега речки вверх по каменному каналу одной из ухоженных улочек. Мимо костела, вознесшегося вверх серыми шпилями, в нишах фасада согбенно восседали святые в пыльных каменных одеждах. Странно, подумал Патолин, ему казалось, что он уже изучил это поселение во время путешествия сверху вниз, а оказывается тут можно пройти совсем другим путем, да еще рядом с храмом.
От костела повернули направо на улочку между двумя рядами плетеных металлических заборов, за ними усыпанные листьями палисадники, приземистые дома. Учительница раскланивалась со всеми встречными, и гость стал ей подражать и увидел, что спутнице это нравится. Воспитанность – качество, больше присущее жителям маленьких населенных пунктов.
Помимо неприятных расспросов были еще невеселые рассказы. Жить довольно сложно. Все эти бесконечные выборы кого угодно сведут с ума. Теперь уже никто, ни с какими флагами, ни на какие улицы не выйдет. Но жить надо стараться по-человечески. Только правда пробьет себе дорогу в будущее. И она задала Патолину повторный вопрос, точно ли на стороне полной и окончательной правды он намерен выступать в своем телевизионном проекте.
– Иначе я бы не посмел к вам обратиться.
Ответ Регину Станиславовну тронул настолько, что она не заметила в нем ни на волос фальши. Она просила отнестись к Янине Ивановне, к матушке своей, мягко и внимательно, потому что здоровье у нее уже не то.
– Вы испугались, в своем ли она уме?
– Еще раз, ради бога извините.
Патолин прижал ладонь к сердцу и выразительно зажмурился, и заверил, что сам не понимает, как это у него сорвалось. Регина Станиславовна решила ему поверить, хотя что-то похожее на осадочек осталось. Она еще пообещала – если все пройдет хорошо – познакомить телевизионного гостя и с другими интересными людьми поселения.
– Многие потерпели, многие. Высылали ведь, не жалели.
Патолину было плевать, но про себя он подумал, что и эти "интересные люди" тоже, чай, постреливали в спину москальским хлопцам в красивой советской форме. Но он и, правда, не занимал в этом раскладе никакой активной позиции, его интересовал лишь рисунок данной конкретной ситуации и снова промолчал.
– Надо, наверно, цветы купить, – осторожно спросил гость, когда Регина Станиславовна показала – вон она больница. Там раньше была польская гауптфвахта, а потом немецкий бордель, а в конце уж – советский штаб.
– Теперь больница. А цветов не надо. Мама не любит цветы. У нее траур. С тех пор, вы понимаете?
– Понимаю.
– Цветы она признает только на кладбище.
– Неудобно с пустыми руками.
– Я захватила маме зефир в шоколаде. Она любит.
Летом, наверно, это был уютно заросший двор, с укромно расставленными скамейками. Сейчас все было на виду среди голых деревьев. Чаша не работающего фонтана. Из открытой двери пахло тяжело жареной рыбой.
– Почекайте меня здесь.
Регина нырнула внутрь. Не хотела предъявлять старушку в больничном интерьере. Патолин прошелся вокруг фонтана, заложив руки за спину. Попытался представить себе мадам Гирнык, участницу рокового любовного многоугольника сорокалетней давности. Не успел. Увидел, что Регина Станиславовна выводит из рыбных дверей большую, полную женщину в цветастом халате. Если бы он был Елагин, то сразу бы обратил внимания, до какой степени по своему формату эта старуха напоминает московскую старуху Клавдию Владимировну.
Мадам Гирнык оказалась женщиной приветливой и словоохотливой. Никакого предубеждения, опасливости по отношению к незнакомому, да еще и иноземному человеку у нее не обнаружилось. Спрашивайте, отвечу. Одно неудобство – разговаривала только на мове. Причем, на круто замешанной, так что иной раз приходилось переспрашивать и по несколько раз, так что интервью шло как бы с большим количеством дублей. В конце концов Регина взяла на себя роль переводчицы. И вот что перевела.
