Утро началось так, словно ничего и не произошло. Казалось бы, девушка была познана Диром Сергеевичем в довольно важном роде, но у него не появилось уверенного чувства, что он имеет на нее какие-то права. Кроме того, ему не стало казаться, что внутреннее ее состояние стало для него хотя бы чуть-чуть прозрачнее.
Встретились за завтраком.
Дир Сергеевич шелестел газетой, стараясь сделать вид, что ему в ней что-то интересно. Наташа сидела смирно, положив руки на колени, поводя туда-сюда глазами.
В тарелках тихо дымилась овсянка.
Буфетчица и кастелянша Нина Ивановна, еще довольно молодая женщина, наливала свежевыжатый апельсиновый сок в стаканы из красивого кувшина. Потом принесла поджаренный хлеб и мармелад.
– Почему ты ничего не ешь? – спросил заботливо, но и строго главный редактор.
Наташа слегка улыбнулась, взяла ложку, поставила ее вертикально в тарелку с овсянкой и провернула ловкими пальцами вокруг своей оси. И покосилась застенчиво светящимся взором на Дира Сергеевича.
– Не нравится?
Излучая все тот же мягкий тихий свет, она отрицательно качнула головой. Так что на щеках ее медовым светом полыхнул легчайший девичий пух. Или это было сдержанное сияние мимически почти не обозначенной улыбки.
– А чего бы ты хотела?
Наташа плотоядно втянула воздух, приоткрыла рот в мгновенной задумчивости.
– Колбаски.
– Хочешь колбасы?
– И синеньких.
– Это что, а, баклажаны?
Наташа кивнула и потерла друг о друга ладошки.
– Нина Ивановна!
Буфетчица с каменным лицом выслушала новый заказ. И тоном оскорбленного профессионала заявила, что "синеньких" придется подождать. Пока шофер сгоняет на рынок, пока они поджарятся…
– А что у нас нет уже готовых?
– Что вы имеете в виду?
Дир Сергеевич шумно сломал газету и бросил руиной в центр огромного стола.
– Консервированных у нас нет баклажанов? Икры заморской, баклажанной, наконец. – Повернулся к Наташе. – Икру будешь?
Она сговорчиво кивнула.
Когда все заказанное было доставлено, Наташа начала сооружать бутерброд. Хлеб, колбаса, слой коричневой икры. Дир Сергеевич с интересом наблюдал за ней из-за приподнятой чашечки кофе. Строительство наконец было закончено, оригинальный гамбургер был поднят в перепачканной руке, и навстречу ему открылась вдруг великолепная, замечательно оснащенная в зубном смысле пасть. На один миг сдержанная, тихонькая дивчина преобразилась и как цапнет кусок пищи. Внутри у Дира Сергеевича что-то сладко екнуло. Он посчитал, что это яркое проявление физического здоровья имеет к нему какое-то отношение и можно даже сказать, что-то обещает интересное в будущем.
Наташа жевала, а он задавал ей вопросы.
– Тебе нравится здесь.
– Угу.
– Если хочешь, мы отсюда куда-нибудь переедем.
– Угу.
– Поедем сейчас, прокатимся по магазинам, да?
– Да.
Наташа облизнулась, как симпатичное животное, и опять что-то произошло с внутренностями главного редактора. Странно, думал он, девушка сексуальнее выглядит за столом, чем в постели.
Буфетчица, невольно и недовольно наблюдавшая всю сцену, наконец почувствовала, что не может не вмешаться. Она много тут перевидала "этих девок", бывали тут и совершенно шальные экземпляры, с внезапной рвотой и нарколомкой, с драками и резаными венами, но почему-то эта прожорливая молчунья вызывала у нее особое раздражение. Ей было противно видеть, как этот дурачок с козлиной бородкой стремительно идет на дно столь пресноводного водоема. Она обратилась в Диру Сергеевичу, передавая жалобу охранников. Якобы кто-то ночью курил у окна на кухни и швырял полыхающие окурки в форточку. Как в деревне.
