– Так, и у вас не лучше, – заверил Валя, закуривая. – Вавилон – это наша жестокая реальность. Никуда от неё не деться. Знаешь, мне часто хочется плакать, как маленькой девочке, от всей этой обрыдлой действительности. Она сквозит безысходностью, от неё тянет могильным холодком, – Валя сузил глаза в две крошечные щелки и сверлил ими исподлобья Доменико. – Но я не плачу, не реву как баба. Хотя мне страшно… очень страшно. Я всегда помню о том, что я и кто я. Я мужик и защитник своего отечества. В первую очередь. А потом уже всё остальное. В том числе и человеческое сострадание. Понимаешь?
– Не понимаю, – честно признался Доменико.
– Вот русский вроде выучил, – расстроился Валя, – а инородный менталитет в тебе всё равно чужака выдаёт. Да не обижайся, слышишь, тебе говорю. Я сам-то из России, а на Украине только последние несколько лет… по идейным соображениям, так сказать, – он звонко рассмеялся и затряс своими длинными волосами. – Я тебе хочу помочь, вот что втолковываю, но у меня есть долг…
– Перед отечеством?
– Можно и так сказать! – снова расхохотался Валя.
– А где оно, твоё отечество? Здесь или там?
– Э-ээ, брат, ты чего, решил делить Россию и Украину? Ни фига подобного. Всё одно. И народ один. Это Бисмарк ещё полтораста лет назад верно подметил. Почём зря немцем был, а про Россию всё правильно написал.
– Мне надо идти, – тихо сказал Доменико.
– Куда ты на ночь глядя? – спохватился Валя. – Говорят тебе, помогу.
– Отвези тогда в посольство, – попросил Доменико. – Города совсем не знаю.
– Я бы отвёз. Не, правда, отвёз, но меня ждут… а знаешь, что? – Валя щелчком отправил окурок в мусорный бак и в задумчивости почесал бороду. – Сейчас, в это время ты всё равно в посольстве никого не отыщешь. Ты можешь переночевать в штабе, на майдане.
Там тепло и мухи не кусают. У меня есть знакомый, он тебя проведёт. Конечно, не номера "люкс", но спальником и горячим чаем тебя обеспечим точно. А с утра, – Валя похлопал по рюкзаку, – позавтракаем и я закину тебя в посольство. Идёт?
– Certo! Буду очень признателен!
– Но у меня условие! – сказал Валя и кивнул в сторону вещей. – Поможешь дотащить? Мне одному никак не справиться.
– А ты не террорист? – на всякий случай уточнил Доменико.
– Да, добрый такой, отзывчивый террорист! Предлагает первому встречному койко-место и ещё к тому же треплется о патриотизме.
– Может, это как раз типичный портрет. Откуда мне знать, я пособие для террористов не читал!
– Ух ты! У них есть пособие, – оживился Валя и, затянув заплечные лямки на рюкзаке, зашагал прочь. – Остальное твоё, – кинул он через плечо.
– Ничего себе! – охнул Доменико, взваливая поклажу и с трудом поспевая за Валей. – Вот тяжесть-то!
– От канистры остро пахло бензином, а бухта кабеля норовила всю дорогу соскользнуть и затеряться.
Вопреки здравому смыслу и ожиданиям Джованни, Валя двинул не к площади, а от неё. Действуя, как заправский конспиратор, он нырнул в длинные вереницы стеклянных дверей здания главпочтамта и сразу свернул налево, попав через хлипкую дверь с надписью "Службовий вхід" в узкий коридор, слабо освещённый бледными плафонами, зачем-то замалёванными белой краской. Тут кипела работа – ленты конвейеров жужжали под короткими репликами сортировщиков. С двумя они едва разминулись в узком проходе – работяги, навьюченные опломбированными мешками с корреспонденцией, недоумённо проводили взглядами сначала колоритных незнакомцев, а после – их багаж. Но едва они успели раскрыть рты, как след последних простыл, словно всё померещилось, будто и не было никого. Миновав коридор, Доменико и Валя выскочили во внутренний двор и немедля ни секунды углубились в подворотни, оставив шумный майдан где-то сбоку.
