А потом, думала Беранжер, не помешает устроить что-нибудь веселенькое. Лица вокруг серые, речи унылые. Это будет практически благотворительная акция, размышляла она, надевая узкое черное платье и с удовлетворением рассматривая свой плоский живот и узкие бедра. "Даже ни намека на целлюлит, ни одной растяжки, а ведь у меня четверо детей! Передо мной еще маячат веселые денечки. Только бы найти мужчину, который…"
Последнее любовное свидание не задалось. Хотя… Он был красив, мрачен, холост, волосат. Ее ужасно возбуждали его загорелые запястья с черными волосками. Он бурил артезианские скважины в пустыне для одной американской компании. Она уже представляла себе, как будет перебирать пальцами его черные кудри, нежно ощупывать мощные мышцы на груди, с упоением вдыхая запах сильного мужчины, способного застрелить хищника, подбирающегося к колодцу. Но мечты ее рассыпались в прах, когда, оплачивая счет в ресторане, он достал… синюю карту. Синюю! Она и не думала даже, что такие до сих пор существуют. С ума сойти. Зевнув, она попросила буровика ее проводить. Сослалась на внезапную мигрень. Какое разочарование! Она уж не в том возрасте, чтобы бездумно тратить себя по пустякам. Синяя карта… Эта синяя карта отбросила ее во времена молодости, когда она целовалась с каждым, кого не пугали ее брекеты, даже если у него не хватало денег оплатить ей бутылочку колы. "Но в сорок восемь я должна себя беречь. Найти достойную замену - с золотой картой или платиновой, а еще лучше открытый счет - на случай если Жак даст от ворот поворот. Это не за горами. С каждым днем он приходит домой все позже и позже. В конце концов он вообще не придет, и я останусь с носом. Перейду в разряд разведенок. А в моем возрасте одинокая женщина - вид, выживающий с большим трудом".
Столы были разложены, ароматические свечи и букеты цветов расставлены там и сям, белые скатерти постелены, бутылки шампанского торчали из ведерок со льдом, тарелочки с засахаренными фруктами и восточными сластями поставлены в нужных местах, и теперь, главное, да, самое главное, все ждали горы заварных пирожных с кремом. Беранжер говорила гостям, что печет их сама, на самом деле Жак втихаря покупал их в одной кондитерской в пятнадцатом округе. У некоей мадам Кейтель, жизнерадостной австриячки, у которой не было ни шеи, ни подбородка, лишь неизменная широкая улыбка, затерянная в слоях жира.
Жак Клавер роптал. С каждым годом ему все труднее было участвовать в этом маскараде. Он выходил к гостям, волоча ноги, злился на жену, вообще на женщин, на их лицемерие и двуличие. Он ворчал: "Мы просто гномы, мы, мужчины, - бедные гномы, которых они водят за нос". Он сминал крыло "Ленд-Ровера", выезжая из гаража, прищемлял палец крышкой коробки для пирожных, ругался, ничего не испытывая, кроме ненависти, а отправляясь к мадам Кейтель, обещал Беранжер, что это в последний раз и что в следующем году он не выдержит и все всем расскажет.
И спасет свою душу.
- А у тебя есть душа? - пожав плечами, спрашивала Беранжер.
- Смейся, смейся. В один прекрасный день я сдам тебя с потрохами…
Беранжер улыбалась, сбрызнув лаком свою темно-каштановую челку и быстро, раздраженно барабаня пальцами по новым маленьким морщинкам под хитрыми карими глазами.
Муж угрожает, но никогда не перейдет к действиям.
Ее муж просто трус.
Она давно это знала.
Безе с заварным кремом от Беранжер всегда были гвоздем приема.
О них говорили накануне, говорили потом, о них грезили, рассказывали друзьям, ими любовались, их жадно хватали, пробовали - закрыв глаза, выпрямившись, торжественно и взволнованно; и все развратные женщины и безжалостные мужчины становились на время поедания безе кроткими, невинными агнцами. Чтобы получить право на заварные безе у Беранжер Клавер, непримиримые враги мирились, лучшие подруги вновь становились подругами, а острые языки напитывались медом. Все задавались вопросом, как Беранжер удалось добиться этой воздушности, нежности, тонкости вкуса… Но головы ломали недолго: тайфун удовольствия смывал здравые мысли.