Наташа набычилась и поджала губы, повторно облизывая их самым кончиком языка.
– Все бы ничего, Дир Сергеевич, но под этим окном у нас стоят канистры из-под бензина. Пары… как бы не рвануло.
Чем дольше всматривалась буфетчица в лицо шефа, тем все меньше в ней оставалось уверенности, что она поступила правильно, начав этот разговор.
– Я не курю, Нина Ивановна, вы это прекрасно знаете.
Наташа проверочно глянула в его сторону. Мужчина встал на ее защиту самым самозабвенным образом, и она выдохнула затаившийся от неожиданности воздух.
– Вы не курите, я знаю, но…
– Что но, Нина Ивановна?
– Ничего, Дир Сергеевич, я…
– Вот именно – вы! Вы пойдете сейчас и уберете эти канистры в безопасное место. А я с сегодняшнего дня ввожу такое правило – все окурки в этом доме бросать исключительно в форточки!
3
Когда Елагин вошел в прихожую своей старенькой двухкомнатной квартирки, на шею ему с радостным визгом бросился Колька. Тамара стояла в глубине коридора, смущенно потупившись.
– Ты что, меня обманула?
– Ты как будто нам не рад.
– Я, правда, очень занят, могла бы объяснить по-человечески, зачем было меня заманивать сюда запрещенным приемом.
– Я не заманивала, – сильно обиделась Тамара, отворачиваясь к обшарпанной стене.
Елагин прошел внутрь квартиры, неся на руках изрядно отъевшегося на американских харчах сына.
– Ты никуда не пропадал, да?
– Нет, – радостно подтвердил тот, – я не пропадал. Я пошел гулять и заблудился. А потом подрался.
– Почему нет синяков?
Майор спрашивал не столько для того, чтобы получить информацию о боевом приключении сына, сколько для того, чтобы привыкнуть к его новому говору. Коля говорил грамматически правильно, даже слишком правильно, чего не отмечалось ранее, но зато каждое слово было упаковано в тонкий слой неуловимого акцента.
Войдя в гостиную, майор хотел сесть на диван, но раздумал.
– Вы давно здесь?
– Я же говорила, с самого утра.
В этой квартире начальник службы безопасности "Стройинжиниринга", разумеется, не жил. Ему полагалась хорошая служебная нора с полной обслугой в самом центре. Здешняя квартира пустовала, предметы покрывались слоем пыли, как обидой. Инстинкт хозяйки у Тамары, то чем она обладала прежде, так и не проснулся за целый день ее присутствия здесь. Заграница видоизменила речь сына и характер бывшей жены. Елагин не желал жалить Тамару с первых же шагов на родине, но и оставить этот факт совсем без внимания было выше его сил. Он сказал:
– Зря ты не предупредила о приезде, я бы прислал кого-нибудь убраться здесь.
– Я специально не предупредила.
– Неужели рассчитывала кого-то застать?
– А что если и так?
Сын беззаботно ускакал в туалет.
– У тебя неправильное представление о том, какое место ты занимаешь в моей жизни. Твой приезд ничего не меняет.
– Ну, могу я хотя бы из любопытства взглянуть, каких ты таскаешь к себе девок.
Майор все же сел, откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, расслабляясь, но закашлялся от волны поднятой пыли.
– Девки, девки, если бы ты знала, что представляет собой моя работа… хотя, – он открыл глаза и усмехнулся, глядя на несчастное и некрасивое лицо Тамары, – ты не так уж не права.
– Ты же знаешь, у меня всегда было чутье на…
– Да причем здесь твое чутье! Ты ткнула пальцем в небо и случайно попала в Луну. Мне тут действительно пришлось притащить одну девку. Даже из-за границы. Правда, не для себя.
– А для кого?
– Для скандала. Когда на человека обрушивается скандал, он перестает мечтать.
Тамара ехидно осклабилась в ответ на непонятную фразу.
– Занялся работорговлей?