Немой вопрос повис во взгляде Доменико. Пришлось пояснить:
– С этим барахлом через рамки нам всё равно не пробиться. Иногда я хожу… этой дорогой… пока никто не жаловался.
– А что внутри?
– Ничего такого, что могло бы скомпрометировать тебя, – усмехнулся Валя. – По большей части, тёплые вещи, еда, фонарики, батарейки. Всякая всячина для более-менее комфортного существования. Но на майдан с этим всё равно не пропустят. Загребут как саботажника и пособника.
– Кому помогаете?
– Оппозиции, независимым журналистам, волонтёрам. Короче, всем кто хочет сделать революцию и поломать систему в этой стране.
Доменико сосредоточенно смотрел на Валю.
– О-оо, только не спрашивай, кто оплачивает этот банкет! Поверь, всегда найдутся люди, которым это на руку. Лично я исключительно за справедливость и порядок!
– Когда к кому-то обращаются с просьбой "Скажи мне, только честно…", – задумчиво произнёс Доменико, – с ужасом понимаешь, что сейчас, скорее всего, тебе будут много врать. Я не люблю, когда мне врут, но, пожалуй, и правду мне знать не очень-то хочется.
– Верно, ты же вне политики, – напомнил Валя и ускорил шаг, заприметив в сквере патруль ДПС.
Когда Джованни нагнал Валентина, тот насвистывал мотив незнакомой песенки и негромко, вполголоса тянул:
– Я не люблю, когда мне врут, но от правды я то же устал, я пытался найти приют, говорят, что плохо искал, – Валя добросовестно пропел все куплеты, безбожно фальшивя. – Ты знаешь, слова этой песни родились в голове одного резчика по дереву фигурок нэцкэ, – сказал он, не сбавляя темпа и не оборачиваясь. – Забавно! Он, наверно, и думать не думал, что обессмертит себя удивительной игрой на гитаре и пронзительными стихами, которые даже через 20 с лишним лет после смерти автора не потеряют своей злободневности. А фигурки… кто про них теперь помнит? Всю жизнь мы пытаемся найти ответ на два простых вопроса: "Для чего мы пришли в этот мир?" и "Что надо сделать, чтобы быть…?". Сотни возможных догадок. И вот мы стоим на перекрёстке, лихорадочно пытаясь понять, куда же делись те тысячи путей, что пригрезились в самых дерзких мечтах? А есть только пара извилистых тропок, которые не сулят ничего хорошего.
– Отчего же "ничего хорошего"? – удивился Доменико.
– Оттого, что никто не может нам подсказать, что все пути по-прежнему перед нами, – философски изрёк Валя, выходя к батарее цветастых куполов палаток, примыкающих к глухой стене четырёхэтажного дома. – А вот, собственно, и один из них! – И он с облегчением сбросил рюкзак в пожухлую листву клёна, чудом уцелевшего при обильной застройке столичного центра.
– Что за место? – спросил Доменико.
– Дом профсоюзов, – ответил Валя, выуживая из безразмерного кармана брюк чёрную рацию. – Только со стороны дворового фасада. Теперь и здесь место дислокации украинской оппозиции. Вот он, настоящий оккупай! – Валя покрутил тумблер переключения каналов и настроился на восьмую волну. – Гришин вызывает Виноградова! Приём! – заголосил он в трубку. – Киря ответь! Как слышишь? Приём!
Глава 6
"След курицы в круге", – подумал Валя в тот самый день, когда впервые увидел "пацифик" Холтома. Пресловутый символ мира стал темой первого урока графики и домашним заданием для учащихся Грековского училища. На следующее занятие одиннадцатилетний Валя Гришин нарисовал куриную лапку из супового набора, сиротливо выглядывающую из кастрюли – это был его ответ Холтому. С того самого дня арканум, заключённый в незамысловатых линиях, вписанных в круг, не отпускал Валю, преследуя, меняясь и взрослея вместе с ним.
