Абсолютист - Джойн Бойн 9 стр.


* * *

На следующее утро сержант Клейтон командует построение и тут же оказывается оскорбленным в лучших чувствах: третье место во втором ряду пустует, кто-то дезертировал, ушел в самоволку. Подобного не случалось за все время, пока мы находимся в лагере, с апреля.

- Я думаю, что спрашивать бесполезно, - начинает сержант. - Я уверен: если бы кто-то из вас знал ответ на этот вопрос, он бы давно пришел ко мне. Но все же: кому-нибудь известно, где Вульф?

Стоит мертвая тишина. Девять недель назад мы начали бы озираться и переглядываться. Но теперь мы стоим молча, глядя прямо перед собой. Нас обучили.

- Ну что ж, - говорит сержант, - в таком случае могу вам сообщить, что наш так называемый идейный отказник пропал. Смылся среди ночи, как и положено трусу. Мы его рано или поздно поймаем, это я вам гарантирую. Мне даже приятно думать, что, когда в субботу вас отправят, трусов среди вас не будет.

Я слегка удивлен, однако ни на секунду не верю, что Вульф мог сбежать, и не сомневаюсь, что рано или поздно он объявится с какой-нибудь смехотворной байкой в оправдание своего отсутствия. Для меня гораздо важнее то, что случится в субботу утром. Нас посадят на поезд в Саутгемптон, а оттуда ночным рейсом во Францию? И в понедельник утром мы окажемся в гуще сражений? Может, через неделю меня уже не будет на свете? Эти вопросы занимают меня гораздо больше, чем предполагаемый побег Вульфа.

В тот же день после обеда мы с Уиллом идем из палатки-столовой обратно в казарму, и я замечаю впереди столпотворение: солдаты сбились в кучки и оживленно переговариваются.

- Стой, не говори ничего, я постараюсь угадать, - опережает меня Уилл. - Война кончилась, и нас отправляют домой.

- А кто победил, как ты думаешь?

- Никто. Все проиграли. Вон Хоббс идет.

Хоббс уже завидел нас и бежит к нам; он подпрыгивает на ходу, как упитанный золотистый ретривер, которого он мне всегда напоминает.

- Где вы были, ребята? - запыхавшись, спрашивает он.

- Ездили в Берлин к кайзеру, сказать ему, чтобы не валял дурака и сдавался, - отвечает Уилл. - А что случилось?

- Вы что, не слыхали? Вульфа нашли.

- И все? - разочарованно спрашиваю я.

- Что значит "и все"? Этого мало, что ли?

- Где его нашли? - спрашивает Уилл. - С ним все в порядке?

- Милях в четырех отсюда, - отвечает Хоббс. - В том лесу, куда нас гоняли на марш-броски в первые недели.

- В том лесу? - недоверчиво переспрашиваю я. Тот лес - неприятное, противное место, полное болот и ручейков с ледяной водой; сержант Клейтон уже давно перестал нас туда гонять и выбрал маршрут посуше. - Что он там делал? Нашел где прятаться.

- Ты что, Сэдлер, совсем тупой? - Хоббс расплывается в широкой ухмылке. - Он там не прятался. Его там нашли. Он мертв.

Я удивленно гляжу на Хоббса, не в силах понять, что он такое говорит. Потом сглатываю и тихо повторяю, но как вопрос, а не как утверждение:

- Мертв? Но как? Что с ним случилось?

- Я еще не знаю всех подробностей. Но я над этим работаю. Насколько мне удалось выяснить, он лежал в ручье лицом вниз, с разбитой головой. Может, хотел убежать, споткнулся о камень в темноте и упал лицом в воду. Либо умер от раны, либо захлебнулся. Да это уже неважно - главное, что его больше нет. Избавились от труса - и слава богу.

Я инстинктивно настораживаюсь и успеваю перехватить руку Уилла, кулак которой целится Хоббсу в лицо. Хоббс удивленно отскакивает.

- Ты что, с ума сошел? - таращится он на Уилла. - Только не говори, что купился на его белиберду. Ты-то хоть не собираешься сбежать прямо перед отправкой?

Уилл пытается вырваться, однако наши силы примерно равны. Но вот он обмяк, и я его отпускаю. Но продолжаю за ним следить: Уилл гневно сверлит взглядом Хоббса, потом разворачивается и идет прочь - туда, откуда мы пришли, и все время, пока я его вижу, негодующе вздымает руки к небу.

Я решаю не идти за ним, возвращаюсь в казарму и ложусь на койку, не обращая внимания на разговоры окружающих, - они строят фантастические теории относительно того, как именно Вульф окончил свои дни. Я обдумываю это в одиночку. Вульф мертв. Это не укладывается в голове. Он лишь на год или два старше меня, молодое здоровое существо, у которого впереди вся жизнь. Я только вчера с ним разговаривал - он мне рассказал, что играл с Уиллом в викторину по географии, стоя на посту, и Уилл совершенно опозорился.

- Он не блещет умом, а? - спросил меня Вульф, и я от злости потерял дар речи. - Я вообще не понимаю, что ты в нем нашел.

