* * *
В день, когда наконец привозят обмундирование, нас с Уиллом ставят в караул. Мы стоим у ворот лагеря в холодном ночном воздухе, радуясь новенькой форме. Каждому из солдат выдали по новой паре ботинок, две толстые серые рубашки без воротника и пару брюк защитного цвета, вздернутых выше талии аккуратными подтяжками. И толстые носки - я надеюсь, что для разнообразия у меня за ночь не замерзнут ноги. Завершает комплект тяжелая шинель. В этих-то щегольских обновках мы с Уиллом и стоим бок о бок, зорко всматриваясь в пространство - мало ли, вдруг на холме посреди Хэмпшира вдруг появится батальон немцев.
- У меня шея болит, - жалуется Уилл, оттягивая ворот. - Очень грубая материя, правда?
- Да. Но, надо полагать, мы привыкнем.
- После того, как на шее образуется мозоль. Нам придется воображать, что мы французские аристократы и подсказываем мадам Гильотине, где рубить.
Я смеюсь и смотрю на облачка пара, выплывающие у меня изо рта.
- Но все-таки эта форма теплее нашей прежней одежды, - говорю я, подумав. - Я боялся, что придется опять стоять ночь в штатском.
- Я тоже. Но как они сегодня обошлись с Вульфом, а? Правда ведь, отвратительно?
Я думаю, прежде чем ответить. Сегодня, когда Уэллс и Моуди выдавали обмундирование, Вульф получил огромную рубаху и слишком тесные брюки. Он выглядел шутом, и, когда предстал перед нами в новом облачении, весь взвод, кроме Уилла, зарыдал от смеха. Я не присоединился к веселью только потому, что не хотел уронить себя в глазах Уилла.
- Он же сам в этом виноват, - говорю я. Манера моего друга постоянно защищать Вульфа доводит меня до отчаяния. - Слушай, ну почему ты вечно за него заступаешься?
- Потому что он наш однополчанин, - отвечает Уилл, как будто это самая очевидная вещь на свете. - Ну помнишь, нам еще сержант Клейтон объяснял недавно? Эсперт… как там? Эсперт чего-то такое.
- Esprit de corps, - поправляю я.
- Да-да. Суть в том, что полк - единый организм, одно целое, а не сборище разнородных людей, каждый из которых старается привлечь к себе внимание. Да, Вульфа многие не любят, но это не повод делать из него какое-то чудовище. Он же здесь, с нами, верно? А не убежал куда-нибудь, ну, скажем, на Шотландское нагорье или еще в какую-нибудь дыру. Он ведь мог сбежать и отсидеться до конца войны.
- Он же сам все делает для того, чтобы его не любили, - объясняю я. - Не хочешь ли ты сказать, что согласен с его речами? С его убеждениями?
- В его речах многое разумно, - тихо отвечает Уилл. - Ну, то есть, я не говорю, что мы все должны взяться за руки, объявить себя идейными отказниками и отправиться по домам. Я не дурак и понимаю, что из этого ничего хорошего не вышло бы. Вся страна погрузилась бы в ужасный хаос. Но черт побери, человек имеет право на собственное мнение или нет? Имеет право на то, чтобы его выслушали? Кое-кто на его месте просто смылся бы, а он - нет, и за это я его уважаю. Ему хватает мужества быть тут с нами, тренироваться вместе со всеми и ждать, пока наконец трибунал решит его дело. Если они снизойдут до того, чтобы сообщить ему результат. И за это его травит стадо омерзительных болванов, которым даже не приходит в голову задуматься - а может, все-таки нельзя так просто убивать других людей? Может, это страшное преступление против естественного порядка?
- Я и не думал, что ты такой утопист, - говорю я с заметным ехидством.
- Не смей со мной так разговаривать! - взрывается он. - Мне не нравится, как обращаются с Вульфом, вот и все. И я еще раз повторю, если надо: в его словах много разумного.
Я не отвечаю, лишь смотрю перед собой, щурясь - вглядываюсь вдаль, словно заметил какое-то движение на горизонте, хотя мы оба прекрасно знаем, что там ничего нет. Я просто не желаю больше спорить. Не намерен продолжать этот разговор. Честно сказать, я согласен с Уиллом, просто мне больно думать, что он уважает Вульфа и даже смотрит на него снизу вверх, а я для него только приятель, с которым можно поболтать перед сном или встать в пару на занятиях, потому что мы с ним примерно равны по силе, умению и скорости реакции - трем факторам, которые, по словам сержанта Клейтона, отличают британских солдат от их немецких противников.