Майор снова закрыл глаза и дернул губой и ноздрей, мол, думай, что хочешь.
Зря сказал, зря сказал!
– Работаешь сводней, Саша? А какого вокруг сиреневого тумана напустил. Служба безопасности, фирма солидная.
На эти слова сидящий на диване уже никак не отреагировал, можно было подумать, что уснул. Тамара, не получившая никакого удовольствия от втыкания своих мелких шпилек, спросила вдруг примирительно, а скорее просто для того чтобы продолжить разговор.
– Ну, хоть симпатичная?
– Кто?
– Девка эта.
– Как тебе сказать, на любителя. Вроде и ядреная, но и с каким-то надломом как бы. Мозги, конечно, где-то в районе задницы, но в моем сюжете, это даже плюс. Думаю, у нее получится.
– Что получится?
– То, что я задумал. Пока она четко выполняет все мои указания. То есть всего одно – молчит. Ей, конечно, трудно, но хочешь чего-то добиться – терпи.
Тамара радостно заерзала на своем стуле, опять появилась возможность применить колкость. Ей всегда было сладко как-нибудь уесть своего столь положительного мужа.
– Так ты ее под кого-то подложил, такая у тебя, значит, работа!
Елагин приоткрыл один глаз.
– Слушай, а чего ты сбежала от Джоан?
Тамара гордо насупилась.
– Просто сдуру? Ты же так рвалась в Америку.
– Нет, не сдуру. Надоело быть приживалкой. Гордость заела.
– А чем ты собираешься заниматься здесь?
– Мне кажется, ты меня пристроишь. Чтобы твой сын не голодал.
– Почему он так странно говорит?
Тамара посмотрела в сторону туалета, как будто оттуда должна была доноситься речь Коли.
– Чего ты от меня хочешь, нормально говорит.
– Я не дозвонился до Джоан, но уверен – она расстроена. Наверняка, ты даже не попрощалась.
Раздалось ехидное хихиканье.
– Ах, она расстроилась! Врет она все, сама улыбается, а сама презирает. Или ненавидит.
– Заткнись!
Сказано было таким тоном, что открывшая было рот Тамара не произнесла больше ни звука. Елагин достал из кармана конверт и положил на подлокотник дивана.
– Больше я сюда не приеду. За Колькой буду присылать машину. В удобное для меня время. И не вздумай что-нибудь выдумывать. У меня нет времени на игры. Я стал грубее и неразборчивее в приемах.
Из туалета раздался какой-то непонятный грохот в смеси с радостным мальчишеским воплем.
– Что такое там? – Тамара вскочила и бросилась на шум. Открыла дверь, закричала:
– Саша, Саша! Нас заливает.
Проходя к выходу, Елагин негромко сказал:
– Вызови сантехника.
Когда дверь за ним захлопнулась, мокрая, кислая Тамара сказала, вытирая лицо неловкой рукой.
– Ну и что. Она к тебе все равно уже больше не вернется.
4
Дир Сергеевич тоже был в эти дни больше всего озабочен языковыми проблемами. Наташа молчала, вернее даже сказать – помалкивала, сообщая о своем отношении к происходящему равнодушным взглядом, удивленным поворотом головы, затаенным вздохом. Применяла практически всего лишь два слова. "Угу" и "мабуть". "Да" и "может быть". Главный редактор, будучи большим поклонником старинного фильма "Кин-дза-дза", был в принципе не против того, чтобы все общение его с красной девицей было построено на основе такой двоичной системы. Смущало, однако, то, что таким образом она разговаривала только с ним. Для других людей она порою не жалела слов. Он сам был невольным и незамеченным свидетелем нескольких жарких словесных схваток с участием Наташи. Один раз она схлестнулась с Ниной Ивановной на кухне в то время, когда Дир Сергеевич находился в ванной и, видимо, по мнению Наташи не мог ничего слышать. А он слышал, стоял полуодетый и наслаждался звуковой картиной поединка. Юная хозяйка против старой домоправительницы, – живой, изобретательный суржик против надменного слэнга высокопоставленной прислуги. Нина Ивановна была опрокинута и растоптана и удалилась, рыдая и неразборчиво сквернословя.
