18 июля. Шел дождь, но день был жаркий и душный. Папа позвал меня, я открыла дверь из кухни и увидела в саду большую желтую резиновую лодку. Раньше ее здесь не было, и я удивилась, когда только он успел ее притащить. Лодка была размером с кухню, сверху сделан навес из куска толстой зеленой ткани. Я спросила папу, откуда он взял такую большую лодку, но в ответ он только рассмеялся. Оглядевшись, я заметила брошенные в углу сада большие газовые баллоны, которые когда-то принес дядя из Кунисиро, и поняла, что с их помощью папа и сумел так быстро надуть лодку. "Завтра все вместе поплывем на лодке вниз по реке", - сказал он. Мама, надев резиновый плащ, раз за разом переносила в лодку вещи, набитые в полиэтиленовые мешки, чтобы не промокли. Там должна быть и наша с Юдзи сменная одежда. Затем мама дала мне маленькую деревянную коробку и сказала: "Мэгуми, сюда положи самое для тебя дорогое!" Самое дорогое, что у меня есть, это призма в виде пирамиды, поэтому первой я положила в коробку ее. Мама сунула туда же деревянную козочку - скандинавский амулет. Потом посоветовала туда же спрятать и этот дневник, так что на какое-то время прерываю свои записи. Не знаю, куда мы поплывем, папа еще ничего не говорил, но наверняка туда, где не льют целыми днями дожди. Река Нотагава стала еще шире и грозно шумит, отчего немного страшно, но если мы сможем добраться до места, где дождь уже кончился, бояться нечего. Я уверена, как только мы туда доберемся, Юдзи сразу поправится.
На этом дневник обрывался.
Он встал спиной к бухте Летние дни, так что ветер с моря трепал его длинные волосы. Затем вынул из коробки, отделанной красным кантом, деревянную козочку и, держа на ветру, внимательно в нее вгляделся. У него было такое чувство, что и он когда-то бывал в стране под названием Скандинавия, но ничего не мог о ней вспомнить.
Он попытался вообразить маленькую девочку, спящую, зажав в кулачке деревянную козочку. На мгновение почудилось, что перед глазами всплыло невинное круглое личико с короткой челкой, но видение тут же распалось, рассыпалось в ослепительных лучах южного солнца.
Он аккуратно положил обратно в подсохшую коробку дневник, игрушечную козочку и поставил ее у изголовья расстеленного на траве полотна, служившего ему постелью. Он слышал от старика, что примятая полотном трава называется "прибрежной". Когда он валился, вытягивая руки и ноги, трава обдавала его крепким запахом солнечного жара, поэтому-то он так полюбил на ней спать.
Он закрыл коробку и, ступая по сухой траве, вышел на берег. Сделал несколько шагов навстречу дующему с моря ветру. В бухте, средь белых песков Феникс-3, подняв призму в небо, водил ею по сторонам, глядя через стеклянное дно на все, что попадалось на глаза. Призма ярко сияла в палящих солнечных лучах, впереди на небе висело белоснежное облачко.
Наблюдая издалека, он, точно танцуя, покачивался из стороны в сторону. Затем, как был босиком, бросился бежать туда, где стоял Феникс-3.
Грубо выхватил у него из руки призму. Добежал до кромки прибоя, тяжело дыша, направил призму в небо и посмотрел сквозь нее. Белоснежный песок и лазурное море сверкали, поменявшись местами. Он стал вращать призму, потом и сам закружился на горячем песке. И так кружась, отдавал знойному ветру свои невыплаканные слезы.
Arne ga yandara by Makoto Shiina
Copyright © 1983 by Makoto Shiina
© Дмитрий Рагозин, перевод на русский язык, 2001
нацуки икэдзава
я, чайка
1
Начали с отдела овощей и фруктов, обошли лотки с мясом и рыбой, взяли молочных и замороженных продуктов. Потом еще набрали консервных банок, бутылок, с дальних полок прихватили всяких хозяйственных мелочей, навалили, наконец, рулоны туалетной бумаги и пачки салфеток, так что в итоге тележка наполнилась доверху.