Воцаряется долгая пауза.
- Слушай, не сердись, - говорю я наконец. - Если по-честному, Вульф и мне нравится. Просто лучше бы он поменьше выпендривался со своими взглядами.
- Давай больше не будем об этом, - отвечает Уилл, шумно дыша на ладони, и мне радостно слышать, что он говорит не сердито. - Мне не хочется с тобой спорить.
- Мне тоже. Ты же знаешь, как мне дорога твоя дружба.
Он смотрит на меня и громко, взволнованно дышит. Прикусывает губу, вроде бы хочет что-то сказать, но передумывает и отворачивается.
- Слушай, Тристан, - начинает он после секундной паузы, явно меняя тему разговора. - Ты никогда не угадаешь, какой сегодня день.
И я тут же догадываюсь:
- Твой день рождения.
- Откуда ты знаешь?
- Просто догадался.
- Тогда где мой подарок? - И его лицо разъезжается в нахальной улыбке, которая прогоняет у меня из головы все остальные мысли.
Я подаюсь вперед и бью его кулаком в плечо.
- Вот, держи!
Он притворно вскрикивает от боли и потирает ушибленное место, я ухмыляюсь в ответ на его улыбку и тут же отвожу взгляд.
- Ну так с днем рождения, бля! - Это я изображаю нашего любимого капрала Моуди.
- Большое спасибо, бля, - хохочет в ответ Уилл.
- Так сколько тебе исполнилось?
- А то ты не знаешь. Я всего на несколько месяцев старше тебя. Девятнадцать.
- Девятнадцать лет - и нецелованный, - машинально говорю я, не заостряя внимания на том, что на самом деле нас разделяет не несколько месяцев, а почти полтора года. Это присказка моей матери - она каждый раз так говорит, когда речь заходит о чьем-нибудь возрасте, и я совершенно ничего конкретного не имею в виду.
- Полегче, старик, - мгновенно парирует он, глядя на меня с улыбкой, к которой примешивается легкая обида. - Я еще как целовался. А ты что, нет?
- Чего это нет, - говорю я. Ведь Сильвия Картер меня в самом деле целовала. И еще один поцелуй был в моей жизни. Оба обернулись катастрофой.
- Вот если б я был дома… - мечтательно произносит Уилл. Это игра, которой мы тешимся каждый раз, когда стоим вдвоем в карауле. - Родители закатили бы обед и соседей позвали бы, а те просто завалили бы меня подарками.
- Очень изысканно, - замечаю я. - А меня пригласили бы?
- Конечно, нет. В наш дом допускаются только представители высших слоев общества. Ты же знаешь, мой отец - настоятель собора, занимает определенное положение. Мы не можем принимать у себя кого попало.
- Ну что ж, тогда я встану снаружи у твоего дома, - заявляю я. - На карауле, вот как мы сейчас стоим. По старой памяти, чтобы не забывать об этой чертовой дыре. И никого не пущу внутрь.
Он смеется, но не отвечает, и я думаю, не перехватил ли.
- Ну, одного человека тебе придется пропустить, - говорит он наконец.
- Да? Кого это?
- Элинор, конечно.
- Ты вроде говорил, что твою сестру зовут Мэриан.
- Да, но при чем тут это?
- Нет, я только… - смутившись, начинаю я. - А если эта Элинор не твоя сестра, тогда кто? Ваша любимая собачка? - Я выдавливаю смешок.
- Нет, Тристан, - фыркает он. - Ничего подобного. Элинор - моя невеста. Разве я тебе про нее не рассказывал?
Я пристально смотрю на него. Я прекрасно знаю, что он мне про нее ни слова не говорил, и вижу по его лицу, что он тоже это знает. Этими словами он как будто пытается мне что-то доказать.
- Твоя невеста? Ты обручен?
- Ну, в каком-то смысле… - отвечает он, и в голосе слышится нотка замешательства и даже сожаления. Но я не уверен, на самом деле так или мне чудится. - Мы с ней очень давно встречаемся. И говорили о браке. Видишь ли, наши семьи дружат, ну и наверное, родители с самого начала собирались нас поженить. Она замечательная девушка. У нее широкие взгляды - ты понимаешь, о чем я. Я терпеть не могу девиц с узкими взглядами. А ты?
- Просто не выношу. - Я ковыряю землю носком ботинка и пинаю ее, словно ком земли - это голова Элинор. - Меня от них блевать тянет.
