За три прошлые ночи солдаты разительно изменились внешне. То ли они окрепли, то ли освоились в доме Токусё, только, дожидаясь своей очереди, они теперь увлеченно болтали, а иногда даже смеялись, да так громко, что, пожалуй, можно было услыхать в соседних домах. Токусё с опаской и беспокойством посматривал на дверь, ожидая, не войдет ли Уси, проснувшись от шума, но ничего подобного не происходило. Солдаты по-прежнему не обращали на него ровно никакого внимания. Они смотрели в его сторону, только когда кланялись. Среди них, помимо Исиминэ, было еще несколько человек, с которыми он в укрытии иногда перекидывался словечком, и ему досадно было, что все они в равной степени его игнорируют.
Почему именно с ним должно было случиться такое? Десятки раз в день Токусё, вздыхая, задавал себе этот вопрос, но не особенно утруждал себя в поисках ответа. Стоило ему задуматься об этом, как все, что скопилось в его душе за последние пятьдесят с лишним лет, начинало безудержно рваться наружу, и ему становилось страшно.
Токусё вспомнились школьники младших классов, которые вместе с учителем приходили днем навестить его. В последние десять лет, каждый раз накануне 23 июня - Дня поминовения погибших на Окинаве, - Токусё выступал с лекциями в окрестных школах, рассказывая детям о разных военных эпизодах, которых был свидетелем. Не свали его хворь, он бы как раз в эти дни разрывался на части, разъезжая по школам с лекциями. Навестить его пришли ученики той школы, где он когда-то выступил впервые и где с тех пор бывал каждый год.
Началось же все с того, что молодой учитель, односельчанин Токусё, попросил его выступить перед классом. До того момента Токусё неизменно отклонял подобные просьбы - слишком велико было желание побыстрее забыть все, что случилось с ним во время войны. Но этот молодой учитель, его звали Канэки, оказался слишком напористым, к тому же он только что окончил университет и не сделал еще ничего такого, что позволило бы усомниться в его добрых намерениях. Вместе с ним пришли две девочки-школьницы, которые нарочно ездили по разным школам, чтобы слушать рассказы о войне, втроем они так умоляли его, что он просто не смог отказать.
И вот в аудитории шестого класса, ни разу не оторвавшись от заранее подготовленного текста, Токусё произнес свою первую лекцию. Он говорил на непривычном ему литературном языке и закончил свое выступление, первоначально планировавшееся на полчаса, минут за пятнадцать. Закончив же, с опаской поднял глаза, но зал тут же взорвался аплодисментами. Увидев заплаканные лица детей, которые изо всех сил хлопали в ладоши, Токусё пришел в замешательство. Он не мог понять, что привело детей в такой восторг. С тех пор он неоднократно выступал в других младших и средних школах деревни, мало того - его стали приглашать даже в колледжи соседнего городка. Примерно в те же годы Совет по делам просвещения в сельской местности начал работу по составлению сборников военных мемуаров, и за первой же беседой Токусё с интервьюером последовали другие: им заинтересовались университетские социологические группы, газетчики. В поисках материала для передач неоднократно приезжали и с телевидения. Дошло до того, что его стали приглашать для участия в беседах со школьниками, которых привозили на учебные экскурсии из центральных районов. В первое время, выступая перед детьми, Токусё едва помнил себя от волнения, но скоро стал понимать, что именно хотят от него услышать, и заметил, что лучшее впечатление производит тогда, когда говорит не слишком складно. Он чутко улавливал настроение аудитории и нередко, ловя внимательные взгляды детей, испытывал смущение и даже угрызения совести.
- Не брал бы ты греха на душу, - недовольно ворчала Уси, - негоже всякие байки о войне рассказывать да греть руки на чужом горе. Вот настигнет тебя кара, помяни мое слово.
Да Токусё и сам, заканчивая выступление, каждый раз думал: "Ну все, в последний раз". Но ему так нравилось, когда его встречали аплодисментами и цветами, когда дети говорили ему ласковые слова. Случалось, от умиления он даже пускал слезу и думал: "Вот если бы у меня были свои дети или внуки…" Разумеется, не менее приятно было, возвращаясь домой, пересчитывать деньги, которые он получал как вознаграждение. Большую их часть он тратил на спиртное или азартные игры, но иногда позволял себе купить новый сямисэн или дорогую удочку.
Дети, пришедшие навестить Токусё, украдкой поглядывая на его завернутую в полотенце ногу, говорили:
- Пожалуйста, поскорее выздоравливайте.
Перед уходом каждый положил у его изголовья цветок или бумажного журавлика. Был момент, когда Токусё подумал: "Не повиниться ли мне в своем вранье? Не рассказать ли о том, что действительно происходило во время войны?" Но дальше раздумий дело не дошло.
