Время Колоски
В пору первого осеннего полнолуния Колоска выкапывала коренья растений - мыльнянки, окопника, кориандра, цикория и алтея. Многие из них росли по берегам прудов в Правеке. Так что Колоска брала дочь, и обе они шли ночью через лес и деревню.
Однажды, проходя Жучиную Горку, они увидели сгорбленную женскую фигуру в окружении собак. Серебряный лунный свет выбелил им всем макушки голов.
Колоска направилась в сторону женщины, ведя за собой Руту. Они подошли к старушке. Собаки заворчали беспокойно.
- Флорентинка, - тихо проговорила Колоска.
Женщина повернула к ним лицо. Ее глаза были выцветшие, будто размытые. Ее лицо напоминало сморщенное яблоко. На худой спине лежала тонкая седая косичка.
Они сели на земле около старушки. Как и она, смотрели в большую, круглую и самодовольную харю луны.
- Она забрала у меня детей, одурманила мужика, а теперь мне помутила рассудок, - пожаловалась Флорентинка.
Колоска тяжело вздохнула и посмотрела в лицо луны.
Одна из собак неожиданно завыла.
- У меня был сон, - произнесла Колоска. - В мои окна постучала луна и сказала: "У тебя нет матери, Колоска, а у твоей дочери нет бабки, ведь так?" - "Так", - ответила я. А она на это: "Есть в деревне хорошая одинокая женщина, которую я когда-то обидела, уже даже и знаю почему. У нее нет ни детей, ни внуков. Иди к ней и скажи, чтобы она меня простила. Я уже стара, и у меня слабый рассудок". Так она сказала. И еще добавила: "Ты найдешь ее на Горке. Там она проклинает меня, когда раз в месяц я показываю миру свой полный лик". Тогда я спросила ее: "Зачем тебе надо, чтобы она тебя простила? На что тебе прощение какого-то человека?" А она мне ответила на это: "Потому что человеческие страдания бороздят темные морщины на моем лице. Когда-нибудь я погасну из-за человеческой боли". Так она мне сказала, вот я и пришла.
Флорентинка заглянула в самые глаза Колоски.
- Это правда?
- Правда. Чистая правда.
- Она хотела, чтобы я простила ее?
- Да.
- И чтобы ты стала моей дочкой, а вот она - внучкой?
- Так луна и сказала.
Флорентинка подняла лицо к небу, и в ее тусклых глазах что-то блеснуло.
- Бабушка, как зовут эту большую собаку? - спросила маленькая Рута.
Флорентинка заморгала.
- Козел.
- Козел?
- Да. Погладь его.
Рута осторожно протянула руку и положила ее на голову пса.
- Это мой кузен. Он очень умный, - сказала Флорентинка, и Колоска увидела, как по ее морщинистым щекам текут слезы.
- Луна это всего лишь маска солнца. Солнце надевает ее, когда выходит ночью приглядеть за миром. У луны короткая память, она не помнит, что было месяц назад. Она все путает. Прости ее, Флорентинка.
Флорентинка глубоко вздохнула.
- Я прощаю ее. И она, и я, мы обе старые, зачем нам ссориться, - сказала она тихо. - Я прощаю тебя, старая дура! - крикнула она в небо.
Колоска засмеялась, и смеялась все громче, так что разбуженные ото сна панове псы вскочили на ноги. Засмеялась и Флорентинка. Она встала и подняла раскрытые руки к небу.
- Я прощаю тебя, луна. Я прощаю тебе все то зло, что ты мне причинила! - закричала она сильным пронзительным голосом.
Вдруг ни с того ни с сего со стороны Черной поднялся ветерок и разметал седые пряди старушки. В одном из домов зажегся свет и какой-то мужской голос закричал:
- Тихо, женщина! Мы хотим спать.
- А и спите себе, спите до смерти! - крикнула ему в ответ Колоска через плечо. - И зачем было на свет рождаться, чтобы теперь спать?
Время Руты
- Не ходи в деревню, накличешь беду, - говорила Колоска дочери. - Иногда я думаю, что они все там пьяные - такие они вялые и медлительные. Оживают только тогда, когда случается что-то плохое.
Но Руту тянуло в Правек. Там была мельница, и мельник с мельничихой, были бедные батраки, был Херубин, который рвал клещами зубы. Бегали дети, такие же как она. По крайней мере, с виду. И были дома с зелеными ставнями, и на заборах сушилось белое белье, которое было самой белой вещью в мире Руты.
Когда они с матерью шли по деревне, Рута чувствовала, что все их разглядывают. Женщины прикрывали глаза от солнца, а мужчины украдкой сплевывали. Мать не обращала внимания, но Рута боялась этих взглядов. Она старалась идти как можно ближе к матери и крепко сжимала ее большую ладонь.