Я не совсем понимаю, что означает эта "широта взглядов". Выражение непривычное. И тут я вспоминаю наш разговор о храпе - Уиллу кто-то сказал, что он ужасно храпит, - и эта фраза впивается в меня, как ядовитая змея, потому что до меня наконец доходит, что он имеет в виду.
- Когда все кончится, я тебя с ней познакомлю, - говорит Уилл после секундного молчания. - Я уверен, она тебе понравится.
- Непременно. - Теперь уже я дышу себе в ладони. - Я уверен, что она - само очарование, бля.
Он колеблется несколько секунд, потом поворачивается ко мне. На лице ярость.
- А это еще что такое?!
- Что?
- То, что ты только что сказал. "Я уверен, что она - само очарование, бля".
- Не обращай на меня внимания, - говорю я, закипая злостью. - Я просто замерз, вот и все, бля. А ты, Бэнкрофт, не замерз? Кажется, нам зря хвалили эту форму.
- Я же просил не звать меня так! Мне это не нравится! - взрывается он.
- Прости, Уилл.
Воцаряется натянутое молчание. Оно длится пять, десять минут. Я ломаю голову, что бы такое сказать, но тщетно. Значит, Уилл водится с какой-то девкой и это тянется уже черт знает сколько времени. Больше всего на свете мне хочется упасть к себе в койку, зарыться лицом в подушку и надеяться, что я скоро забудусь сном. Я не могу себе представить, о чем думает Уилл, но он тоже молчит, и я предполагаю, что ему тоже неловко, и одновременно пытаюсь думать о причине этого и стараюсь о ней не думать.
- А у тебя, значит, никого нету? - спрашивает он наконец. Похоже, эти слова задумывались как сочувственные, но звучат они совершенно по-другому.
- Ты же знаешь, что нет, - холодно отвечаю я.
- Откуда мне знать? Ты ничего об этом не говорил.
- Если бы кто-нибудь был, я бы тебе сказал.
- Но я же не говорил тебе про Элинор, - парирует он. - Если верить тебе, во всяком случае.
- Не говорил.
- Ну, мне просто не хотелось думать о том, как она там, в Норидже, тоскует по мне совсем одна.
Он хочет пошутить, смягчить возникшее между нами напряжение, но не получается. Он только выставляет себя самоуверенным наглецом, что вовсе не входит в его намерения.
- Ты знаешь, что кое-кто из нашего взвода женат? - спрашивает он, и я заинтересованно откликаюсь.
- Правда? Я не слыхал. А кто?
- Ну, например, Шилдс. И Эттлинг. И Тейлор тоже.
- Тейлор? - поражаюсь я. - Да брось, кто согласится выйти замуж за Тейлора? Он же выглядит как первобытный дикарь.
- Ну, кто-то, очевидно, согласился. Тейлор говорил, что свадьба была прошлым летом.
Я пожимаю плечами, словно ничего скучнее быть не может.
- Должно быть, ужасно приятно быть женатым, - говорит вдруг Уилл. - Представь себе, каждый вечер, как приходишь домой, тебя ждет горячий ужин и кто-то уже согрел твои тапочки перед камином…
- Действительно, мечта каждого мужчины, - ядовито соглашаюсь я.
- И все прочее, - продолжает он. - В любой момент, по первому требованию. Это стоит любых забот и трудов, ты согласен?
- Прочее? - повторяю я, прикидываясь тупым.
- Ты же понимаешь, о чем я.
Я киваю:
- Да. Да, я понимаю, о чем ты. О сексе.
Он смеется и кивает:
- Именно о сексе. Но ты так говоришь, как будто это что-то плохое. Как будто в ужасе выплевываешь это слово.
- Да?
- Да.
- Вовсе нет, - высокомерно отвечаю я. - Просто я считаю, что есть вещи, о которых не говорят.
- Может, и не говорят… посреди проповеди моего отца. Или в присутствии моей матери и ее подруг на дамском карточном вечере. Но здесь-то? Ладно тебе, Тристан, не будь ханжой.
- Не смей меня так называть! Я не потерплю обзывательств.
- Да я ничего, - защищается он. - Чего это ты так завелся?
- Ты по правде хочешь знать? Потому что если по правде, я тебе скажу.
- Конечно, по правде, - отвечает он. - А то и не спрашивал бы.
- Ну ладно. Мы тут уже шесть недель, так?
- Да.