"Негоже греть руки на чужом горе. Вот настигнет тебя кара, помяни мое слово" - эти слова Уси постоянно всплывали в его памяти.
Один из солдат пристально смотрел на Токусё. В его испуганных глазах было что-то знакомое. Лица остальных за последнее время оттаяли и смягчились, только с лица этого двадцатилетнего юноши не сходило прежнее напряженное выражение. Низко поклонившись Токусё, он прижал руку к груди, лицо его передернулось, затем, медленно опустившись на колени, он начал пить воду.
Подразделение Токусё, потерпев сокрушительное поражение, продолжало отступать и в конце концов соединилось с остатками других частей в расположенном на юге острова естественном укрытии, служившем полевым госпиталем. Там они встретили студенток своего училища, мобилизованных в качестве санитарок. Тут же оказался кое-кто из преподавателей, поэтому для начала все принялись поспешно обмениваться информацией об общих знакомых. Последующие дни были заполнены однообразной отупляющей работой: налаживали связь, добывали пищу и воду, выносили и захоранивали трупы.
С этим солдатом Токусё встретился в тот момент, когда шел выносить бадью с нечистотами. Он продвигался вперед, увертываясь от рук, тянущихся к нему с расставленных вдоль стены коек, как вдруг кто-то вцепился в край бадьи, и содержимое ее, выплеснувшись, попало прямо в лицо одному из солдат. Токусё сжался, ожидая потока брани, но солдат молчал. Он лежал неподалеку от выхода, поэтому Токусё было видно его залитое нечистотами лицо. Вытянув язык, солдат слизывал с губ жидкую грязь. Его обмотанная бинтами грудь ходила ходуном. Голова медленно повернулась, и Токусё понял, что запавшие глаза внимательно следят за ним. "До завтра ему не продержаться", - подумал он.
- Сейчас принесу воды, - сказал Токусё и двинулся дальше, но так и не смог выполнить свое обещание.
Зубы человека, который сосал его палец, причиняли ему боль. Похоже, что вода шла плохо. "Вот я и выполнил то, что обещал", - подумал Токусё. Однако удовлетворение, которое принесла ему эта мысль, быстро уступило место страху: он испугался, что призраки солдат будут преследовать его до самой смерти.
Солдат с вмятиной на черепе коленом надавил на плечо юноши. Тот нехотя поднялся на ноги, испуганно посмотрел на Токусё, поклонился и, по-прежнему прижимая руку к груди, исчез в стене. Следующий солдат, сев на корточки, жадно припал к большому пальцу. Из зияющей на его голове раны вылетела муха. Полетав некоторое время вокруг, она опустилась на простыню и тут же исчезла. Этот солдат тогда в укрытии тоже тянул к нему руки, требуя воды. И тот верзила, что стоял следующим, и тот окинавец, который скрывался за его спиной, и тот, с выбитым глазом, который только что появился из стены, - все они были там, и все тянули к нему руки, беспрерывно требуя воды. У Токусё возникло ощущение, что его снова пытаются затолкать в темноту укрытия.
Сэйю показалось, что за дверью кто-то стоит. Испугавшись, он поспешно собрал лежавшие на столе деньги и спрятал их под сиденье. Затем, высунувшись в окно, посветил в сад карманным фонариком, плотно закрыл ставни, проверил крючок на входной двери и только после этого продолжил пересчитывать деньги.
Эффект от воды превзошел все его ожидания. Даже покрытые пятнами головы стариков, облысевших лет пятьдесят тому назад, за какие-нибудь пять минут зарастали нежным пушком. А молодые учителя колледжа, страдающие от раннего облысения? Сначала они только посмеивались, полагая, что их водят за нос, но уже через три минуты спускали все имеющиеся при них деньги, чтобы купить побольше воды. Этой водой можно было протереть лицо, и тогда старая кожа слезала клочьями, уступая место новой. Воду можно было выпить, и тогда некий предмет, ранее свисавший бессильно, вставал торчком, да так резко, что ударялся о нижнюю часть живота. Некоторые сначала поглядывали с недоверием - дескать, мошенничество, не иначе, но стоило им увидеть, как восьмидесятивосьмилетний старик, поглаживая себя между ляжками, довольно улыбается, прищурив свои слоновьи глазки, они повалили валом, громкими криками требуя воды. Сначала Сэйю опасался, что непомерно взвинтил цену - 10 тысяч иен за одну бутылочку ёмкостью не более 200 грамм, - но и часа не прошло, как все было раскуплено.