Птичьим символизмом до Холтома баловались многие: и журавлик Садако, и голубка Пикассо служили прекрасным тому подтверждением. Но символ Холтома перерос самого себя, став не просто символом, а родовым клеймом целого поколения шестидесятников.
Образу хиппи удивительно хорошо клеилась именно такая трактовка: курица наследила. Несушка, пытающаяся высидеть манифестальное яйцо мирного атома, непременно украшенное незамысловатыми цветочками из бисера и двумя-тремя зубчатыми листиками конопли. Так видел Валя в четырнадцать, примеряя образ хипстера на себя, разрисовывая яйцами близлежащие стены подъездов и осваивая искусство на грани с протестом. В восемнадцать он окунулся в жутковатый мир готики, и британский коллектив Bauhaus стал лучшим проводником в мир ужасного. Так, с затёртыми до дыр кассетами любимой группы и парой чернушных журналов он бежал из дома, совершенно точно зная, что обратной дороги нет.
Его стремительно расширяющаяся вселенная уже не вмещалась на задворках детства. Границу перешёл ночью, пешком, а на следующее утро поймал попутку, избавив себя от мучительного выбора пути. Судьба занесла на Запорожье, где он и осел на долгих два года. С энтузиазмом, близким к фанатизму, он излазил вдоль и поперёк весь Хортицкий некрополь. Среди лелеющих аллей с косыми каменными крестами, купольными гробницами и пышными кенотафами Валя встретил новоиспечённый джаггернаут. Ну, кто же мог подумать, что выщерблины на могильных камнях – руна Манна, пятнадцатая по счёту, затерявшись на бескрайних кладбищенских пахотах, станет символом смерти. Знак проявился руной футарка. Обращённая рожками вверх, она символизировала жизнь, и это дословно означило "рождённый однажды". В версии Холтома руна стояла за чертой жизни, "ушедшего навсегда".
Терзания юного танатофила вылились в водоворот событий. Неодолимая тяга к рассуждениям, фантазиям и творчеству свела его с Матвеем Байдуком – лингвистом и литератором. Приверженец конопляной идеологии и собиратель растаманских сказок вывел искателя на скользкую тропинку растафарианства. Тогда символ Холтома в очередной раз явил себя, и Валя окончательно перестал удивляться назойливым знакам судьбы. Сион внутри меня, решил он. Это не место в физическом, материальном мире. Не в Африке и не в Израиле. Сион находится внутри каждого человека. И стремиться к нему нужно не ногами, а делами и поступками – отмеченными особой печатью. Придумка Валентина – она показалась ему похожей на правду – так он объяснил себе присутствие в его жизни особого знака. Сочетание семафорных сигналов, формализованных в линейный рисунок или альгиз, букву рунического строя, а может и вовсе цыплячья лапка укуренных пацифистов – каждый раз упорядоченное сочетание линий в круге проявлялись в жизни Вали, указывая на обладание привилегией, недоступной для большинства. И истина закостенела, обросла суевериями и предрассудками. Она стала главной инстанцией и отправной точкой Гришина.
Великий Джа оказался безнадёжно далёк от сознания Вали, но он послужил мостиком для встречи с настоящей силой знака. Байдук часто и с удовольствием проводил собственные творческие вечера. Последние случались с широким, по-барски щедрым размахом, с хлебосольными аляфуршетами, сановными гостями. Хорошим тоном считалось пригласить литературную элиту, обильно сдобрить батарею игристых вин, кавальдоса и текилы маститым критикам, известным поэтам и признанным писателям современности. Смесь на выходе получалась такая, что лихо сводило зубы.
На одном из таких вечеров на презентации выпестованной книжицы собственного сочинения, Байдук обмолвился секретом кухни. Беседа текла вяло, пока разговор не зашёл о финансовых вопросах, которыми Гришин мучился давно. И неправда, думал он, что деньги для системных растаманов безразличны. Сам он едва не попрошайничал, ожидая подачек от Байдука, метко прозванного за туго набитый кошелёк – Скруджем Макдаком.