По вечерам, летом, когда плохие люди уже сидели дома и занимались своими делами, Рута любила подойти к деревне и смотреть на серые громады изб и светлый дым из труб. Потом, когда она немного подросла, то осмелела настолько, что тихонько подходила к самым окнам и заглядывала внутрь. У Серафинов всегда были маленькие дети, которые ползали на четвереньках по доскам пола. Рута могла наблюдать за ними часами, смотреть, как они замирают над поленом, пробуют его на язык, вертят в пухлых ручонках. Как кладут в рот разные предметы и сосут их, словно это сахар, или залезают под стол и с изумлением долго разглядывают его деревянное небо.
Наконец люди укладывали своих детей спать, и тогда Рута рассматривала вещи, накопленные ими за годы: кухонная посуда, горшки, столовые приборы, занавески, иконы, часы, коврики на стенах, цветы в горшках, рамки с фотографиями, узорчатые клеенки на столах, покрывала на кроватях, корзинки, все эти мелкие предметы, благодаря которым людские дома становятся неповторимыми. Она знала все предметы в деревне и знала, кому они принадлежат. Белые занавески-сеточки были только у Флорентинки. У Маляков был комплект никелевых столовых приборов. Жена Херубина делала крючком красивые подушки. У Серафинов висел огромный образ Иисуса, проповедующего с лодки. Зеленые покрывала в розах были только у Божских, и потом, когда их дом у самого леса был почти готов, они начали привозить в него настоящие сокровища.
Рута облюбовала себе этот дом. Он был самый большой и самый красивый. У него была покатая крыша с громоотводом и в крыше форточка, у него был настоящий балкон и застекленное крыльцо, был также второй кухонный вход. Рута соорудила себе сиденье в большой сирени и оттуда по вечерам наблюдала за домом Божских. Она видела, как разворачивают новый мягкий ковер в самой большой комнате, чудесный, словно подстилка осеннего леса. Она сидела в сирени, когда вносили большие напольные часы, сердце которых болталось из стороны в сторону, отмеряя время. Часы, значит, должны были быть живым существом, раз шевелились сами по себе. Она видела игрушки маленького мальчика, первого сына Миси, а потом люльку, которую купили для следующего ребенка.
И лишь когда она уже знала каждую вещь, каждый самый маленький предмет в новом доме Божских, она обратила внимание на мальчика такого же, что и она, возраста. Сирень была слишком низкой, и она не могла видеть, что делал мальчик в своей комнате на чердаке. Она знала, что это Изыдор и что он не такой, как другие дети. Она не знала, хорошо это или плохо. У него была большая голова и приоткрытый рот, из которого сочилась на подбородок слюна. Он был высокий и худой, как тростник в пруду.
Однажды вечером Изыдор поймал сидящую в сирени Руту за ногу. Она вырвалась и убежала. Но через несколько дней пришла опять, а он ее ждал. Она устроила ему в ветвях место рядом с собой. Они сидели там целый вечер и не произнесли ни слова. Изыдор смотрел, как живет его новый дом. Он видел людей, которые шевелят губами, а того, что они говорят, не слышно. Увидел их хаотичные перемещения из комнаты в комнату, в кухню, в кладовую. Увидел беззвучный плач Антося.
Руте и Изыдору нравилось вместе молчать на дереве.
Теперь они начали встречаться каждый день. И исчезали прочь с человеческих глаз. Выходили через дыру в заборе на поле Маляка и шли Вольской Дорогой в сторону леса. Рута срывала растения с обочины: рожковое деревце, марь, душица, щавель. Подсовывала их Изыдору под нос, чтобы он понюхал.
- Это можно есть. И это можно есть. Это тоже можно есть.
Они глядели с дороги на Черную - блестящую трещину в самой середине зеленой долины. Потом проходили рыжиковую рощу, темную, пахнущую грибами, и входили в лес.
- Не будем уходить слишком далеко, - протестовал поначалу Изыдор, но потом полностью доверился Руте.
В лесу всегда было тепло и мягко, как в выложенной бархатом коробочке, в которой лежала медаль Михала. Где бы ты ни прилег, лесной пол, усыпанный иголками, легко прогибался и образовывал идеально подходящее телу углубление. Наверху было небо, прослоенное верхушками сосен. Пахло.
У Руты было много разных идей. Они играли в прятки, в салочки, изображали деревья, выкладывали из палочек разные фигуры, иногда маленькие, величиной с ладонь, иногда большие, на целый участок леса. Летом они находили поляны, все желтые от лисичек, и рассматривали степенные грибные семьи.
Рута любила грибы больше, чем растения и животных. Она рассказывала, что настоящее царство грибов укрыто под землей, там, куда никогда не проникает солнце. Она говорила, что на поверхность земли выходят только те грибы, которые приговорены к смерти или в наказание изгнаны из царства. Здесь они гибнут, от солнца, от человеческой руки или затоптанные животными. Настоящая подземная грибница бессмертна.