После войны стояла в Дубно советская часть. Ну, часть не часть, а офицеры и солдаты человек двадцать с какой-то радиостанцией. Панове офицеры жили на добрых квартирах с прислугой. Пан офицер (Мозгалев) был человек выпивающий, но всегда на ногах. Во всяком кабачке и пивном подвале его знали и всегда подходили с уважением. Не то, конечно, что настоящий польский поручик, но тоже человек культурный и с пистолетом. А вот пани офицерша…
– Клавдия Владимировна?
Регина кивнула, подтверждая, что речь о ней, но не захотела лишний раз произносить своими губами это имя.
Пани офицерша была женщина красивая, но вольготная. Мальчик у нее был пяти лет, что ли. Надо понимать – Аскольд. Но стала она поглядывать. И углядела на базаре за цыбулей брата мадам Гирнык, Сашка. Уж какой был парубок, уж какой! Тут явился платок из халатного кармана, потому что потекли легкие старческие слезы. Углядела, загорелось ей и стала добиваться. То там "встренет", то там поманит. А у Сашка ж, невеста, Маруся. Село тут под горой, так она оттуда. И уже все сговорено, и по осени свадьба. "Он ко мне, к своей сестры, жаловаться, а я что, я только перекрестить могу – и вся подмога". Но пани офицерша ажно горит, уже без стыда ловит хлопца. Муж в кабаке за рюмкой, глаза не видят, но ему подсказали. Он и подкрался, да в тот момент пани как раз повисла на Сашке за старой мельницей, где сенной сарай. Пан капитан все понял, молча за пистолет, а Сашко за вилы. Опять платок, только слез не показалось.
– И он, Сашко ваш, заколол капитана, да?
Мадам Гирнык вздохнула.
Регина кивнула несколько раз, подтверждая догадку.
Дальше история развивалась предсказуемым образом. Суд, тюрьма, и так далее. Маруся в слезах, офицерша в слезах. Мальчонка только у нее твердый был, вообще не плакал.
Патолин терпеливо слушал.
– А скажите еще, мне это очень важно. Пани офицерша ведь была беременна в это время?!
Вопрос, в общем-то, как вопрос, но мадам Гирнык вдруг потеряла интерес к разговору, склонила голову, стала возиться с пояском халата. Патолин настаивал.
– Через восемь месяцев после смерти капитана родился второй мальчик, правда, ведь? Дир. Два сына Аскольд и Дир.
Старуха продолжала оставаться вне разговора, к тому же стала как-то усиленно пыхтеть. Куда-то подевалась вся ее сердечность и приветливость.
– Пойдемте, – сказала Регина Патолину.
– Но, подождите, мы ведь только…
Губы старухи посинели, дочь выхватила у нее из кармана блистер с таблетками.
– Мамо, мамо, тут, трымай, – открутила крышку бутылочки с водой неизвестно откуда появившейся, – пейте, мамо, глоток.
Патолин невольно сделал пару шагов назад, лицо у него было растерянное. Регина сердито стрельнула в его сторону изменившимися глазами.
Прибежал санитар с креслом на колесах. Все удалились в здание. Москаль решил ждать. Может быть, удастся что-то выведать хотя бы у дочери, если забарахлила мать.
Ждать пришлось долго. Уже начало темнеть, когда из больницы вышла Регина Станиславовна. Она постаралась пройти мимо Патолина так, чтобы с ним не заговорить, но он не стал проявлять деликатность.
– Послушайте…
– Нет, это вы послушайте. – Она резко остановилась, кутаясь в плащ. – Я не верю, что вы с телевидения московского, польского или какого еще.
– Почему? Вот удостоверение.
Судорога брезгливости пробежала по лицу женщины.
– В нашей семье имя дядиного брата, дяди Сашко, все, что с ним связано, это…
– Я понял.
– Ну а если вы это поняли, зачем же вы стали намекать больной старой женщине, что в своей гибели он виноват сам. Что он обрюхатил, как у вас говорят эту пани, а потом убил ее мужа, и значит, пострадал заслуженно.