В первый и второй дни он, разлив воду в бутылки из-под сакэ, торговал ими на перекрестке в соседнем городке, но уже на третий день заказал добротные флаконы коричневого стекла и наклеил на них этикетки, на которых по красному фону золотыми знаками было написано "Чудо-вода". Он обзавелся и более приличной торговой точкой, сняв подходящее помещение на углу торговой улицы. Его магазинчик работал всего час в день, с семи до восьми часов вечера, но и этого оказалось более чем достаточно, весь товар распродавался меньше чем за полчаса. Люди, прослышавшие о чудесной воде, выстраивались в очередь сразу после полудня, пришлось даже ввести ограничения и продавать по одному флакону в руки, однако всем все равно не хватало, недовольные покупатели поднимали шум, не желая расходиться, Сэйю даже придумал давать им специальные купоны, чтобы хоть как-то отделаться от них. Он стал наливать во флакон в два раза меньше воды, одновременно увеличив цену тоже в два раза, но покупателей становилось все больше. Некоторые, исследовав содержимое бутылки и обнаружив там простую воду, пустили слух, что Сэйю шарлатан. Но старики, испытавшие на себе действие воды, стали поклоняться Сэйю как святому.
Спрятав деньги в сумку и налюбовавшись сберегательной книжкой, Сэйю самодовольно ухмыльнулся, но тут же подумал, что дело пора закрывать. Несомненно, в ближайшее время заявят о себе рэкетиры. Раза два к нему уже обращались жадные до сенсаций журналисты, и, пожалуй, самым лучшим выходом из создавшегося положения было перебраться на Хонсю, прежде чем его возьмет на мушку налоговая полиция или нагрянет инспектор из санэпидемстанции. К тому же вода из ноги Токусё текла все медленнее, в последние дни с трудом набиралось три ведра за день. Конечно, соблазнительно было, подняв цену, положить в карман еще миллион иен, но Лесная Мышь нюхом чуяла опасность. Сэйю боялся рэкетиров и налоговой полиции, но еще больше он боялся, что его разоблачит Уси. Стараясь, чтобы она ничего не заметила, он всячески сдерживал свои аппетиты.
"Еще три дня - и все, конец!" - Поставив перед собой такую цель, Сэйю положил сумку с деньгами под подушку и улегся, рисуя в своем воображении, как он обходит все турецкие бани от Хаката до Токио.
Прошло две недели с того дня, как у Токусё распухла нога. Стоял жаркий июль, пронизанный звоном цикад: их голоса то рассыпались мелкими брызгами, то обрушивались ливнем. Постепенно односельчане стали справляться о здоровье Токусё таким тоном, каким обычно справляются о состоянии прикованного к постели старика. Человек, из ноги которого текла вода, занял свое место среди прочих курьезов, о которых так любят посудачить деревенские жители, - вроде того, как кто-то выбил глаз живущей при храме красной змее или как бабка Макато дожила до ста десяти лет и у нее на лбу выросли рога. Случаи, конечно, из ряда вон выходящие, но по мере их удаления в прошлое, о них начинают вспоминать как о чем-то совершенно заурядном.
Уси постепенно вернулась к своей прежней жизни: вставала около шести, пила горячий чай с кусочком темного сахара вприкуску и до наступления жары уезжала в поле. Сэйю являлся, когда Уси пила чай, и оставался в доме до вечера. В дневное время он самостоятельно занимался домашним хозяйством: ходил за покупками, убирал в доме, даже косил иногда траву для коз, причем проявлял такое рвение, что Уси в какой-то момент усомнилась, все ли в порядке у него с головой. Вот только задний двор совсем зарос сорной травой, на что Уси, конечно же, не преминула указать Сэйю, но он возразил, что скашивает траву каждый день, просто на следующее утро она вырастает снова. Уси подумала, что он, как всегда, врет, но, принимая во внимание его усердие во всем остальном, решила не придавать этому большого значения.
В шесть часов вечера она возвращалась домой, отпускала Сэйю, после чего, обтерев и переодев Токусё, принимала ванну и ужинала. Затем она садилась у постели мужа и, слушая радио, рассказывала ему последние деревенские новости. Доктор Осиро поочередно с медсестрой аккуратно навещали больного. Токусё постоянно меняли капельницы, а кроме того вставили в нос трубки и кормили его через них жидкой пищей, отчего он немного похудел, зато цвет лица заметно улучшился. Давление у него тоже нормализовалось, наверное потому, что он не курил и не пил. Внешне опухоль не изменилось, но воды вытекало теперь гораздо меньше. Похоже, что по ночам она вообще иссякала. Впрочем, это обстоятельство вызывало скорее беспокойство, потому что трудно было понять, хороший это признак или дурной.
При каждом визите Осиро предлагал положить Токусё в больницу. Да Уси и сама в душе начала склоняться к тому же, хотя и продолжала твердить, что университетская больница не внушает ей доверия. Судя по всем признакам, состояние больного вряд ли ухудшалось, но лучше ему тоже не становилось. При мысли о том, что он будет вот так лежать до конца жизни, Уси приходила в ужас и готова была ухватиться за любое предложение.