Осенью глаза Руты становились желтые и пронзительные, как у птицы. Рута охотилась на грибы. Она говорила еще меньше, чем обычно, Изыдору она казалась отсутствующей. Она знала, в каких местах на поверхность земли выходит грибница и где вытягивает свои щупальца в мир. Когда находила белый гриб или подберезовик, ложилась рядом с ним на землю и долго изучала, прежде чем позволить себе сорвать его. Но больше всего любила Рута мухоморы. Она знала все их излюбленные полянки. Больше всего мухоморов было в березовом лесочке по другую сторону Большака. В этом году, когда божественное присутствие ощущалось в целом Правеке особенно явственно, мухоморы появились уже в начале июля и заполонили березовые полянки своими красными шляпками. Рута прыгала между ними, стараясь не повредить их. Потом ложилась на землю и заглядывала им под красные платьица.
- Осторожно, они ядовитые, - предостерегал Изыдор, но Рута смеялась.
Она показывала Изыдору разные мухоморы, не только красные, но и белые, зеленоватые или такие, которые притворялись другими грибами, например шампиньонами.
- Моя мама их ест.
- Ты врешь, они смертельно ядовитые, - обижался Изыдор.
- Моей маме они не приносят вреда. Я тоже смогу их когда-нибудь есть.
- Ладно, ладно. Осторожней с этими белыми. Они хуже всех.
Смелость Руты внушала Изыдору уважение. Но ему было мало рассматривать грибы. Он хотел что-нибудь знать о них. Он нашел в поваренной книге Миси целый раздел, посвященный грибам. На одной странице там были рисунки грибов съедобных, а на другой - несъедобных и ядовитых. В следующий раз он вынес под свитером книгу в лес и показал рисунки Руте. Она не верила.
- Прочитай, что здесь написано, - она показала пальцем подпись под мухомором.
- Аманита мускария. Мухомор красный.
- Откуда ты знаешь, что здесь это написано?
- Складываю буквы.
- Какая это буква?
- А.
- А? И ничего больше? Только А?
- Это Эм.
- Эм.
- А вот это - Эн.
- Научи меня читать, Изек.
Итак, Изыдор учил Руту читать. Сначала по поваренной книге Миси, потом принес старый календарь. Рута быстро схватывала, но ей так же быстро становилось скучно. К осени Изыдор научил Руту почти всему, что знал сам.
Однажды, когда он ждал ее в рыжиковой роще и рассматривал календарь, на белые страницы упала большая тень. Изыдор поднял голову и испугался. За Рутой стояла ее мать. Она была большая и босая.
- Не бойся меня. Я знаю тебя очень хорошо, - сказала она.
Изыдор не откликнулся.
- Ты умный мальчик. - Она села перед ним на колени и дотронулась до его головы. - У тебя доброе сердце. Ты далеко зайдешь в своих странствиях.
Уверенным движением она притянула его к себе и прижала к груди. Изыдора парализовало оцепенение или страх, он перестал думать, словно бы уснул.
Потом мать Руты ушла. Рута ковырялась в земле палкой.
- Она тебя любит. Всегда спрашивает о тебе.
- Спрашивает обо мне?
- Ты даже не знаешь, какая она сильная. Она поднимает большие камни.
- Никакая баба не может быть сильнее мужика. - Изыдор уже очнулся.
- Она знает все тайны.
- Если бы она была такая, как ты говоришь, то вы жили бы не в развалившейся халупе в лесу, а в Ешкотлях около рынка. Она ходила бы в туфлях и платьях, у нее были бы шляпы и кольца. Тогда она и вправду была бы важная.
Рута опустила голову.
- Я тебе покажу кое-что, хотя это тайна.
Они направились за Выдымач, миновали молодой дубняк и шли теперь березовыми перелесками. Изыдор никогда раньше там не был. Наверное, они были очень далеко от дома.
Вдруг Рута остановилась.
- Это здесь.
Изыдор огляделся, удивленный. Вокруг росли березы. Ветер шелестел их тонкими листьями.
- Здесь граница Правека, - сказала Рута и вытянула перед собой руку.
Изыдор не понял.
- Здесь кончается Правек, дальше уже ничего нет.
- Как это - ничего нет? А Воля, а Ташув, а Кельце? Тут где-то должна быть дорога на Кельце.
- Нет никаких Келец, а Воля и Ташув относятся к Правеку. Здесь все заканчивается.
Изыдор засмеялся и крутнулся на пятке.
- Что ты за глупости рассказываешь? Ведь некоторые люди ездят в Кельце. Мой отец ездит в Кельце. Они привезли Мисе мебель из Келец. Павел был в Кельцах. Мой отец был в России.