Патолин делал руками извиняющиеся жесты.
– Я только хотел разобраться.
– Нечего тут разбираться. Просто посмотрите документы. Второй сын капитана родился не через восемь, а через десять месяцев после его смерти и ареста Сашко.
– Есть такие документы?
– Матка боска!
Патолин забегал пальцами правой руки по выпуклому лбу.
– Сашко не мог быть отцом второго мальчика. Он любил свою невесту, он защищался от озверевшего пьяного офицера с пистолетом, он любил свою Марусю и сгинул в лагере, – отчеканила Регина Станиславовна.
– Все это случилось в сентябре, в первых числах сентября тысяча девятьсот шестьдесят пятого… – Патолин начал загибать пальцы.
– В конце сентября был суд. А второй мальчик родился в июле шестьдесят шестого. Мы узнавали. Тут все в поселке были на нашей стороне, и власть, и все. Нам важно было доказать, что Сашко ни в чем не виноват. Теперь езжайте, проверяйте, больше я вам ничего не скажу!
Патолин повернулся к Регине Станиславовне.
– А что, есть еще что-то?
– Уходите, пожалуйста!
Москва
1
– Антон! – громко и зло крикнул Елагин, сигнал в предбанник понесся двумя путями и через электронику, и по воздуху. В дверях возник парень в черном костюме и черном кожаном галстуке, стоял понуро, понимая, что будет разнос.
Майор ткнул пальцем в кресло справа от стола, где сидел развалившись и улыбаясь человек в уродливых очках с толстыми стеклами, в клочковатой пегой бороде.
– Кто это?!
Антон посмотрел на визитку, которую предусмотрительно держал в руке.
– Нестор Икарович Кляев, доктор геополитических наук, магистр синархии, научный настоятель общества полного Меркурия…
– Хватит! Почему ты его пропустил?
– Нестор Икарович сказал, что он ваш старинный друг, и вы будете ему рады.
– А я, я сказал тебе, что он мой старинный друг?
Антон тщательно поправил узел своего галстука. Сурово втянул воздух и стремительно направился к сидящему, цепко взял его за щуплые плечи и уже собрался вырвать его из кресла, но был остановлен командой:
– Да оставь его. Иди к себе.
Секретарь-помощник едва заметно дернул губой – начальство капризничает, что ж, на то оно и начальство.
– Здравствуй, Саша, – добродушно и закадычно запел магистр Синархии. – А ведь к тебе по серьезному делу. Помня все наши былые, совместные дела, думаю, не откажешь.
Начальник службы безопасности ничего не сказал, ожидая продолжения.
– Помнишь, как мы с помощью моего Аркаимского раскопа свалили тогда этого претендента, Голодина, а? Спасли если не мир, то страну. Что за времена были, да? Когда мы в одной связке, сила научного прозрения, помноженная на силу справедливости, это же непобедимая мощь.
– Зачем ты пришел? Деньги нужны?
– Да! – радостно крикнул Кляев, человек становится счастлив, когда его понимают. Он быстро открыл потертый, как уж водится, кожаный портфель и факирским движением извлек оттуда стопку большеформатных фотографий. – Ты только глянь!
Майор быстро и равнодушно перетасовал снимки. Мелкая, но широкая, вся в бурунах речка пересекает усыпанную белыми камнями долину. На заднем плане горы с белыми вершинами. На переднем плане Кляев в отсвечивающих очках с победно поднятым теодолитом в руках.
– Какой-то горный Бадахшан, – наугад сказал майор.
– Почти, почти. Я дал этому месту другое название – Гондвана!
– Причем здесь…
– Осколок, последний достоверный осколок первоматерика. У меня тут заключения геологов, если хочешь.
– Не хочу.
Кляев хихикнул.
– Места поразительные, например, хочешь ли знать, там не тупятся бритвы. Никогда! Никакой паразитарной микрофлоры. Батарейки не садятся. Практически. Телефонная связь, простая "нокия" тебя свяжет в секунду хоть с Рио-де-Жанейро. – Кляев сладострастно закатил глаза. – Про это надо отдельно рассказывать. При желании можно озолотиться.