– Любая трактовка знания о единственно правильном образе жизни, – вкрадчиво сказал виновник торжества, по-дружески похлопав Валю по плечу, – автоматически присваивает ярлык секты и развязывает языки общественности в обвинении политического экстремизма. – Валя испуганно моргнул. В его двадцать система не дала ему ничего кроме длинных волос, губной гармошки и коробки плана. На выработку своей собственной позиции не хватало мудрости и нужных людей, с которыми бы свела судьба. Но какое-то шестое чувство, если угодно, интуиция, предчувствие, сейчас кричало внутри благим матом, что нужный человек как раз перед ним. – Но мы-то знаем, – продолжал Байдук, – что навязанная государством система общественных отношений – чистой воды профанация. Гнаться за призрачной надеждой Вавилона, подобно остальным, не наш крест! Но взывать к богу угнетённых африканцев мы тоже не будем. Я же предлагаю тебе самому форсировать события и выбрать в своих пространственных координатах иную точку отсчёта, совсем другую Систему…
– Какую же? – осторожно уточнил Гришин.
– Она не предлагает решения всех проблем, – предупредил литератор, – она сосуществует с остальным миром, контактирует с ним и учится взаимодействовать или с минимальным риском для себя, или же сознательно выбирая этот риск.
– Не понимаю, – честно признался Валя.
– Ты помнишь сказку про Вавилон?
– В вашей книге?
– В Ветхом Завете, – хмыкнул Байдук. – Есть такая растаманская книга. Читал? Человек жил в согласии с собой и природой. Словно малое дитя, он радовался каждому прожитому дню и за то благодарил и восхвалял Бога. Но нам надо всегда больше. Больше согласия с собой, больше согласия с природой, больше презентов и бонусов от Бога. Тогда люди начали строить башню высотою до небес, чтоб сравнять себя с Богом, стать равным ему. Но башня рухнула, так и не завершив своё вознесение к небесам. А устроители сего флешмоба перестали понимать друг друга, в погоне за своей корыстной целью они сами превратились в жлобов, скупердяев и сквалыг. Человек возжелал стать Великой Сущностью, перестал замечать блага, дарованные ему природой и самим Богом… Вот и выясняется, – заключил Байдук, – что не Система правит массами, а масса порождает саму Систему. Вавилонская башня не причина, а следствие. Так что, можно, конечно, искренне отстаивать идею возвращения американских чернокожих в Африку, соблюдать пост "айтал" и стремиться всеми фибрами своей растафарианской души отыскать Сион внутри себя… – Валя вздрогнул. Вкрадчивые слова Байдука, сошедшие почти на шёпот, глубоко тронули молодого человека. Казалось, его визави влез в душу, хорошенько покопошился там и извлёк наружу самые потаённые Валины мысли. Да так оно и было. – А можно, наконец, сказать новое слово, переступив заурядность и сложившиеся нормы, вывести свою формулу. Такие двигают мир и ведут его к цели. А-аа, Валентин? Что думаешь? Мы имеем дар или талант говорить новое слово? Вопрос решительно в одном: тварь ли ты дрожащая…?
– …или право имею? – продолжил Валя мысль Байдука, позаимствованную у классика, – а кому решать?
– Только тебе и решать: быть куклой или кукловодом! Я предлагаю тебе работу, – Байдук пожевал губы, – хорошую работу! Познакомлю тебя с моей командой. Если понравится, работать будешь во Львове. Возможны командировки, но не часто. Оклад для начала 20 кусков, больничный лист, тринадцатая и премиальные, как положено. Служебное авто в личное пользование. Откатаешь, через год заберёшь себе. Путёвки в санаторий и подарки на Новый год для детишек: шоколадные там зайчики, мандарины, мягкие игрушки…
– У меня нет детей, – смущённо покашлял Гришин. – Я и не женат даже…
– Валентин, так дело-то наживное, – назидательно изрёк Байдук. – Начнёшь хорошо зарабатывать – бабы тут же слетятся, как стая голодных воробьёв на хлебные крошки.