Дир Сергеевич радовался этой победе, как собственному успеху. Осваивается девочка, значит, собирается задержаться. Вьет эмоциональное гнездо.
Второй бой Наташа дала самой Марине Валерьевне в предбаннике "Формозы", куда вышла "подыхать", пока главный редактор чего-то там редактировал срочное и коварное. Высоколобая редакционная матрона сама нарвалась. Наташа обратилась к ней с каким-то невинным вопросом, возможно, немножко простецким и ребячливым, но натолкнулась на ледяную стену интеллектуального превосходства. Диканьковская официантка не поняла, чем именно ее задевают и опускают, но враждебность намерений улыбающейся "очкастой гадюки" определила однозначно. И не раздумывая врезала ей куда-то ниже пояса, да еще с применением своего коронного "гэканья". Марина Валерьевна потеряла дар речи и чуть не выронила авторучку, которую привычно вертела в пальцах. Присутствовавшая при стычке Ника уткнулась в несуществующие бумаги. Решила пока хранить нейтралитет, ее давно уже раздражала самоуверенность Марины Валерьевны, и можно было только порадоваться, что сверхначитанную тетку так грубо щелкнули по носу, но методы шефской пассии все же ее шокировали. Она держалась той точки зрения, что колоть можно хоть насмерть, лишь бы не летели брызги.
Когда Наташа с победоносным видом вернулась в кабинет, все отлично слышавший благодаря приоткрытой двери Дир Сергеевич поинтересовался.
– Тебя обижали?
– Мабуть, – неопределенно произнесла Наташа.
Главного редактора эта история даже как бы вдохновила. Было что-то лестное в том, что носительница столь отбривающей манеры говорить в его присутствии теряет резкость речи, выглядит вполне прирученно. Как будто гуляешь по великосветскому балу с пантерой на поводке. Именно в таком вдохновенно приподнятом состоянии Дир Сергеевич принял наконец-то прорвавшегося к нему Рыбака.
– Ну что там?
Темное, усталое, разочарованное лицо, картофелина носа шевелится от напора сдерживаемых чувств.
– Катастрофа!
– Да что ты говоришь!
Лицо Романа Мироновича потемнело еще сильнее, нос сделался еще подвижнее.
– Мы, Дир Сергеевич, вышли на слишком солидных людей и отставили их слишком несолидным образом.
– Да, мне говорили, "Исламская лига", как будто…
– Да, "Исламская лига". Это очень серьезные, совершенно деловые люди. И после первой нашей встречи они решили, что мы тоже настроены очень серьезно.
– Так и было.
– Они уже начали некие подготовительные мероприятия, сделали прощупывающие шаги.
Дир Сергеевич вздохнул, он страшно не любил, когда его попрекали и учили жить. Даже от превосходящего брата он не всегда готов был это терпеть, а уж от подчиненного.
– Послушай, старче, ты так настойчив, что как будто сам уже заделался членом этой лиги.
Роман Миронович ничего не сказал. Ему очень не нравилась сложившаяся ситуация. Он искренне с самого начала вошел в интерес нового шефа, всерьез рассчитывая с помощью этой истории взъехать куда-нибудь повыше в структуре "Стройинжиниринга", он сам совершил некоторые немного неосторожные шаги навстречу Джовдету и Абдулле, как бы опережая действие шефовой воли. Прорыл каналы, которые по всем прикидкам должны были наполниться водой взаимной пользы. Отыгрывать обратно было и дорого и опасно. А тут еще эта девчонка сидит в углу и пялится, пялилась бы хотя бы из приличия в журнал. Дура! И шеф, судя по всему, не просто экстравагантный инфант, но человек глубоко неумный.
– Я не заслуживаю, Дир Сергеевич, такого обвинения. Ни в малейшей степени. Я виноват лишь в том, что загорелся этой работой.