- Не много ли мы набрали? - спросила Канна.
- Нормально. Денег хватит.
- Что за чушь ты несешь! Разве в деньгах дело! - Канна подняла глаза на Фумихико. Тон такой, будто они друзья-приятели. - В холодильнике еще осталось мясо, к тому же ты ведь вернешься в среду вечером.
- Конечно, вернусь. Но я не хочу, чтобы в мое отсутствие Канна умерла с голода.
- Я что, по-твоему, канарейка?
- Накупая все сразу, экономишь время.
- Между прочим, продукты имеют обыкновение портиться, - продолжала задирать Канна.
- Если это тебя так заботит, ешь побольше. Тебе ведь надо расти.
- В одного человека столько нипочем не влезет! И потом, мне нельзя толстеть, я хожу на тренировки!
И все же, только набрав гору продуктов и всякой всячины, Фумихико почувствовал себя удовлетворенным. Покупки придают бодрости, а он в этом сейчас нуждался как никогда.
Рассчитавшись у кассы, они разобрали пакеты и, ступая по раскисшей земле, направились к стоянке.
Жаль, что нельзя тележку из торгового зала подкатить прямо к автомобилю, подумал Фумихико. Могли бы отрядить на стоянку служителя, чтобы присматривал за тележками!.. Скажи он об этом вслух, Канна непременно упрекнет его, что он уже говорил это много раз. Но что поделаешь, если в одном и том же месте в голову приходят одни и те же глупые мысли! Реакция на внешний мир становится все более рутинной.
- Ты беспокоишься? - спросила Канна уже в машине.
- О чем?
- Ну, что уезжаешь в командировку и надолго оставляешь ребенка одного.
Фумихико на минуту задумался. Может, так оно и есть?
- Да нет… Просто хочу приготовить все, что надо.
- У меня все будет нормально. Я привыкла, ты ведь и на работе часто задерживаешься допоздна один, а то и два раза в неделю. Даже когда два вечера подряд - ничего. Ем вовремя, квартиру убираю. В школе стараюсь изо всех сил.
- Да, ты у меня молодчина. Но одна ночь - это еще туда-сюда, а когда приходится уезжать на три дня, я все же беспокоюсь.
- Помнишь, я в первый раз осталась одна? Вот когда было хуже всего. Поужинала, вымыла посуду, потом закрыла дверь на ключ и цепочку, проверила газ. Ты позвонил, и я сказала, что все в порядке. А как в постель легла, сразу почувствовала, что я ведь одна, и как-то не по себе стало, сон как рукой сняло…
- Страшно было?
- Нет, не страшно… Только волновалась ночью. А потом ничего. Привыкла. Вероятно у меня одиночество в характере.
- Вот что. Приберись-ка еще у себя в комнате. Нет ничего хуже, чем одинокий лентяй.
- Ну знаешь, лучше уж жить одной, по крайней мере никто не пристает со своим занудством…
Пока они выгружали пакеты из машины, поднимались на лифте, раскладывали покупки в кухне и до самого того момента, когда разошлись каждый в свою комнату, Канна продолжала говорить не умолкая. Наверно, хочет выговориться вперед на несколько дней, подумал Фумихико. Может, и вправду она спокойна? Может, ей даже нравится, что у нее такая немного странная жизнь. Никому не говорить в школе, скрывать от соседей… Нравится играть в тайну…
- Ты завтра рано?
- Да, я должен проехать шестьсот километров. Хочу успеть проскочить по столичной скоростной до утреннего затора.
- А у меня утром - тренировки. Надо выйти из дома в шесть, так что нам - в одно время. До школы подбросишь?
- Еще чего!.. Ну ладно, так и быть.
- Кстати, а куда ты едешь?
- На север. В сторону Тохоку.
