Но разговор выглядел не так, как он себе представлял. Вместе с раввином пришел молодой еврей, потому что раввин не говорил по-польски. У Помещика Попельского не было никакого желания откровенничать с этой причудливой парочкой о душевных страданиях. Поэтому он задал старцу три своих вопроса, хотя, по правде говоря, не рассчитывал на ответ. Молодой юноша с пейсами перевел четкие и ясные польские предложения на коверканный, гортанный язык раввина. И тогда раввин обескуражил Помещика.
- Ты собираешь вопросы. Это хорошо. У меня есть для твоей коллекции еще один, последний вопрос: Куда мы идем? Что является целью времени?
Раввин встал. На прощание подал Помещику руку очень культурным жестом. А через несколько секунд, уже у двери, тихо пробормотал, и юноша перевел:
- Время некоторых племен дополняется. Поэтому я дам тебе кое-что - оно теперь станет твоей собственностью.
Помещика позабавил этот таинственный тон и серьезность еврея. Впервые за много месяцев он с аппетитом съел ужин и начал подтрунивать над женой.
- Ты хватаешься за всякие чудодейства, думая, что вылечишь этим мой организм от болезни. Видимо, лучшее лекарство от водянки - это старый еврей, который отвечает вопросом на вопрос.
На ужин был заливной карп.
На следующий день к Помещику пришел юноша с пейсами и принес довольно большой деревянный ящик. Помещик отворил его, заинтригованный. Внутри было несколько отделений. В одном лежала старая книга с латинским заголовком: "Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока".
В следующем отделении, выстланном бархатом, находилась восьмигранная игральная кость из карельской березы. На каждой грани было определенное количество очков, от одного до восьми. Помещик Попельский никогда не видел такой игральной кости. В остальных отделениях лежали миниатюрные латунные фигурки людей, животных и предметов. Снизу он нашел в несколько раз сложенный и истершийся на сгибах кусок ткани. Все более удивляясь этому диковинному подарку, Помещик раскладывал ткань на полу, пока она не заняла почти все свободное пространство между письменным столом и книжными полками. Это была какая-то игра, вроде настольной, в форме большого круглого лабиринта.
Время Водяного Оляпки
Водяной когда-то был крестьянином, которого звали Оляпкой. Оляпка утонул в пруду в один из дней сентября, когда выпитая водка слишком разжижила ему кровь. Он возвращался на телеге из Воли, как вдруг испуганные лунными тенями лошади опрокинули телегу. Крестьянин упал в мелководье, а лошади отошли, пристыженные. Вода у берега пруда была теплая, нагретая августовским зноем, и Оляпке приятно было в ней лежать. Он не заметил, что умирает. Когда эта теплая вода ворвалась в легкие пьяного Оляпки, он охнул, но так и не протрезвел.
Запертая в пьяном теле ошарашенная душа, душа с не отпущенными грехами, без карты дальнейшего пути к Богу - осталась, словно пес, при остывающем в камышах теле.
Такая душа слепа и беспомощна. Она упрямо возвращается к телу, потому что не знает другого способа существования. Но тоскует по тому краю, откуда она родом, в котором пребывала испокон веков и откуда ее вытолкнули в мир материи. Она помнит его и лелеет эти воспоминания, горько плачет и тоскует, но не знает, как туда вернуться. Ее охватывают волны отчаяния. Тогда она покидает уже гниющее тело и сама, наугад, ищет дорогу. Она слоняется на перепутьях и большаках, пытает удачу на шоссейных дорогах. Принимает разные формы. Входит в предметы и животных, порой даже в людей, пребывающих в неполном сознании, но нигде уже ей не удается найти приют. В мире материи она изгой, мир духа тоже ее не принимает. Ведь чтобы войти в мир духа, нужна карта.