Продолжение беседы Гришин помнил смутно. Байдук плёл много и без умолку, поражая воображение планами на ближайшее Валино будущее. Гришин отчётливо запомнил, как он неудачно пошутил насчёт "зондер-команды", а после долго извинялся, заметив, как изменился в лице Байдаке. Если бы он знал тогда, насколько близок к истине.
Через несколько дней Валю познакомили с человеком по имени Хенрик Вуйцик, украинцем польского происхождения. Официально-благопристойное лицо Вуйцика наводило Гришина на мысль о том, что внутри этого человека обитал некий зловредный элемент "одностаночника", и уже только одно это отдавало лёгким инфантилизмом. Похоже, любая поставленная перед Хенриком задача решалась им "от рассвета и до забора", и удельный вес этой неприятности мог перевесить все возможные положительные качества будущего начальника. А в том, что перед ним сидит будущий куратор и руководитель, Валя не сомневался. Хенрик оказался ненамного старше Вали, ему едва исполнилось 24. Это, впрочем, не мешало носить на голове солидную плешь и кряхтеть по-стариковски. Не смотря на свой возраст, Вуйцик оказался превосходным оратором и знатоком человеческих душ. На второй минуте беседы он упомянул об идее общенациональной религии и предложил расчленить все поставленные задачи на приятные и не очень.
Валя не помнил момента, когда он сказал "да". Да и был ли он, этот момент? Как-то обогнув муки совести и этичность вопроса, Гришин оказался самым ядром националистической группировки украинских патриотов со звучным названием Mazepiana. Движение успело наследить достаточно, чтобы попасть в списки мировых экстремистских организаций. Проделав долгий и утомительный путь от пропаганды к мессианству, Mazepiana обросла западными меценатами и инвесторами. Последние были не прочь вложить свои деньги в политику, а это здорово развязало руки обеим сторонам.
Валю не смущало, что главным противником на пути к духовному возрождению украинской нации Mazepiana ставила московитов. "Гражданство меняется так же быстро, как и продаётся родина, – парировал Вуйцик, едва Гришин упоминал о своих русских корнях. – Главное скрыто не в паспорте, а в душе". Подкрепляя сказанное, Хенрик тут же принимался убеждать молодого человека: "Через пять лет прилежной работы получишь американское гражданство, вид на жительство и сможешь примкнуть к украинской диаспоре в Нью-Джерси. Просторный таунхаус с бассейном и подземным гаражом, приветливые соседи, веранда и камин – что ещё нужно, чтобы забыть свои русские корни?" Валя пожимал плечами, не понимая, что же поставить тому в противовес.
Вербовка Гришина в ряды националистов могла бы стать провальной, не имей место одна важнейшая деталь, о чём Вуйцик едва ли мог догадываться. Та памятная встреча проходила на квартире Байдука. Роскошные апартаменты, выдержанные в духе интересов и убеждений Матвея, скрывали особую переговорную комнату, затерянную между гостиной и одной из двух спален, оборудованной в бильярдную с мягким приглушённым светом и обилием зелёного сукна. За плавными обводами барной лакированной стойки открывался тайный ход, драпированный тёмной плотной тканью. Переговорную, обставленную скромно, если не сказать аскетично, занимал стол и четыре стула с высокими фигурными спинками на каждой из сторон квадратной столешницы из выщербленной волокнистой древесины. Белый известковый свет изливали два бра, вделанные в нишах друг против друга. Выше светильников бликующим пятном темнела плазма, а напротив экрана – тут Валя вздрогнул – стену украшало широкое полотно с начертанной на нём пятнадцатой руной альгиз. Особая печать указывала путь, она снова вела за собой избранника. С того самого момента, как Гришин увидел послание, он знал: он на верном пути и теперь, чтобы не случилось, он с него не свернёт.