Больше Канна ни о чем не спрашивала. Фумихико никогда не сообщал дочери ничего конкретного о своих поездках. Канна усвоила, что отец половину недели ходит на фирму, другую половину работает дома и два-три раза в год уезжает в дальнюю командировку, вот, собственно, и все. У Фумихико было немного повреждено ухо, из-за чего ему нельзя было летать на самолете. По мнению врача, делавшего ему операцию, падение давления могло вызвать острую боль в ухе. Обычно атмосферное давление меняется постепенно и совершенно не ощущается, даже чем оно выше, тем приятнее самочувствие. А вот лифты в высотных домах не для него. Тысяча тринадцать миллибаров - это еще куда ни шло, шутил Фумихико, а вот что со мной будет в самолете с его семьюстами пятьюдесятью миллибарами, страшно подумать! Поэтому в дальние путешествия он отправлялся на поезде, а в места поближе - на своей машине.
Гостинцев он не привозил. Один только раз было - вернулся из какого-то рыболовецкого порта с целой коробкой свежей рыбы. Канне пришлось тогда разнести по соседям то, что они не смогли съесть. По тем немногим соседям, с которыми они хоть как-то были знакомы. При этом Канна и словом не обмолвилась, что ей случается оставаться в доме одной. Она терпеть не могла сюсюканий и причитаний типа: "Ой, бедняжка!" - и потом, думала она, вот будет мука, если пригласят к столу и, пичкая какой-нибудь дрянью, насядут с вопросами. Командировки отца и ее одинокое житье оставались тайной между ними. Один тот факт, что отец и дочь жили вдвоем, вызывал у досужих домохозяек, ищущих повод для сострадания, несколько повышенное любопытство. Делать им что ли нечего! - удивлялась Канна.
Во время еды зазвонил телефон. Канна подняла трубку:
- Такацу слушает… Да, минутку. - Посмотрела на Фумихико и состроила гримасу. - "Позовите вашего супруга". Ничего себе! Какой-то Момои.
Фумихико взял трубку. Канна, как ни в чем не бывало, продолжила есть приготовленное им тушеное мясо и салат. Деловой разговор занял не больше трех минут. Телефонные разговоры отца всегда были короткими.
- Ну и дела… - сказал Фумихико, возвращаясь к столу. - Сотрудник, с которым я должен был ехать, получил травму. Придется одному вести завтра машину.
- Но ведь ехать-то далеко. Справишься?
- До Сэндая смогу и один. Буду не слишком гнать, вот и все.
- Не лучше ли скоростным поездом?
- Неохота… Представляешь, ему мяч угодил в голову во время игры в гольф. Сотрясение мозга. Врач, делавший энцефалограмму, временно запретил водить машину. К тому же он еще в больнице.
- Ну и дела… - повторила за ним Канна. - Ничего себе удар.
- Да уж, кто-то постарался!
- Папа, а ты в гольф не играешь…
- Терпеть не могу.
У меня есть свой динозавр.
Владелец динозавра должен соблюдать множество предосторожностей. Динозавр очень большой, шея длинная, голову он задирает высоко. Поэтому у живущего в обычной квартире главная проблема - почти никогда не удается заглянуть ему прямо в глаза. А если не можешь заглянуть в глаза, мало-помалу начинаешь пренебрегать уходом. Уже не разбираешь, какое у него настроение, какое состояние здоровья.
Спохватишься, а уже поздно - он болен или вконец разобижен.
К счастью, моя квартира на пятом этаже, и балкон как раз на высоте головы динозавра. Если убрать перила и положить на балкон травы, динозавр, вытянув шею, примется ее есть. Тогда-то и можно заглянуть ему в глаза, осторожно погладить. Правда, кожа у него такая толстая, что я предпочитаю стучать его по носу кулаком. Кажется, это нравится ему больше всего.