После этих безнадежных скитаний душа возвращается в тело или к тому месту, где она его покинула. Но холодное мертвое тело является для нее тем же, чем для живого человека - пепелище дома. Душа пытается пошевелить мертвым сердцем, неподвижными мертвыми веками, но ей не хватает сил, а может, решимости. Мертвое тело, сообразно божьему порядку, говорит "нет". Так тело человека становится ненавистным домом. А место смерти тела - ненавистной тюрьмой души. Душа утопленника шелестит в тростнике, притворяется тенью, иногда заимствует у тумана какую-нибудь форму, благодаря которой стремится войти в контакт с людьми. Она не понимает, почему люди ее чураются, почему она будит в них ужас.
Так и душа Оляпки думала, в своем заблуждении, что все еще является прежним Оляпкой.
Со временем в душе Оляпки родилось какое-то разочарование и ненависть ко всему человеческому. В ней перепутывались какие-то остатки старых, человеческих, а может, даже звериных мыслей, какие-то воспоминания и образы. Поэтому она верила, что отыграет еще раз момент катастрофы, момент смерти Оляпки или кого-то другого, и это поможет ей освободиться. Вот почему она так страстно желала снова вспугнуть каких-нибудь лошадей, опрокинуть какую-нибудь телегу и утопить какого-нибудь человека. Так из души Оляпки родился Водяной.
Водяной избрал себе резиденцией лесной пруд с дамбой и мостками, а также весь лес, прозванный Воденицей, и луга от Паперни аж до Выдымача, где особенно густо ложился туман. Он скитался по своим владениям, бессмысленный и пустой. Только иногда, когда встречал человека или животное, его оживляло чувство злости. Его существование тогда приобретало смысл. Любой ценой он старался причинить встреченному существу какое-нибудь зло, меньшее или большее, лишь бы зло.
Водяной каждый раз заново открывал собственные возможности. Сначала он думал, что он слабый и беззащитный, что является чем-то вроде легкого тумана, колебания воздуха, водяной лужицы. Потом открыл, что способен передвигаться быстрее, чем кто-нибудь может себе вообразить, - самой мыслью. О каком бы месте он ни подумал, как тут же мог там очутиться. В мгновение ока. А еще он открыл, что мгла послушна ему, что он может ею повелевать, как захочет. Может взять от нее силу или форму, может шевелить всеми ее туманами, заслонять ими солнце, размазывать горизонт, удлинять ночь. Водяной решил, что является повелителем мглы, и с тех пор так и начал о себе думать - Повелитель Мглы.
Повелитель Мглы лучше всего чувствовал себя под водой. Целые годы он лежал под ее поверхностью на ложе из тины и гниющих листьев. Наблюдал из-под воды за меняющимися временами года, за прохождениями солнца и луны. Из-под воды он видел дождь, опадающие осенью листья, танцы летних стрекоз, купающихся людей, оранжевые лапки диких уток. Иногда что-то происходящее вырывало его от этого полусна, иногда нет. Но он ни над чем не задумывался. Он просто был.
Время Старого Божского
Старый Божский всю жизнь просидел на крыше дворца. Дворец был большой, а потому и крыша огромная - полная скосов, уклонов и ребер. И вся крытая красивым деревянным гонтом. Если бы распластать дворцовую крышу и разложить на земле, она накрыла бы все поле, которым владел Божский.
Возделывание этой земли Божский оставил жене и детям - у него было три девицы и парень, Павел, ловкий и статный. Сам же он каждое утро поднимался на крышу и заменял подгнившие или трухлявые гонты. Его работа не имела конца. Не имела также и начала. Ведь Божский не начинал с какого-то конкретного места и не продвигался в конкретном направлении. Исследуя на коленях деревянную крышу, он перемещался то туда, то сюда.
В полдень к нему приходила жена с обедом в глиняных горшочках. В одной емкости была картошка, в другой мучной суп, или каша со шкварками и кислое молоко, или капуста и опять картошка. Старый Божский не спускался, чтобы пообедать. Горшки подавались ему на веревке в ведре, в котором обычно наверх ездили деревянные гонты.