- И я считал, что мы с тобой друзья.
- Так мы и есть друзья. - Он неуверенно смеется, хотя ничего смешного в нашем разговоре нет. - Почему ты думаешь, что это не так?
- Может, потому, что за шесть недель ты ни разу ни словом не обмолвился, что тебя дома ждет невеста.
- Ну а ты ни разу не обмолвился о том… о том… - он запинается, - не знаю, ну, о том, как тебе больше нравится путешествовать - на корабле или на поезде. Как-то к слову не пришлось, вот и все.
- Не говори глупостей. Меня это просто удивило, ничего больше. Я думал, ты мне доверяешь.
- Да, я тебе доверяю. И вообще, ты лучше всех в нашем взводе.
- Ты правда так думаешь?
- А то. Плохо быть в таком месте без друга. Не говоря уже о месте, куда нас отправят потом. А ты мой друг. Лучший. Надеюсь, ты не ревнуешь? - Он смеется над абсурдностью этого предположения. - Ты ведешь себя ужасно похоже на Элинор. Она тоже все время пилит меня из-за другой девушки, Ребекки. Клянется, что Ребекка в меня влюблена.
- Да нисколько я не ревную! - Я в отчаянии сплевываю на землю. Господи! Теперь еще и какая-то Ребекка появилась. - С какой стати мне ревновать? Что за ерунда?
Мне хочется продолжать. Отчаянно хочется сказать больше. Но я знаю: нельзя. Мы словно стоим на краю пропасти. Уилл поворачивается, и наши глаза встречаются, он сглатывает слюну, и я понимаю: он чувствует то же, что и я. Я могу броситься вниз в надежде, что он меня поймает, - или отступить на шаг.
- Давай забудем об этом, - говорю я наконец, тряся головой, словно пытаясь вытрясти из нее все недостойные мысли. - Я просто обиделся, что ты мне про нее не говорил. Не люблю секретов.
Краткая пауза.
- Но это же никакой не секрет, - тихо отзывается он.
- Да что бы там ни было. Забудем. Я просто устал, и все. Несу не пойми что.
- Мы оба устали, - Он пожимает плечами и отворачивается. - Я вообще не понимаю, о чем мы спорим.
- Мы не спорим, - возражаю я, сверля его взглядом. На глаза наворачиваются слезы, потому что я вовсе не хочу с ним спорить, как бог свят не хочу. - Уилл, мы вовсе не спорим.
Он делает шаг ко мне, протягивает руку и осторожно касается моего предплечья. Глаза его при этом следят за рукой, словно она действует независимо от него и может в любой момент выкинуть неизвестно что.
- Просто я ее всю жизнь знаю, - говорит он. - Я всегда думал, что мы с ней созданы друг для друга.
- И что, действительно так? - Сердце бьется у меня в груди как бешеное, а Уилл все еще касается меня, и я уверен, что он ощущает это биение.
Он смотрит на меня - на лице замешательство и печаль. Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но молчит; все это время мы смотрим друг другу в глаза, три, четыре, пять секунд, и я уверен - сейчас один из нас что-нибудь скажет или сделает, но я не могу рисковать и предоставляю это Уиллу, и мне кажется, что вот сейчас он сделает первый ход, но он так же быстро передумывает и отворачивается, отчаянно ругаясь и изо всех сил тряся рукой - словно желая, чтобы она отвалилась.
- Да пошел ты… - шипит он, идет прочь и исчезает в темноте. Я слышу, как его новые ботинки топчут землю. Он обходит вокруг казарм в поисках какого-нибудь незаконно проникшего в лагерь существа, чтобы выместить на нем всю свою злость.
* * *
Наши девять недель в Олдершоте почти истекли. Я просыпаюсь среди ночи - впервые за все время. Через тридцать шесть часов нас отправят дальше, но меня будит вовсе не беспокойство о судьбе нашего взвода после того, как мы все станем полноправными солдатами. С другого конца казармы доносится непонятный приглушенный шум. Я приподнимаю голову от подушки. Шум ненадолго стихает, но тут же слышится с новой силой: кого-то тащат, он брыкается, что-то шуршит, открывается дверь, потом закрывается, и снова воцаряется тишина.
Я гляжу на Уилла, спящего на соседней койке. Голая рука свесилась вниз, губы чуть приоткрыты, густые темные волосы падают на лоб и глаза. Он что-то бормочет во сне, смахивает волосы с лица и поворачивается на другой бок.
И я снова засыпаю.