Мой динозавр по-ученому называется диплодок. В округе больше ни у кого нет динозавра, да, впрочем, для других здесь и не нашлось бы места. Всем приходится довольствоваться лицезрением моего диплодока. Я слышала, что в деревнях кое-кто держит у себя стегозавров и трицератопсов. Уход за этими травоядными чудищами несложен, но что касается хищников - аллозавров и тиранозавров, не имея особо приспособленного загона и без помощи специалистов, браться за это - гиблое дело.
У моего диплодока нет прозвища. Это огромный, великолепный зверь, и называть его Шарик, или Жучка, или Бобик было бы странно. Когда я, стоя перед ним, зову его или отчитываю, то обращаюсь к нему просто - диплодок. Когда стучу по носу - называю Диппи.
Нос диплодока на ощупь холодный, но это не значит, что он принадлежит к холоднокровным. Ведь у собак тоже холодный нос. В утренние часы диплодок спит. Он спит приблизительно до десяти часов. Некоторые считают это доказательством того, что он холоднокровное животное: мол, пока температура не поднимется, он не в состоянии двигаться, но я-то уверена - причина в том, что он соня и лентяй. Ведь и среди людей это не такая уж редкость…
Утром, проснувшись, я выхожу на балкон и сразу ищу глазами Диппи. Живем мы на самой окраине города, поэтому с балкона открывается вид на просторные луга и встающий за ними лес. Далеко-далеко смутно виднеются горы, но так далеко Диппи не заходит. Чаще всего я вижу, как он спит где-то в поле, свернувшись калачиком, подогнув шею под живот и обвив ее хвостом. Если его нигде не видно, я вооружаюсь биноклем.
В десять часов Диппи начинает шевелиться и, вытянув вверх шею, как будто оглядывает окрестности. Поднимается он не сразу. Он так огромен, что приподнять свою лежащую на боку тушу удается ему с большим трудом. Опираясь на хвост, он напрягает лапы и медленно встает. Затем, пощипывая листья со стоящих поблизости деревьев, ждет, когда окончательно проснется. Поскольку весит он тонн десять, там, где он спал, и там, где, поднимаясь, опирался лапами, в дождь образуются огромные лужи. В ненастную пору эти лужи видны по всему лугу. Выходит солнце, и они ярко сияют.
Диппи чувствует себя бодро в ясные дни. Есть люди, которые и это объясняют тем, что он якобы холоднокровный, и поэтому температура влияет на его активность - но разве эти люди сами не испытывают прилив бодрости в хорошую погоду? В дождливые дни у кого угодно портится настроение.
Около полудня Диппи наконец подваливает к моему дому. Хотя он поедает с равным удовольствием все, что растет в поле - и траву, и листья деревьев, он хорошо усвоил, что, если прийти ко мне днем, можно получить особенно вкусного сена. Диппи очень пунктуален. Завидев, что он уже близко, я осторожно, чтобы не свалиться вниз, убираю с балкона перила, выношу и раскладываю двадцать вязанок сена. По случаю дня рождения, указанного в его паспорте, и на Рождество я выдаю ему тридцать вязанок. Можно спорить, способен ли диплодок отличить двадцать вязанок от тридцати, но мне кажется, что в эти дни он ест с особенным удовольствием.
Среди динозавров диплодок - самый стройный. Относительно длины туловища его вес невелик, и все-таки это страшно большая зверюга. Поэтому походка у него тяжелая и неповоротливая. Покачивая длинной шеей, он переступает с одной лапы на другую. Таким образом он медленно-медленно приближается к нашему балкону, но я-то знаю, что он спешит изо всех сил.
Поскольку всем живущим в округе известно о моем динозавре, никто даже не пытается ставить свою машину под балконом. Как-то раз, уже давно, ничего не подозревающий торговец оставил тут свою колымагу чуть раньше полудня. Диппи, у которого было только сено на уме, притопал, не глядя себе под ноги, и ненароком ее раздавил. Хорошо еще, что не порезал ногу о стекло. Торговец же, скорее всего, сообщил в фирму и получил взамен новый автомобиль.