Божский ел и, жуя, рассматривал мир вокруг. С крыши дворца он видел луга, реку Черную, крыши Правека и фигурки людей, такие маленькие и хрупкие, что Старому Божскому хотелось дунуть и смести их со света, словно мусор. При этой мысли он запихивал в рот очередную порцию еды и на его загорелом лице появлялась гримаса, которая могла быть улыбкой. Божский любил эти приходящие каждый день минуты, это воображание себе людишек, раздуваемых во все стороны. Иногда он представлял чуть иначе: как дыхание его становится ураганом, срывает крыши с домов, обрушивает деревья, валит на землю фруктовые сады. На равнины врывается вода, а люди впопыхах строят лодки, чтобы спасти себя и свое имущество. В земле образуются воронки, из которых извергается чистый огонь. В небо валит пар от борьбы воды и огня. Все колеблется в своих основаниях и наконец рушится, как крыша старого дома. Люди перестают иметь значение - Божский уничтожает весь мир.
Он проглатывал кусок и вздыхал. Видение рассеивалось. Тогда он скручивал себе цигарку и бросал взгляд ближе, на дворцовый двор, на парк и ров, на лебедей, на пруд. Рассматривал подъезжающие экипажи, а потом и автомобили. Видел с крыши дамские шляпы, лысины панов, видел Помещика, возвращающегося с конной прогулки, и Помещицу, которая всегда передвигалась мелкими шажками. Видел панночку, хрупкую и деликатную, и ее собак, которые будили в деревне ужас. Видел вечное движение множества людей, их приветственные и прощальные жесты и выражения лиц, людей входящих и выходящих, говорящих что-то друг другу и слушающих.
Но разве ему было до них дело? Он гасил свою самокрутку, и его взгляд упрямо возвращался к деревянному гонту, чтобы прикрепиться к нему, точно речная беззубка, чтобы им кормиться и им упиваться. И думал уже о подрезках и шлифах. Вот так заканчивался его обеденный перерыв.
Жена забирала спущенные на веревке горшки и возвращалась лугами в Правек.
Время Павла Божского
Сын Старого Божского Павел хотел быть кем-нибудь "важным". Он боялся, что если не начнет активно действовать, то станет таким же "неважным", как его отец, и всегда будет укладывать какой-нибудь гонт на какой-нибудь крыше. Поэтому когда ему было шестнадцать лет, он побыстрее убрался из дома, в котором царствовали его некрасивые сестры, и нанялся в Ешкотлях на работу к еврею. Еврея звали Аба Козеницкий, и он торговал древесиной. Поначалу Павел работал обычным лесорубом и грузчиком, но, должно быть, понравился Абе, потому что вскоре тот доверил ему ответственную работу метки и сортировки стволов.
Павел Божский даже при сортировке дерева всегда смотрел в будущее, прошлое его не интересовало. Сама мысль о том, что можно формировать будущее, влиять на то, что произойдет, воодушевляла его. Иногда он задумывался, как все это происходит. Вот если бы он родился во дворце, как Попельский, был бы он таким же, как сейчас? Думал бы так же? Нравилась бы ему Мися Небеская? И по-прежнему хотел бы он стать фельдшером или, может, замахнулся бы повыше - врачом, профессором в университете?
Но в одном молодой Божский был уверен - в знании. Знание и образованность открывают двери каждому. Ясно, что другим легче, всем этим Попельским и им подобным. Это несправедливо. Но с другой стороны, он ведь тоже мог учиться, хоть и тратя больше сил, потому что должен был заработать для себя и помочь родителям.
Так что после работы он заходил в сельскую библиотеку и брал книги. Сельская библиотека была снабжена плохо. Не было энциклопедий, словарей. Полки заполняли какие-то "Дочки королей", "Без приданого" и тому подобное чтиво для баб. Взятые книги он, придя домой, прятал от сестер в своей постели. Не любил, когда трогали его вещи.