Пока обслуга суетилась в гостиной, Беранжер Клавер проскользнула в супружескую спальню и удивилась, обнаружив супруга на кровати в кальсонах и черных носках. Он читал большое иллюстрированное приложение к "Ле Монд", каждый раз в пятницу вечером он откладывал этот журнал, чтобы занять себя им в воскресенье. Он обожал разгадывать судоку уровней "сложный" и "очень сложный" на последних страницах. Когда у него получалось, он издавал дикий звериный вопль, молотил кулаками воздух, вопил: "I did it! I did it!" - единственную фразу по-английски, которую он помнил.
- Ты не едешь за безе? - поинтересовалась Беранжер, пытаясь обуздать гнев, охвативший ее при виде супруга. Скоро гости придут, а он в неглиже!
- Я больше никогда не поеду за безе, - ответил Жак Клавер, не поднимая глаз от судоку.
- Но…
- Я больше не поеду за безе… - повторил он, помещая в квадрат числа 7 и 3.
- Но что скажут наши друзья? - едва сумела выдавить Беранжер. - Ты же знаешь, до чего они…
- Они будут ужасно разочарованы. Тебе придется придумать какую-нибудь альтернативную ложь, чтобы их успокоить! - Он повернул к ней голову и добавил, широко улыбаясь: - А я помру со смеху.
И вновь уткнулся в свои клеточки.
- Жак, ну ладно! Ты с ума сошел!
- Отнюдь. Напротив, я наконец-то обрел разум. Я никогда больше не поеду за безе, а завтра я вообще покидаю это жилище.
- Могу я поинтересоваться, куда ты пойдешь? - спросила Беранжер. Сердце ее бешено колотилось.
- Я снял холостяцкую квартирку на улице Мучеников на Монмартре, куда и перетащу мои книги, мою музыку, мои фильмы, мои бумаги и мою собаку. А детей оставлю тебе. Я буду брать их в воскресенье утром и привозить к вечеру. Оставить на ночь мне их там негде.
Беранжер рухнула на край кровати. Рот ее открылся, руки шарили в воздухе. Она ощутила, как комнату наполняет зло.
- И ты это давно понял?
- Так же давно, как и ты… Не говори мне, что я открыл тебе что-то новое. Мы не понимаем друг друга, мы едва выносим друг друга, мы все время притворяемся… Врем, как два сивых мерина. Это изнурительно и бессмысленно. У меня осталось несколько прекрасных лет, которые хотелось бы прожить с удовольствием, у тебя тоже, давай воспользуемся этим, вместо того чтобы отравлять друг другу существование.
Он произнес эти слова, не поднимая головы от журнала, не переставая ломать голову над тайной цифр, составленных хитрыми японцами.
- Ну ты и мерзавец! - сумела наконец произнести Беранжер.
- Избавь меня от грубостей, рыданий и скрежета зубовного… Я оставляю тебе детей, квартиру, я буду оплачивать разные расходы, и, бог с ними, пусть они славно носят свое имя, хоть я их и плохо различаю! Но я хочу мира с большой буквы…
- Это тебе дорого обойдется!
- Это мне обойдется во столько, сколько я сам решу. У меня собрано досье по твоим изменам. Мне не хотелось бы этим воспользоваться… хотелось бы избавить от этого детей.
Беранжер едва понимала, что происходит. Она думала о пирожных. Вечер у Клаверов без пирожных - испорченный вечер. Ее безе известны в свете! Какими только эпитетами их не награждали! Начиная от "волшебно!", "упоительно!" до "неслыханно!", "knock out", "oh, my God! Maravilloso! Deliziosi! Diviiiiiine! Köstlich! Heerlijk! Wunderbar!". Один русский бизнесмен произнес у них звучное "зашибец", что в переводе с этого самоварного языка означало "потрясно". Ее пирожные были медалью за доблесть, ее университетским дипломом, ее танцем живота. Ей предлагали за рецепт деньги, много денег. Она отказывала, мотивируя это тем, что он передается от матери к дочери и его нельзя разглашать посторонним.
