- Нет, не то чтобы все, сэр. Понимаете… человек, которого привел мистер Чартерс, оказался просто-напросто воришкой. В результате мистера Чартерса обокрали, а когда он запротестовал, приставили ему нож к горлу, и вот тут-то поднялся шум до небес. Мамка проснулась, я проснулся, другие гости выскочили в коридор прямо как были, в ночном платье. Мы постучали ему в дверь, а когда ее открыли… - Он, кажется, колебался, стоит ли продолжать. - Мы, ясное дело, позвали полицию. Их обоих забрали. Но мамка ужасно расстроилась. Ей кажется, что наше заведение теперь испачкано. Она поговаривает о том, чтобы его продать, вы можете в это поверить? И уехать обратно к ее родне в западные графства.
- Наверняка мистер Чартерс тоже весьма сильно расстроился, - сказал я, искренне сочувствуя. - Бедняга. Я понимаю, арестовали его спутницу - она угрожала физическим насилием, но его-то за что? Неужели за моральное падение?
- Именно, сэр. - Дэвид выпрямился в полный рост и взглянул на меня с величайшим негодованием. - Это именно что глубочайшее моральное падение.
- Но ведь он не нарушил закон, насколько я понимаю. Не вижу, за что его призвали к ответу, даже если он украдкой немного погрешил против нравственности.
- Мистер Сэдлер, - хладнокровно произнес Дэвид. - Я скажу вам все как есть, потому что вы, видно, меня не поняли. Мистер Чартерс привел вовсе не даму, а юношу.
Он кивнул мне, как один знающий свет человек другому. Я покраснел и отвернулся.
- Ах вот оно что, - протянул я. - Тогда понятно.
- Теперь вы видите, почему мамка так расстроена. Если это выплывет наружу… - Он быстро взглянул на меня, словно ему вдруг пришла в голову какая-то мысль. - Надеюсь, сэр, вы сохраните все это в тайне. Иначе мы по миру пойдем.
- А… конечно, конечно. Это… это ведь не касается никого, кроме вас.
- Но остается вопрос с комнатой, - деликатно напомнил он. - Желаете ли вы теперь в ней остановиться? Как я уже сказал, ее сейчас тщательно чистят.
Я подумал, но не нашел доводов против.
- Честное слово, мистер Кантуэлл, меня это не беспокоит. Я очень сочувствую вашим трудностям и расстройству вашей матушки, но хотел бы занять эту комнату сегодня, если можно, так как мне надо где-то ночевать.
- Тогда все улажено, - бодро произнес он, открыл дверь и шагнул в коридор.
Я пошел за ним, слегка удивленный краткостью нашей беседы. Хозяйка, по-прежнему стоявшая за конторкой, взглянула на меня и быстро перевела взгляд на сына, а потом обратно.
- Мистер Сэдлер вошел в наше положение, - объявил мальчик. - Он желает снять этот номер, несмотря ни на что. Я пообещал, что комната будет готова через час. Надеюсь, я не ошибся?
Он говорил с матерью так, словно уже был хозяином заведения, а она - прислугой.
- Все так, Дэвид, - ответила она с явным облегчением. - Сэр, вы очень добры, если мне позволено так выразиться. Будьте любезны, запишитесь в книге для постояльцев.
Я склонился над книгой и аккуратно вписал в нее свое имя и адрес. Перо несколько раз брызнуло чернилами, пока я старался его удержать страдающей от спазмов правой рукой.
- Можете подождать в гостиной, если желаете, - предложил Дэвид, глядя на мой дрожащий указательный палец и, без сомнения, строя всякие догадки. - Или, если угодно освежиться с дороги, через несколько домов отсюда есть весьма приличный паб.
- Да, я думаю, это подойдет. - Я осторожно положил перо обратно на конторку, со стыдом глядя на оставленные мною кляксы. - Вы не могли бы взять на хранение мой саквояж?
- Конечно, сэр.
Я нагнулся, достал из саквояжа книгу, снова закрыл его, выпрямился и поглядел на часы:
- Я могу вернуться в половине восьмого?