Все три его сестры были большие, массивные, дебелые. Их головы казались маленькими. У них были низкие лбы и густые светлые волосы. Как солома. Самой ладной из них была Стася. Когда она улыбалась, на загорелом лице сверкали белые зубы. Ее немного безобразили неуклюжие утиные ноги. Средняя, Тося, была уже обручена с крестьянином из Котушува, а Зося, крупная и сильная, вот-вот должна была выехать на службу в Кельце. Павел радовался, что они покинут дом, хотя сам дома своего не любил, как и своих сестер.
Он ненавидел грязь, которая втиралась в щели старой деревянной халупы, в пол и под ногти. Ненавидел смрад коровьего навоза, которым пропахивала одежда после того, как зайдешь в коровник. Ненавидел запах ошпаренной картошки для свиней - он пропитывал весь дом, каждую вещь в доме, волосы и кожу. Ненавидел хамский говор, которым разговаривали родители и который иногда лез на язык ему самому. Ненавидел холстину, сырые дрова, деревянные ложки, дешевые картонные образки со святыми, толстые ноги сестер. Иногда он мог эту ненависть собрать где-то в области челюстей и тогда ощущал в себе великую силу. Он знал: у него будет все, что он захочет. Он будет рваться вперед и вперед, и никто не сможет остановить его.
Время Игры
Лабиринт, нарисованный на полотне, слагался из восьми кругов, или сфер, называемых Мирами. Чем ближе к центру, тем более густым казался лабиринт, тем больше в нем было слепых закоулков и улочек, приводящих в никуда. И наоборот, сферы наружные производили впечатление более светлых, более просторных, а дорожки лабиринта казались тут более широкими и менее хаотичными - они словно приглашали побродить по ним. Сфера, являющаяся центром лабиринта - самая темная и запутанная, - называлась Первым Миром. Чья-то неумелая рука провела от этого мира стрелку химическим карандашом и подписала: "Правек". "Почему Правек? - удивлялся Помещик Попельский. - Почему не Котушув, Ешкотли, Кельце, Краков, Париж или Лондон?" Замысловатая система дорожек, перекрестков, разветвлений и полей затейливо вела к единственному переходу в следующую сферическую зону, названную Вторым Миром. По сравнению с густотой центра здесь было немного просторнее. Два выхода вели в Третий Мир, и Помещик Попельский быстро сообразил, что в каждом мире будет в два раза больше выходов, чем в предыдущем. Кончиком вечного пера он точно пересчитал все выходы из последней сферы лабиринта. Их было 128.
Книжица "Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока" была попросту инструкцией Игры, написанной на латыни и по-польски. Помещик перелистал ее страница за страницей, и все это показалось ему очень замысловатым. Инструкция описывала каждый из возможных результатов выпада кости, каждое движение, каждую пешку-фигурку и каждый из Восьми Миров. Но описание казалось несвязным и полным отступлений от темы, так что в конце концов Помещик решил, что перед ним дело рук сумасшедшего.
Игра является разновидностью дороги, на которой время от времени возникает выбор,
- звучали первые слова. -
Выбор совершается сам по себе, но иногда у игрока создается впечатление, что он делает его сознательно. Это может его напугать, поскольку тогда он чувствует себя ответственным за то, где окажется и что ему встретится.
Игрок видит свою дорогу как трещины во льду - линии, которые в головокружительном темпе раздваиваются, ломаются, меняют направление. Или как молнию в небе, которая зигзагом рассекает воздух, и предугадать ее траекторию невозможно. Игрок, верящий в Бога, скажет: "деянье божье", или "перст божий" - это всемогущее и всесильное орудие Творца. Если же он в Бога не верит, то скажет: "случай", "стечение обстоятельств". Игрок может воспользоваться словами "мой свободный выбор", но наверняка произнесет их тише и без уверенности.