Отборное сено мне привозят раз в неделю на грузовике. Китайский импорт, стоит недешево, но поскольку это касается Диппи, отец не скупится. Сено хорошо пахнет. Я даже раз подумала, не приготовить ли из него салат, но стебли оказались слишком жесткими и несъедобными. Грузовик вываливает сено перед домом, а уж поднимать его в лифте на пятый этаж и укладывать в дальней комнате сто сорок, а то и сто пятьдесят вязанок приходится мне самой. Это занимает не меньше получаса. Я договорилась с водителем грузовика, чтобы он ни в коем случае не приезжал около двенадцати. Ведь если груз прибудет во время кормежки, Диппи, привлеченный его запахом, неровен час, развернется и одним махом слопает все содержимое грузовика. Если же грузовик попытается уехать - погонится за ним. Не в характере Диппи впадать в ярость, но мне кажется, это нечестно - выставить зверю такое количество корма, а потом убрать из-под самого носа.
Раз в месяц из сельскохозяйственной корпорации приезжают грузовик с транспортером, чтобы собрать навоз. Поскольку Диппи съедает много травы и листьев, его навоз - ценное удобрение. Транспортер и грузовик разъезжают по полю и наваливают в кузов разбросанные повсюду лепешки. Я часто подсаживаюсь в грузовик и катаюсь по полю. Навоз Диппи очень приятно пахнет. Уверена, каждый был бы горд, если бы его какашки так благоухали.
Денег за навоз я не получаю. Они поступают в распоряжение муниципалитета, в ведении которого находится поле. Хоть я и говорю, что у меня есть свой динозавр, с точки зрения закона, по словам отца, существуют деликатные проблемы. Формально я только осуществляю прокорм Диппи, а его огромное тело и флегматичная душа мне не принадлежат. Но меня это мало трогает. Ведь я одна могу себе позволить постучать Диппи по носу.
Знай я, что, свалившись с пятого этажа, останусь целой и невредимой, с удовольствием уселась бы верхом на Диппи. Как было бы здорово, сидя у него на голове, прокатиться по полю до самых гор. Если глядеть с высоты, многое кажется красивее. На ходу Диппи качает шеей из стороны в сторону, и все вокруг качается… Боюсь, что у меня бы закружилась голова… И все-таки я единственная в мире девочка, которая может прокатиться на диплодоке!
Среди домашних животных у динозавров есть одно преимущество. Они живут долго. Мой Диппи наверняка проживет не меньше ста лет. Даже состарившись, я буду по-прежнему кормить его сеном. Если к тому времени мне будет не на что купить сена, не исключаю, что придется пойти на что-нибудь нехорошее. Хотела бы я знать, многое ли прощается несчастной старушке…
По трассе Тохоку ехать легко. Когда двигаешься на север, кажется, что лежащая впереди местность притягивает к себе машину. Выезжая из Токио, то же самое чувствуешь и на всех других дорогах, но из-за пологости подъемов и малой кривизны на северном направлении это чувство особенно сильно. Проезжаешь через центр города, мчишься по столичной магистрали, проложенной вдоль речной поймы, оставляя за собой беспорядочное нагромождение улочек, - и вот уже ты посреди широкой зеленой равнины. И дальше машина уже катит по просторам, на которых почти не видно гор. Это ли не удовольствие!
Все-таки хорошо, что я отказался от поезда и поехал на машине, подумал Фумихико. Четыре часа сидеть в обществе незнакомых людей, уставившись друг на друга - этого он не любил. Когда ты в автомобиле, прочие люди отдалены от тебя минимум метров на тридцать, да и лиц их не видишь. На скоростных трассах люди прячутся в машинах. Соблюдают дистанцию, а свои намерения выражают лишь с помощью мигающих фар и переключения скоростей. После долгой езды, свернув в сервисную зону, невольно поражаешься тому, что на дороге было так много живых людей.