- Комната будет готова к этому времени, сэр, - заверил Дэвид, подводя меня к двери и распахивая ее. - И еще раз примите мои извинения. Мир - странное место, а, сэр? Никогда не знаешь, какие выродки попадутся на пути.
- Действительно, - сказал я и вышел на свежий воздух.
На улице было ветрено, так что я поплотнее запахнул плащ и пожалел, что не взял перчатки. Но они остались в пансионе, в саквояже, под надзором миссис Кантуэлл, а я не желал дальнейших бесед ни с матерью, ни с сыном.
Вдруг я - впервые за день - вспомнил, что сегодня мне исполняется двадцать один год. К своему удивлению, я умудрился об этом начисто позабыть.
* * *
Я дошел до паба, носящего название "Герб плотника", но у входа мой взгляд упал на латунную табличку с черными матовыми буквами: ВЛАДЕЛЕЦ - ДЖ. Т. КЛЕЙТОН. ЛИЦЕНЗИЯ НА ПРОДАЖУ ПИВА И КРЕПКИХ НАПИТКОВ. Я застыл, уставившись на нее и не дыша, - от страха в жилах словно потекли ледяные струйки. Мне ужасно захотелось курить. Я похлопал по карманам в поисках пачки "Голд флейк", купленной сегодня утром на станции Ливерпуль-стрит, но уже понимал, что сигареты потеряны - остались на сиденье в купе, когда я помогал писательнице с чемоданом. Наверное, и до сих пор там лежат, если их кто-нибудь не прибрал к рукам.
ВЛАДЕЛЕЦ - ДЖ. Т. КЛЕЙТОН.
Должно быть, совпадение. Сержант Клейтон, насколько я помнил, был из Ньюкасла. Во всяком случае, говорил он как тамошний уроженец. Но кажется, его отец был крупной шишкой в пивоваренной компании? Или я что-то перепутал? Нет, это смешно, решил я и потряс головой. Клейтонов в Англии наверняка тысячи, в любом уголке. Десятки тысяч. Это не может быть тот самый. Я решительно отринул болезненные фантазии, толкнул дверь и вошел.
Бар был ни полон, ни пуст, все посетители явно из рабочих. Они мельком глянули на меня и возобновили свои разговоры. Я, хоть и был чужаком, не чувствовал неловкости, а лишь довольство, рожденное ощущением, что я среди людей и в то же время сам по себе. С тех пор прошло много лет, и я провел в пабах слишком много времени; я читал или писал, горбясь над залитыми пивом колченогими столами, прорывая карандашом картонные подкладки для пивных бокалов, ведя своих героев - кого из сточной канавы к славе и богатству, а кого, наоборот, из особняков в нищету. Один, всегда один. Я пил не чрезмерно, но все же пил. В правой руке сигарета, на левой манжете одно-два прожженных пятна. Этот карикатурный портрет - писателя, строчащего в укромных уголках лондонских салунов, - страшно раздражал меня. В последние годы я даже восставал против него, ощетиниваясь или скуля в интервью, как загнанный пес. Но на самом деле он правдив. Ведь шум переполненного паба неизмеримо сильней греет душу, чем тишина пустого дома.
- Чего желаете, сэр? - радушно спросил мужчина, который стоял без пиджака за стойкой бара и тряпкой стирал с нее дорожку капель пролитого пива. - Что вам налить?
Я обвел глазами ряд кранов, тянувшийся перед барменом, - большинство названий мне раньше не встречалось, видно, местные сорта - и выбрал наугад.
- Пинту, сэр?
- Да, спасибо, - ответил я и стал глядеть, как он снимает стакан с подставки у себя за спиной, машинально проглядывает его на свет - нет ли отпечатков пальцев или пыли - и, удовлетворенный, выверенно наклоняет стакан и открывает кран. В пышных усах застряли крошки слоеного теста. Меня это одновременно заворожило и наполнило отвращением.
- Вы владелец? - спросил я через несколько секунд.
- Точно, сэр, - улыбнулся он. - Джон Клейтон. Мы знакомы?
- Нет-нет. - Я выудил из кармана несколько монет. Значит, можно не бояться.
- Благодарю вас, сэр, - он поставил пинту передо мной. Мой вопрос его явно не встревожил.