- Предлагаю тебе сделку: мы мирно расстаемся, но ты едешь за безе…
- Я никогда больше не поеду за твоими пирожными! А расстаться по-доброму в твоих интересах, дорогая. Если помнишь, я женился на некоей Беранжер Гупийон… Тебе хочется вернуться в эту убогость?
Беранжер Гупийон. Она и забыла, что раньше носила это имя. Она выпрямилась, кровь бросилась ей в лицо. Гупийон! Он мог потребовать, чтобы она вернула себе девичью фамилию.
Опустив голову, Беранжер прошептала:
- Никогда больше я не хотела бы носить фамилию Гупийон.
- Вот видишь, к тебе вернулась рассудительность. Ты можешь сохранить мою фамилию, - объявил он, размашисто поводя рукой, точно Нерон, отпускающий погрызенного львами гладиатора. - И езжай сама за своими безе… Я встречу гостей, когда разгадаю судоку.
Это немыслимо. Она не может никуда ехать. Ногти еще не высохли, она не закончила макияж, не подобрала серьги. Надо найти преданного мужчину или женщину.
Филиппинки из приглашенной прислуги?
Она никогда, никогда в жизни не доверит никому из них ключи от своего "Мини" или от "Ленд-Ровера" Жака. К тому же они могут разболтать…
Лучшая подруга?
Таковой у нее давным-давно не было.
Она взяла мобильник. Перед глазами побежали имена и номера. Наткнувшись на имя Ирис Дюпен, Беранжер мысленно отметила, что забыла удалить его из контактов. Ирис Дюпен. Пожалуй, она больше всего подходила под определение "лучшая подруга". Резковата, пожалуй, да что там говорить, сучка еще та… да ладно… За безе она всяко бы не поехала. Скрестила бы руки на груди и смотрела бы, как Беранжер тонет. С такой же безмятежной улыбочкой, как у Жака в кровати. Она нервно хихикнула. Потом собралась с мыслями. Ирис, может, и не поехала бы, а вот ее сестрица… Добрячка Жозефина… Защитница униженных и оскорбленных. Всегда готовая примчаться на помощь. Жозефина поедет.
Она позвонила. Объяснила, что к чему. Призналась в своем обмане: "Тебе я могу об этом рассказать, потому что ты добрая, ты очень добрая, ты простишь, а вот другие… если узнают… никогда больше со мной словом не обмолвятся… Жозефина, пожалуйста, ты не съездишь за моими безе к мадам Кейтель? Это недалеко от тебя… В память об Ирис… Ты знаешь, как мы с ней любили друг друга… Ты мне жизнь спасешь… Бог знает, меня ждет не слишком-то веселая жизнь, если Жак меня бросит. А ведь он меня бросит! Он сообщил мне об этом две с половиной минуты назад…"
- Он хочет тебя бросить? - переспросила Жозефина, глядя на часы. Десять минут седьмого… Зоэ уехала к Эмме. Хотелось бы просто съесть пиалушку супа и улечься на кровать с хорошей книжкой.
- Я не знаю, что делать! Одна с четырьмя детьми!
- Выжить можно, знаешь. Я вот выжила…
- Но ты у нас сильная, Жози!
- Не сильнее любой другой…
- Нет-нет, ты сильная! Ирис всегда говорила: "У Жози за мягким сердечком прячется упорный боец".
Надо ее ублажить, обаять, засыпать комплиментами. Чтобы скорее, скорее она мчалась за проклятыми безе. Через час первые гости уже будут звонить в квартиру…
- Я в полном дерьме… Только ты можешь меня вытащить…
И Жозефина вспомнила, как Ирис произнесла в точности эти слова… когда просила написать вместо нее книгу. Большие синие глаза Ирис, голос Ирис, неотразимую улыбку Ирис. Крик и Крок схряпали страшного Крюка…
Она согласилась. "Раз это так нужно, Беранжер, я съезжу за безе. Говори адрес".
Она записала адрес мадам Кейтель. Записала, что все оплачено. Что нужно принести счет, чтобы Жак не платил за них налог, это важно, Жозефина, очень важно, а не то он распсихуется! Нужно взять большие коробки. Аккуратно положить на заднее сиденье, аккуратно вести машину, чтобы они не слиплись, не развалились и не рассыпались…
- И вот еще что… Ты не могла бы зайти с черного хода? Чтобы тебя не увидели.