– Ну, ничего, ничего страшного, я хотел сказать, ну, обгорела, мабуть, чуприна чуть, да и досыть.
Наташа прыснула в кулак.
Рыбак быстро, но очень внимательно поглядел в ее сторону.
– Я могу идти, Дир Сергеевич?
– Даже ехать. Возьми отпуск Роман Миронович. От души советую. И премию возьми. Старался ведь, знаю. Посети замечательные места своей малой родины Украйны.
Рыбак даже зажмурился от злой обиды. А главный редактор не хотел его задеть намеком, мол, ты будешь отдыхать там, где, мучается мой брат Аскольдушка. Он всего лишь хотел сделать приятное Наташе. Но Роман Миронович понял сказанное именно в первом смысле. Пока его как украинца подозревали в предательстве другие чины "Стройинжиниринга", он терпел, опираясь на доверие шефа. Теперь же все вот как оборачивается! И он кое-что затаил в сердце.
Если женщина хочет соблазнить мужчину, ей всего лишь нужно сесть рядом и не открывать рта. К такому выводу пришел Дир Сергеевич на опыте общения с Наташей. Все же удивительно КАК она умеет молчать. Даже в те самые, интимные моменты. Только однажды, когда подхваченный особенно сильной медикаментозной волной редактор решил уйти от стандартного типа их постельного потения и вывернуть на тропку эротического творчества, Наташа вдруг осторожно спросила его: "Чаго вы хочаце?" Это его отрезвило, но не расстроило. Что в ней сработало, природная диканьковская стыдливость или обычная бабья лень? Насчет стыдливости Дир Сергеевич не слишком обольщался. Ему приходилось общаться в разные годы своей многообразной жизни с провинциальными барышнями. И он давно понял, что отсталость есть вещь весьма относительная. Сколько раз ему приходилось констатировать, что в навещаемом им городке интернета еще нет, а минет уже есть.
– Мы сейчас едем, – сказал он Наташе, в общем, и так не проявлявшей признаков нетерпения. – Я только закончу одну заметку.
Закончил и прочитал задумчивой подруге. Автор и муза. В заметке речь шла об одном высоколобом физическом конгрессе времен еще полнокровного СССР. На трибуне царствует Нобелевский лауреат Поль Дирак, а в президиуме дурачится академик Ландау. Чуть ли не после каждой фразы выступающего он вставляет: "Дирак – дурак!" Ученый гость, закончив доклад, идет к своему месту и, минуя сидящего остряка, вдруг говорит довольно громко: "Ландау – даун".
– Замечательная история, правда? – сияя от творческого восторга, поинтересовался Дир Сергеевич. И услышал в ответ только одно – "шо?" И сделался окончательно счастлив. Тут надо пояснить. Дело в том, что Дир Сергеевич считал, что человек настолько свободен, насколько свободен его язык. И ему было неприятно сознавать, что Наташа держит себя в клетке искусственных речевых ограничений. Боится открыть свою словесную первозданность. Она у нее прорывается только тогда, когда это необходимо для немедленного боя. В остальное же время, она в веригах дурацких запретов ею самою на себя наложенных. Хочет выглядеть выигрышнее, отказываясь от речевых черт натуры. Он несколько раз мягко ей намекал, что не надо так, откройся, разоблачись. И вот почему он так обрадовался этому первому "шо". Проступание подлинности сквозь унылую маску ложной пристойности. Хохлушки, как ему представлялось, должны все время сыпать этим шелестящим вопросом, по всякому поводу и на всякий случай. Теперь и в Наташе проклюнулась драгоценная хохлушечность, естество. Он, правда, надеялся, что это случится в постели, и надеялся услышать в один из пиковых моментов, что-то вроде "Ой, мамо, рятуйте!!!" Что ж, получилось не совсем так, как желалось, но важно, что первая лаштувка взмыла.
Улыбающийся Дир Сергеевич встал с кресла. Застегнул пиджак и торжественно сказал:
– Едем смотреть квартиру!