Я поблагодарил в ответ, прошел в полупустой угол паба, снял плащ и сел с глубоким вздохом удовлетворения. Может, это и к лучшему, что моя комната оказалась не готова, подумал я, глядя, как отстаивается темный эль в стакане. Шапка пены словно подмигивала мне - это пузырьки воздуха пробирались наверх и лопались, пока я предвкушал огромное наслаждение первого глотка после утомительного путешествия по железной дороге. Я подумал, что могу ведь тут и весь вечер просидеть. Напиться допьяна, поднять шум. Тогда полиция меня арестует, запрет в камеру и наутро отправит назад в Лондон первым же поездом. И уже не надо будет доводить задуманное до конца. Я стану беспомощной жертвой обстоятельств.
Я глубоко вздохнул, запретил себе фантазировать и вытащил из кармана книгу. От пачки переплетенных страниц, как всегда, повеяло надежностью и покоем. В тот понедельник в середине сентября 1919 года я читал "Белый Клык" Джека Лондона. Я перевел взгляд на суперобложку: щенок, обрисованный силуэтом, осторожно принюхивается на фоне каких-то сосен. Судя по тому, как падают тени от ветвей, дорога врезается глубоко в сердце гор, лежащих впереди. Полная луна освещает собаке путь. Я раскрыл книгу на месте, заложенном закладкой, но, прежде чем читать, в который раз заглянул на титульную страницу и посмотрел на дарственную надпись: "Старому приятелю Ричарду, верному псу не хуже самого Белого Клыка. Джек". Книгу я нашел несколькими днями раньше на лотке у двери букинистического магазина, одного из многих на Чаринг-кросс-роуд. И лишь придя домой и раскрыв покупку, заметил надпись. Книготорговец запросил за подержанный томик лишь полпенни, и я решил, что надпись он проглядел. Я счел ее ценным довеском к покупке, хотя, конечно, у меня не было никакого способа узнать, что за Джек подписал книгу - тот же, что написал ее, или какой-нибудь другой. Но мне нравилось думать, что именно тот. Я обвел буквы указательным пальцем правой руки - как раз тем, который так противно дрожал, - представляя себе, как перо великого писателя оставляет след на странице. Но, вопреки полету юношеских надежд, литература не принесла исцеления - казалось, дрожь даже усилилась. Я с отвращением отдернул руку.
- А что же это вы читаете? - спросили от одного из ближних столиков.
Я повернулся - ко мне обращался мужчина средних лет. Удивленный внезапным вопросом, я молча показал обложку романа мужчине, чтобы он мог прочесть название.
- Никогда не слыхал. - Он пожал плечами. - Что, хорошая книжка?
- Очень хорошая. Прямо-таки отличная.
- Отличная? - повторил он, чуть улыбаясь, - слово прозвучало так, точно было ему в диковину. - Ну что ж, раз отличная, надо будет глянуть. Я-то всегда любил книжки. Ничего, если я к вам подсяду? Или вы кого-то ждете?
Я поколебался. До того я думал, что хочу быть один, но предложение незнакомца вдруг показалось приемлемым.
Я указал на соседний стул:
- Прошу.
Мужчина пересел и поставил свой полупустой стакан на стол между нами. Мой собеседник пил более темное пиво, чем я. От него пахло застарелым потом - должно быть, после долгого трудового дня. Как ни странно, этот запах меня не беспокоил.
- Меня звать Миллер, Уильям Миллер.
- Тристан Сэдлер, - отозвался я и пожал ему руку. - Приятно познакомиться.
- Взаимно, - ответил он.
Я решил, что ему лет сорок пять. Ровесник моего отца. Но совсем не похож на него - более хрупкого сложения, с добрым, задумчивым лицом, то есть полная противоположность.
- Вы из Лондона, а? - спросил он, разглядывая меня.
- Верно, - ответил я, улыбаясь. - Что, так заметно?
Он подмигнул мне:
- Я по голосу определяю. Про большинство людей могу сказать, где они росли, с точностью до двадцати миль. Жена моя называет это "фокусом для вечеринок", но я с ней не согласен. Для меня это не просто забава.