Игра представляет собой карту побега. Она начинается в центре лабиринта. Ее цель - прохождение всех сфер и освобождение от оков Восьми Миров.
Помещик Попельский пролистнул сложное описание пешек и стратегию начала игры, пока не дошел до характеристики Первого Мира. Вот что он прочел:
В начале не было никакого Бога. Не было ни времени, ни пространства. Были только свет и тьма. И это было совершенством.
У него появилось ощущение, что откуда-то он знает эти слова.
Свет зашевелился внутри себя и воссиял. Столп света ворвался в темноту и нашел там извечно неподвижную материю. Он ударил в нее со всей силой, так что разбудил в ней Бога. Бог, еще полусонный, еще не уверенный в том, что Он такое, огляделся вокруг, и поскольку никого, кроме себя, не обнаружил, то понял, что Он - Бог. И, сам для себя не названный, сам для себя не понятный, возжелал познать себя. Когда Он в первый раз пригляделся к себе - упало Слово, и Богу показалось, что познание - это называние.
И вот катится Слово из уст Бога и разбивается на тысячу частей, которые становятся семенами Миров. И с той минуты Миры растут, а Бог отражается в них, как в зеркале. Изучая свое отражение в Мирах, Он видит себя все больше, все лучше себя познает, и это познание обогащает Его, а значит, обогащает и Миры.
Бог познает себя через течение времени, ведь только то, что неуловимо и изменчиво, более всего подобно Богу. Он познает себя через горячие скалы, которые выныривают из моря, через влюбленные в солнце растения, через поколения животных. Когда появляется человек, Бог переживает озарение, впервые Ему удается назвать в себе хрупкую линию ночи и дня, эту тонкую границу, от которой светлое начинает быть темным, а темное - светлым. С тех пор Он смотрит на себя глазами людей. Он видит тысячи своих лиц и примеряет их, точно маски, и - словно актер - на минуту становится то одной маской, то другой. Молясь сам себе устами людей, Он открывает в себе противоречие, ибо в зеркале отражение бывает реальным, а реальность превращается в отражение.
"Кто я? - спрашивает Бог. - Бог или человек, или, может, и то и другое одновременно, или ни то и ни другое? Это я сотворил людей или они меня?"
Человек искушает Его, и потому Он прокрадывается в ложе любовников и находит там любовь. Прокрадывается в постель стариков и находит там бренность. Прокрадывается в постель умирающих и находит там смерть.
"Отчего бы и не попробовать?" - подумал Помещик Попельский. Он вернулся к самому началу книжки и расставил перед собой латунные фигурки.
Время Миси
Мися заметила, что этот высокий светловолосый парень, сын Божского, разглядывает ее в костеле. А потом, когда она выходила после службы, он стоял во дворе и снова смотрел на нее и смотрел. Мися чувствовала его взгляд, как неудобную одежду. Она боялась свободно пошевелиться, вздохнуть глубже. Он смущал ее.
Так было всю зиму, от рождественской мессы до Пасхи. Когда начало становиться теплее, Мися каждую следующую неделю приходила в костел, одетая все легче, и все сильнее ощущала на себе взгляд Павла Божского. На праздник Тела Господня этот взгляд коснулся ее обнаженной шеи и открытых рук. Мися почувствовала, что он - мягкий и приятный, как нежная шерстка котенка, как перышко, как пух осотов.
В то воскресенье Павел Божский подошел к Мисе и спросил, можно ли проводить ее до дома. Она согласилась.
Он говорил всю дорогу, и то, что он говорил, изумляло ее. Он сказал, что она маленькая, как дорогие швейцарские часы. Мися никогда раньше не думала, что она маленькая. Он сказал, что у ее волос оттенок золота самой высшей пробы. Мися всегда считала, что волосы у нее каштановые. Еще он сказал, что ее кожа пахнет ванилью. Мися не отважилась признаться, что пекла пирог.