- Как же быть? - постоянно вырывалось у Уси, а ведь она даже во время войны никогда не падала духом.
В ту ночь солдаты появились, как обычно, едва Уси исчезла в своей комнате. Когда первый солдат нетерпеливо припал к его большому пальцу, Токусё вздрогнул, словно мурашки по спине пробежали. Прикосновения холодных чужих губ и языка раздражали его, и он не мог заснуть. Болтовня солдат тоже действовала ему на нервы, он даже несколько раз пытался прикрикнуть на них, но у него вырывался только сдавленный хрип, на который никто не обращал внимания. Токусё подумал, что, если так пойдет дальше, он точно свихнется. Он не мог ни зажать уши, ни закрыться с головой одеялом: стоило ему задремать, как его тут же будили. Но вот где-то вдалеке прозвучал сигнал точного времени: пять часов - понял он и, открыв глаза, увидел стоящего у кровати Исиминэ. Кроме них, в комнате никого не было. Исиминэ, подняв наконец свою всегда опущенную голову, внимательно разглядывал Токусё. Оторвавшись от подушки, тот попытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Исиминэ снова склонил голову и, схватившись за край кровати, чтобы не упасть - его сильно кренило на бок, - медленно опустился на корточки. Взяв в рот большой палец Токусё, из которого вода почти уже не текла, он начал нежно лизать его.
Токусё живо вспомнилась та ночь, когда они расстались. Вечером их отделение отправилось за водой, и тут совсем рядом разорвался снаряд, выпущенный судовой артиллерией. Три девушки, которые пошли вместе с ними, скончались тут же на месте. Исиминэ был ранен осколком в живот, и Токусё оказался единственным, кто мог еще как-то передвигаться. Исиминэ стонал, прижимая ладонь к животу, и из-под его ладони вылезало что-то ужасное, нечто подобное Токусё видел прежде, когда разделывали тушу свиньи или козы. Стащив с ног портянки, он замотал Исиминэ живот и дотащил его до укрытия, где на них тут же обрушился шквал брани - солдаты требовали воды и пищи. Уложив Исиминэ неподалеку от входа, Токусё снова побежал за водой.
Ночью в окопе поднялся переполох. От связных был получен приказ о перемене дислокации: тем, кто мог двигаться, предписывалось переместиться дальше на юг, взяв с собой только то, что можно было унести в руках.
Густая темнота укрытия наполнилась стонами солдат, которые догадывались, что их оставят, и взывали о помощи, а также громкой бранью сержантов и старшин. К гулу голосов присоединились возня собирающих вещи и шум внезапно хлынувшего дождя. Все эти звуки грохотом отдавались в ушах Токусё, сидевшего у койки Исиминэ. Какая-то очень важная мысль мелькала в его голове, но он так и не смог ее поймать. Укрытие располагалось на середине поросшего лесом склона невысокой горы из знаменитого рюкюсского известняка. Нескончаемый дождь хлестал по листьям, образуя легкий туман, сырость пронизывала тела Исиминэ и Токусё, спрятавшихся во впадине отвесной скалы неподалеку от выхода.
Вот из глубины укрытия появляются два разведчика и с ружьями наперевес бегут вниз по лесистому склону. Похоже, что передислокация началась. Из тьмы укрытия одна за другой возникают бесформенные черные тени и, принимая человеческие очертания, спускаются вниз. Прижимая к себе Исиминэ, Токусё сидел у стены и, затаив дыхание, провожал взглядом передвигающиеся по склону фигуры. Только очень немногие могут идти самостоятельно. Поддерживая друг друга за плечи, опираясь на палки, солдаты скользят по мокрому склону, падают, увлекая за собой других, и переругиваются. Время от времени раздается сдавленный окрик: "Тише!" Вдруг от группы девушек-санитарок, которые несли носилки с ранеными, отделилась одна и метнулась к ним:
- Как Исиминэ?
Это была Сэцу Мияги, их односельчанка, с которой они при случае перебрасывались фразой - другой. Исиминэ, привалившись к скале, прерывисто дышал, он был так слаб, что сразу же упал бы, если бы его не поддерживали. Токусё только вздохнул, покачав головой. Сэцу больше не стала ни о чем спрашивать. Ее загрубевшие пальцы крепко сжали запястье Токусё и всунули ему в руку флягу с водой и бумажный сверток. Он попытался вернуть ей флягу, но Сэцу, оттолкнув его руку, наклонилась к нему.
- Мы перемещаемся в укрытие под Итоманом, там есть хирургическое отделение, вы должны непременно догнать нас, - твердо и решительно сказала Сэцу, сжав плечо Токусё. Легким движением она коснулась лица Исиминэ, прощаясь с ним, а еще через мгновение ее фигурка с двумя косами за спиной уже скользила вниз по круче и скоро исчезла в лесу.