- И где же рос я, мистер Миллер? - спросил я, предвкушая развлечение. - Можете определить?
Он прищурился, уставился на меня и молчал почти целую минуту, только тяжело дышал носом. Потом осторожно сказал:
- Чизик, наверное. Кью-Бридж. Где-то в тех местах. Попал?
Я удивленно и радостно засмеялся.
- Чизик, Хай-стрит. Мой отец держал мясную лавку. Там мы и выросли.
- "Мы"?
- Я и моя младшая сестра.
- Но теперь вы тут живете, в Норидже?
- Нет, - я покачал головой, - нет, я теперь живу в Лондоне. Хайгейт.
- Далеко от семьи забрались, - заметил он.
- Да, - ответил я. - Знаю.
Из-за стойки бара донесся звон - это стакан грохнулся об пол и разлетелся на миллион частей. Я дернулся в направлении звука, инстинктивно вцепившись в край стола, и расслабился, лишь когда владелец пожал плечами и нагнулся со щеткой и совком собрать осколки. Мужчины, сидевшие у стойки бара, насмешливо и весело заухали.
- Стакан упал, только и всего, - успокоил собеседник, заметив мой испуг.
- Да, конечно. - Я попытался засмеяться, но тщетно. - Просто очень неожиданно.
- Ты там до конца был, а? - спросил он, и я взглянул на него. Он вздохнул, улыбка сошла с лица. - Прости, парень. Зря я спросил.
- Ничего, - тихо сказал я.
- Мои два мальчика там были, понимаешь. Хорошие мальчики. Один всегда был озорником, другой больше похож на нас с тобой. Читатель. На пару лет старше тебя. Тебе сколько, девятнадцать?
- Двадцать один. - Новый возраст был мне еще непривычен.
- Ну вот, а нашему Билли теперь было бы двадцать три, а Сэму как раз исполнилось бы двадцать два.
Произнося их имена, он улыбался, но потом сглотнул и отвернулся. Сослагательное наклонение теперь часто возникало в разговоре о детях. Другие слова были не нужны. Мы несколько секунд посидели молча, и мой собеседник, неуверенно улыбаясь, снова заговорил:
- Ты даже похож на Сэма.
- Правда? - переспросил я.
Это сравнение было мне странно приятно. Я снова вошел в лес своего воображения и, продравшись через подлесок и заросли крапивы, представил себе Сэма, который любил книги и надеялся в один прекрасный день сам что-нибудь написать. Я словно присутствовал в тот вечер, когда он объявил родителям, что не станет ждать, пока его возьмут, - пойдет сам, чтобы Билли не был там один. Я представил себе дружбу братьев, заново крепнущую в учебной военной части, их отвагу на поле брани и геройскую смерть. Это Сэм, решил я. Это сын Уильяма Миллера. Я знал его.
- Наш Сэм был хороший мальчик, - прошептал мой собеседник через минуту и трижды хлопнул ладонью по столу, словно говоря: "Баста!" - Выпьешь еще, парень? - Он показал взглядом на мой полупустой стакан.
Я покачал головой:
- Пока нет. Но спасибо. У вас случайно закурить не найдется?
- А как же, - ответил он, выуживая из кармана жестяной портсигар - судя по виду, его спутник с самых юных лет.
Внутри лежало около дюжины аккуратнейшим образом свернутых папирос, он вручил мне одну. Рука у него была грязная, линии на большом пальце резко очерчены и потемнели - я решил, что от физического труда.
- Такой скрутки и в табачной лавке не увидишь, а? - спросил он, улыбаясь и показывая на папиросу идеальной цилиндрической формы.
- Верно, - согласился я. - Вы мастер.
- Не я, - поправил он, - это жена их для меня крутит. Каждое утро спозаранку, когда я еще завтракаю, она уже сидит в углу кухни с пачкой папиросных бумажек и пакетом махорки. Несколько минут - и готово. И отправляет меня с полным портсигаром. Вот мне повезло, а? Не многие женщины станут такое делать.
Я засмеялся, представив себе эту упоительную картину домашнего счастья.
- Вы счастливчик.
- А то я не знаю! - вскричал он с деланым возмущением. - А что же ты, Тристан Сэдлер?