- Не вопрос. А код есть?
Записала код.
- А потом ты присоединишься к нам на празднике…
- Ох нет! Я сразу домой. Очень устала сегодня.
- Да ладно! Выпьешь с нами винца!
- Поглядим, там видно будет, - сдалась Жозефина.
Первые гости явились в десять минут восьмого.
Протянули пальто маленькой филиппинке-гардеробщице.
Вошли в первую гостиную, раскинули объятия, так же с раскинутыми руками чмокнули Беранжер. Спросили, где Жак. "В своей комнате, готовится. Скоро выйдет", - отвечала Беранжер, мысленно заклиная Жака, чтобы он поскорее справился с судоку.
В половине восьмого Жозефина прошла через черный ход, поставила тяжелые ящики с безе на стол на кухне и попросила, чтобы Беранжер предупредили о ее приходе.
Беранжер вихрем ворвалась на кухню и поблагодарила ее, с порога чмокая губами в воздушном поцелуе:
- Спасибо, спасибо, ты мне жизнь спасла! Даже представить себе не можешь! Я уже утратила надежду, готова была харакири себе сделать!
"Неужели безе - такая важная штука?" - подумала Жозефина, наблюдая за взволнованной Беранжер, которая все считала и пересчитывала заветные пирожные.
- Чудненько! Все на месте. Я знала, что могу на тебя положиться… А счет? Ты, надеюсь, про него не забыла?
Жозефина порылась в сумочке. Не нашла. Беранжер заявила, что в этом нет ничего страшного, ее это вообще мало касается, раз уж они с Жаком все равно разводятся. Они теперь каждый за себя.
Она попросила одну из филиппинок помочь ей выложить безе на блюдо и отнести их на большой стол во второй гостиной.
- Сколько же у тебя гостиных? - поинтересовалась Жозефина, про себя усмехнувшись.
- Три… Когда я думаю о том, что он сбежит в маленькую холостяцкую квартирку… Он утратил разум! Но в этом для меня нет ничего нового. Я уже давно чувствую, что у нас что-то не так. Словно живу в фильме, который не понимаю… Сперва я думала, у него любовница… Представь себе, нет! Просто его достало. Что конкретно, не могу понять. Но мне в любом случае наплевать… Я уже давно ищу ему замену.
Она посмотрела на Жозефину и вспомнила о Филиппе Дюпене. Вот этот точно был идеальной добычей. Богатый, красивый, образованный. Беранжер говорили, он неравнодушен к Жозефине. Может, они даже…
- Я давно задумывалась о Филиппе Дюпене… но недавно узнала, что он вроде как женился…
- А… - сказала Жозефина, хватаясь за край стола. Ноги подкашивались, она чувствовала, что вот-вот рухнет.
- У меня есть подружка в Лондоне… Она вчера звонила… Живет с девушкой… Как, бишь, ее зовут, Дебби, Долли? Нет! Дотти! Типа, обосновалась у него со всем арсеналом и амуницией, даже не поинтересовавшись его мнением. Жаль! Он мне так нравился. Эй? Что с тобой? Тебе нехорошо? Ты вся бледная…
- Нет-нет, все в порядке, - промямлила Жозефина, цепляясь за стол, чтобы не упасть.
- Ходили слухи, что вы какое-то время были очень близки…
- Ходили слухи? - переспросила она. И сама не узнала свой голос.
- Да мало ли что говорят… Неприятно, конечно. Но это до такой степени непохоже на тебя, взять и увести у сестры мужа…
Их разговор прервала какая-то женщина, которая вошла на кухню и, заметив блюдо с безе, бросилась на них с криком: "Ах, божественно, божественно!" Беранжер шлепнула ее по пальцам. Сладкоежка извинилась с видом нашкодившего ребенка.
- Алле-оп! - воскликнула Беранжер. - Не желаете ли выйти теперь обе из кухни? Я закончу с пирожными и снова буду в вашем распоряжении.
Жозефина решила выпить шампанского. Она чувствовала себя разбитой. Слабой, бесконечно слабой. Потом второй и третий. Все тело наполнилось странной теплотой. Такие маленькие приятные мурашки. Она оглянулась, рассматривая окружавшую ее толпу.