Зная, что спорить с Нестором Икаровичем бесполезно, Елагин в каком-то автоматическом режиме задал все же недоверчивый вопрос.
– Откуда кусок этого, ну, твоей Гондваны, мог попасть в Таджикистан?
– А надо учить геологию, майор. Про движение материков, чай, слыхал? Посмотри на Индию, она ведь просто грубо въехала в Евразию, Гималаи – это просто складка от ее напора. Индия же, это просто хвост Гондваны, понимаешь?
– Хватит, – резко сказал Елагин. – Я не банкир, я всего лишь охранник здесь.
В кабинет вошел Антон.
– Что?!
– Александр Иванович, у вас есть жена?
Елагин нервно сглотнул.
– Звонит женщина и говорит, что она ваша жена, я не стал вас соединять.
Майор глубоко вздохнул, пытаясь остановить нарастающий приступ ярости.
– Из того факта, что ко мне не надо было пускать этого "старинного друга", совсем не следует, что меня не надо соединять с моей женой, ты меня понял?
– Я понял. У вас есть жена.
Майор взял трубку, гадая, какая из двух женщин, имеющих право претендовать на звание его супруги, находится на том конце провода. К сожалению, это была не Джоан.
– Саша, что делать?
– Тамара, объясни, в чем дело.
– Он опять сбежал.
– Колька?
– Да!
– Обратись в полицию.
– Здесь нет полиции.
– Попроси Джоан, пусть позвонит она.
– Как ты не понимаешь, здесь нет Джоан.
– Слушай, давай с самого начала, когда он пропал?
– Сегодня утром.
– Тамара, сегодняшнее утро еще продолжается, может быть, он сам вернется. Хотя, какая у нас разница во времени?
– Семь часов, – охотно подсказал ученый Кляев.
– У нас никакой разницы во времени. Мы в Медведково, Саша.
Майор сложил губы трубой и длинно-длинно выдохнул.
– Ты приехала без спросу.
– Я приехала с Колей, и он пропал.
– Значит, так, сиди на месте, ни шагу никуда! Я займусь этим.
Майор встал.
Кляев встал тоже. Майор протянул ему фотографии Гондваны. Профессор закричал.
– Это тебе, тебе!
– Зачем они мне?! – Наклонился к нему через стол майор.
– Красиво ведь. А потом – Гондвана ведь. Я пошел, Александр Иваныч, я же понимаю. Я буду звонить. Часто, ты не беспокойся, дозвонюсь.
– Повторяю, я не банкир, а охранник.
– Вот и хорошо, каждый человек должен трудиться на своем месте. И все мы должны помогать друг другу.
2
Довольно быстро прошла целая неделя. Дир Сергеевич пребывал, с одной стороны, в полнейшей растерянности, с другой – был практически счастлив. Во вторую ночь совместного проживания в номере загородной сауны произошло то самое. Случилось просто, без эксцессов, без объяснений, без вообще, собственно, слов. Войдя в темную спальню после тщательного душа и прихорашивания с помощью особого одеколона, главный редактор сбросил бесшумно халат и тихо втиснулся под одеяло. Наташа лежала наготове, и он тут же покусился. Наташа ничему не препятствовала, но и не слишком помогала, совершила ровно столько движений, сколько требовалось для того, чтобы Дир Сергеевич получил свое. Он, разумеется, и не рассчитывал на выброс страсти и сдержанность объяснил не холодностью, а стыдливостью. То есть самым выгодным для себя образом. Ни с какими словами приставать к приезжей партнерше не стал. Типа: тебе как, понравилось? Сама она не прокомментировала происшедшее ни звуком.
Дир Сергеевич почти мгновенно заснул. И ему осталось неведомо поведение Наташи после начала его похрапывания. Поход в ванную, тайное путешествие на кухню к холодильнику. Два глотка "мартини" из горла. Две сигареты, выкуренные у приоткрытой форточки.