Именуя меня так, он, видимо, хотел избежать слишком фамильярного обращения по имени; в то же время "вы" и "мистер" прозвучало бы слишком официально.
- Женат, а?
- Нет.
- Ну так есть милка в Лондоне?
- Никого особенного на примете. - Я не хотел признаваться, что и неособенного никого у меня тоже нет.
- Ну что ж, дело молодое, - сказал он с улыбкой, но без вульгарной ухмылки, с которой иногда люди постарше отпускают подобные замечания. - Я тебя не виню, да и никого из вас не виню, после всего, через что вы прошли. Будет еще время и для свадеб, и для деток, в свой черед. Но господибожемой, до чего же девчонки радовались, когда вы все вернулись, а?
Я засмеялся.
- Должно быть, так.
Я уже начал уставать: долгий путь брал свое, а пиво на пустой желудок клонило меня в сон и кружило голову. Еще один стакан меня точно погубит.
- Так у тебя родня в Норидже? - спросил мистер Миллер.
- Нет.
- Первый раз тут?
- Да.
- Значит, надумал выходной себе устроить? Отдохнуть от большого города?
Чуть поколебавшись, я решил соврать.
- Да. Приехал отдохнуть на пару дней.
- Ну так ты отличное место выбрал, точно тебе говорю. Я-то здесь родился и вырос. И мальцом тут жил, и взрослым. Больше нигде на свете не согласился бы жить и не понимаю тех, кто живет в других местах.
- Но ведь вы разбираетесь в говорах, - заметил я. - Должно быть, все же путешествовали.
- Щенком еще. Но я прислушиваюсь к людям, мой секрет как раз в этом. Большинство людей никогда не слушает. - Он подался вперед: - А порой я даже угадываю, о чем они думают.
Я посмотрел на него, чувствуя, как каменеет мое лицо. Наши глаза встретились - словно в поединке или на пари, и ни один из нас не отвел взгляда и не моргнул.
- Неужели, - произнес я наконец. - Выходит, вы знаете, о чем я думаю, а, мистер Миллер?
- Нет, это нет, парень. - Он все глядел мне в глаза. - А вот что ты чувствуешь - да. Это я, пожалуй, могу точно сказать. Хотя для этого не нужно мысли читать. Довольно было один раз глянуть на тебя, когда ты вошел.
Он, кажется, не собирался развивать эту тему, так что пришлось задать вопрос - вопреки всем внутренним голосам, которые вопили, чтобы я не будил лихо, пока оно спит.
- Так что же, мистер Миллер? - Я изо всех сил сохранял безразличное выражение. - Что я чувствую?
- Я бы сказал, две вещи. Во-первых, вину. Я не шевелился и все так же глядел на него.
- А еще что?
- Ну как же, - ответил он. - Ты себя ненавидишь.
Я бы ответил - уже открыл рот, чтобы ответить, - но сам не знаю, что я собирался сказать. Хотя мне это все равно бы не удалось, потому что мой собеседник снова хлопнул по столу, разрушая воздвигнутую между нами невидимую преграду, и глянул на часы, которые висели на стене.
- Не может быть! - вскричал он. - Уже так поздно! Пойду-ка я домой, а то моя хозяйка все кишки из меня выдерет. А тебе, Тристан Сэдлер, удачного отдыха. - Он поднялся, улыбаясь мне. - Ну или ради чего ты там приехал. И благополучно добраться до дому, когда все кончится.
Я кивнул на прощанье, но остался сидеть. Только смотрел, как он идет к двери. В самых дверях он повернулся и молча махнул рукой на прощанье ВЛАДЕЛЬЦУ ДЖ. Т. КЛЕЙТОНУ, обладателю ЛИЦЕНЗИИ НА ПРОДАЖУ ПИВА И КРЕПКИХ НАПИТКОВ.
Я снова взглянул на "Белого Клыка", лежащего на столе обложкой вверх, но вместо книги потянулся к стакану. Когда я допил его, моя комната уже, скорее всего, ждала меня, но я был не готов идти обратно. Так что я поднял палец в направлении бара, и передо мной вмиг появилась новая пинта; последняя на сегодня, клятвенно пообещал я себе.