Все те же лица.
Те же, что были у Филиппа и Ирис на приемах.
Эти люди разговаривают очень громко. Все про всё знают. Пролистали книгу - считай, прочли. Пробежали взглядом программку спектакля - считай, видели пьесу. Слышали имя - так это их лучший друг. Или главный враг, они точно не помнят. Поскольку все время лгут, они и сами начали верить в собственную ложь. Вечером превозносят, поутру морщатся от омерзения. Что такого произошло, почему они так изменили свое мнение? Они не могут сказать. Что-то услышали злое, приятное слуху, интересно показалось сплести интригу, а какой будет эффект - не важно. Убеждениями тут и не пахнет, тем более глубоким анализом. У них на это нет времени. Они повторяют то, что где-то услышали, иногда могут с важным видом повторить человеку то, что когда-то услышали от него самого.
Она знала их как облупленных. Могла описать с закрытыми глазами…
Они не рассуждают, они негодуют. Произносят высокопарные речи, закатив глаза, затем пауза - оценивают, какой произведен эффект, поднимают бровь, чтобы уничтожить бесстыдника, посмевшего им противоречить, и вновь разливаются соловьем на глазах ошеломленной публики.
Легкость мысли у них необыкновенная. Все пляшут под одну дудку. Важно лишь произвести впечатление и говорить, не вдаваясь в частности, чтобы не попасть впросак.
Жозефина подумала об Ирис, которая чувствовала себя среди них как рыба в воде. С наслаждением вдыхала зловонный спертый воздух этого мирка, словно свежий аромат полей.
Квартира Беранжер представляла собой нагромождение гостиных, ковров, картин на стенах, мягких диванов, каминов, тяжелых занавесок. Служанки-филиппинки сновали с огромными блюдами, превосходящими размером самих девушек. И виновато улыбались, словно извиняясь за это.
Жозефина узнала актрису, которая прежде не сходила с обложек журналов. Ей, должно быть, лет пятьдесят, подумала Жозефина. Одета как девчонка: свитер, открывающий пупок, обтягивающие джинсы, балетки. Она хохотала по любому поводу, встряхивая черной гривой волос, а двенадцатилетний сын явно ее стеснялся. Ее, видимо, не предупредили, что заливистый хохот - привилегия молодости.
За ней бывшая красавица с длинными белокурыми волосами, знаменитая своими тремя мужьями - один другого богаче, - рассказывала, как отказалась от всех искушений. Отныне она посвятила себя самосовершенствованию и следует путем далай-ламы. Дама пила кипяток с ломтиком лимона, медитировала и искала няню для мужа, чтобы иметь возможность продолжать духовные поиски и не отвлекаться на супружеские обязанности. "Секс! Как подумаешь, сколько места ему отводят в нашем обществе!" - сокрушалась она, возмущенно воздевая руки.
Еще одна цеплялась за руку мужа, как слепой за ошейник собаки-поводыря. Он похлопывал ее по руке, говорил с ней ласково, как с ребенком, и рассказывал во всех подробностях о восхождении на ледник со своим другом Бруно. Она явно не помнила, кто такой Бруно, и пускала слюни. Он нежно вытирал ей рот.
А этот, накачанный ботоксом! Ирис рассказывала, у него сорок первый размер ноги, а он покупает сорок пятый и подкладывает в мыски ботинок свернутые носки. Хочет, чтобы все видели, что у него большая нога, и предположили, что и член соответствующий. Когда он рисовал (а он художник по интерьерам), ассистент точил для него карандаши и вкладывал ему в руку. Из Нью-Йорка к нему прилетал парикмахер делать стрижку и укладку. Брал за услуги три тысячи евро, включая билет на самолет, хвастал дизайнер. В конечном итоге не так много…
Жозефина узнавала их одного за другим.
И непрерывно потягивала шампанское. У нее уже кружилась голова.
"Что я здесь делаю? Мне не о чем разговаривать с этими людьми".
Она плюхнулась на диван и взмолилась: "О небо, лишь бы никто из них ко мне не подошел! Я незаметненько, незаметненько стану пробираться к выходу".
Ну и…