- Им всем это только чудилось. Они отправляются в дорогу, доходят до границы и здесь замирают. Наверное, им снится, что они едут дальше, что есть Кельце и Россия. Мать показала мне однажды таких окаменевших людей. Они стоят на дороге в Кельце. Они неподвижные, у них открыты глаза, и выглядят они страшно. Словно умерли. Потом, через некоторое время, они просыпаются и возвращаются, а свои сны принимают за воспоминания. Вот так все это выглядит.
- А теперь я тебе что-то покажу! - крикнул Изыдор.
Он отступил на несколько шагов и побежал в сторону места, где, по словам Руты, была граница. Потом вдруг остановился. Сам не зная почему. Что-то здесь было не так. Он вытянул перед собой руки, и кончики пальцев исчезли.
Изыдору казалось, что он раскололся посередине на двух разных мальчиков. Один из них стоял с вытянутыми вперед руками, которым явно не хватало кончиков пальцев. Другой мальчик был рядом и не видел ни первого мальчика, ни тем более отсутствия пальцев. Изыдор был двумя мальчиками одновременно.
- Изыдор, - сказала Рута. - Возвращаемся.
Он очнулся и положил руки в карманы. Его двойственность постепенно исчезла. Они двинулись обратно.
- Эта граница идет сразу за Ташувом, за Волей и за чертой Котушува. Но никто не знает точно. Эта граница может рождать готовых людей, а нам кажется, что они откуда-то приехали. Больше всего меня пугает, что нельзя отсюда выбраться. Словно ты сидишь в горшке.
Изыдор не откликался всю дорогу. И только когда они вошли на Большак, он сказал:
- Можно собрать рюкзак, взять еду и отправиться вдоль границы, чтобы ее исследовать. Может быть, где-то есть дырка.
Рута перепрыгнула через муравейник и повернула назад к лесу.
- Не беспокойся, Изек. Да зачем нам какие-то другие миры?
Изыдор видел, как ее платьице мелькнуло между деревьями, а потом девочка исчезла.
Время Бога
Странно, что вневременной Бог являет себя во времени и его метаморфозах. Если не знаешь, "где" находится Бог - а люди часто задают такие вопросы, - нужно посмотреть на все то, что движется и изменяется, что не умещается в форме, что колеблется и исчезает: на поверхность моря, на танец солнечной короны, на землетрясения, на дрейфование континентов, на таяние снега и пути ледников, на реки, плывущие к морям, на прорастание семян, на ветер, высекающий скалы, на развитие плода в животе матери, на морщины у глаз, на разложение тела в гробу, на созревание вин, на грибы, растущие после дождя.
Бог - в каждом процессе. Бог пульсирует в метаморфозах. Он то есть, то вдруг его стало меньше, а иногда его и вовсе нет. Ибо Бог проявляется даже в том, что его нет.
Люди - которые ведь и сами являются процессом - боятся того, что непостоянно и переменчиво, поэтому они выдумали нечто, чего не существует, - неизменность. И решили: то, что вечно и неизменно, является совершенным. Так они приписали неизменность Богу. И тем самым утратили способность понимать его.
Летом тридцать девятого года Бог был во всем, что вокруг, поэтому происходили вещи необычные и редкие.
В начале времени Бог сотворил все те вещи, которые только возможны, хотя сам он - Бог вещей невозможных, тех, что или не происходят вообще, или происходят очень редко.
Бог явил себя в ягодах величиной со сливу, которые зрели на солнце прямо перед домом Колоски. Колоска сорвала самую спелую, протерла платочком синюю кожицу и в ее отражении увидела другой мир. Небо в нем было темное, почти черное, солнце, подернутое дымкой и далекое, лес выглядел скоплением голых палок, вбитых в землю, а земля, пьяная и шатающаяся, болела от дыр. Люди соскальзывали с нее в черную пропасть. Колоска съела эту зловещую ягоду и почувствовала на языке ее терпкий вкус. Она поняла, что должна сделать запасы на зиму, большие, чем обычно.
Теперь каждое утро Колоска на рассвете вытаскивала Руту из кровати, и они вместе шли в лес и приносили оттуда великие богатства - корзины грибов, лукошки земляники и ягод, молодые лесные орехи, барбарис, черемуху, бруснику, кизил, бузину, боярышник и облепиху. Сушили это целыми днями и с беспокойством смотрели, светит ли солнце так же, как прежде.
Бог беспокоил Колоску и через тело. Он был в ее грудях, которые неожиданным и чудесным образом наполнились молоком. Когда об этом узнали люди, они украдкой приходили к Колоске и подставляли под сосок больные части тела, а она прыскала на них белой струйкой. Молоко вылечило воспаление глаз молодого Красного, бородавки на руках Франека Серафина, чирей у Флорентинки, лишай у еврейского ребенка из Ешкотлей.
Все вылеченные погибли во время войны. Вот как являет себя Бог.