Да, я знаю, что идет война и что каждого из нас в любую минуту подстерегает смерть. Но мы ведь даже не успели покинуть Англию! Мы еще в Олдершоте, черт возьми! Из двадцати обитателей нашей казармы осталось девятнадцать - медленное и неизбежное убывание в числе началось еще до отправки. А все остальные смеются над кончиной Вульфа, обзывают его трусом и собирателем перышек. Интересно, они стали бы так же веселиться, если бы погиб я? Или, например, Рич? Уилл? Думать об этом невыносимо.

И еще я думаю о другом - и презираю себя за это. Можно больше не ревновать Уилла к Вульфу. Да простит меня бог, но эта мысль приносит мне облегчение.

* * *

Уилл не возвращается до темноты, и я иду его искать - до отбоя осталось меньше полутора часов. Завтра мы уже не будем новобранцами - нас отправят дальше и сообщат, какие у армии планы в отношении нас. В честь этого события нам всем дали увольнение на вечер. Мы можем идти куда угодно, при условии, что вернемся в казарму к отбою, к полуночи, - а не то Уэллс и Моуди выяснят, куда это мы подевались.

Кое-кто из наших пошел в деревню, в местный паб, где мы собирались в редкие часы свободы. Иные отправились на свидание с возлюбленными, которых завели в окрестных деревнях за прошедшие недели. Другие - в долгие одинокие прогулки, видимо, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Бедняга Йейтс, глупец, заявил, что устроит себе марш-бросок по холмам ради старой памяти, и его немилосердно осмеяли за такой пыл. Но Уилл просто исчез.

Я первым делом иду в паб, но там Уилла нет; владелец паба сообщает мне, что Уилл заходил раньше и сидел один в углу. Старик из местных предложил ему пинту эля, из уважения к военной форме, но Уилл отказался, это сочли оскорблением чести мундира, и чуть не вышла драка. Я спрашиваю, не был ли Уилл пьян, но мне говорят, что нет, он выпил лишь две пинты, потом встал и ушел, не сказав ни слова.

- Чего это он тут на рожон лезет? - спрашивает меня владелец паба. - Если сил много, они ему еще там пригодятся, вот что.

Я не отвечаю и молча ухожу. Меня осеняет, что Уилл, должно быть, убежал в гневе из-за происшествия с Вульфом и теперь хочет дезертировать. Вот же дурак, думаю я. Он попадет под трибунал, если… когда его поймают. От места, где я стою, ведут три тропинки - он мог пойти по любой из них. Делать нечего, надо возвращаться в лагерь в надежде, что Уиллу хватило ума тоже вернуться туда, пока меня не было.

Но судьба распоряжается иначе. Мне не приходится идти далеко: по чистой случайности я обнаруживаю Уилла на полпути между пабом и лагерем, на прогалине в лесу - в тихом, уединенном месте у ручья. Уилл сидит на поросшем травой склоне, глядит в воду и перебрасывает камушек из руки в руку.

- Уилл! - Я бегу к нему, счастливый, что он не успел попасть в беду. - Вот ты где. А я тебя повсюду ищу.

- В самом деле? - спрашивает он, поднимая голову. При свете луны видно, что он плакал: на щеках, там, где он пытался вытереть слезы, - грязные потеки, кожа под глазами опухшая и красная. Он снова отворачивается. - Прости. Я хотел побыть один. Не думал, что ты забеспокоишься.

- Ничего, - говорю я, садясь рядом с ним. - Я просто испугался, что ты натворишь каких-нибудь глупостей.

- Каких это?

- Ну, мало ли - пожимаю я плечами, - убежишь куда-нибудь.

Он качает головой:

- Нет, убегать я не собираюсь. Пока, во всяком случае.

- Что значит "пока, во всяком случае"?

- "Пока" значит "пока".

Он тяжело вздыхает, снова трет глаза, смотрит на меня с печальной улыбкой.

- Вот и конец пути. Как ты думаешь, оно того стоило?

- Я думаю, мы скоро выясним, - отвечаю я, глядя в прозрачную воду. - То есть когда попадем во Францию.

- Да, во Францию, - задумчиво повторяет он. - Нам еще все предстоит. Пожалуй, сержант Клейтон будет разочарован, если мы не погибнем при исполнении.

- Не шути так. - Меня передергивает.

- Почему? Это же правда, разве нет?

- Клейтон, безусловно, не ангел. Но и не чудовище. Я уверен, он никому из нас не желает смерти.

- Не будь таким наивным! Уж Вульфу-то он точно желал смерти. И добился своего.

- Вульф сам себя погубил, - возражаю я. - Может, не по собственному желанию, но по собственной глупости. Только идиот стал бы бегать по тому лесу среди ночи.

- Ох, Тристан… - Уилл снова качает головой, улыбаясь мне. Он произносит мое имя очень тихо, и я вспоминаю о нашей дружеской возне на полу казармы. Сейчас он протягивает руку и хлопает меня по колену - раз, другой… заносит руку в третий и медленно убирает ее. - Ты временами просто невероятно наивен. Может, ты мне еще и поэтому так нравишься.

- Не смей со мной так разговаривать, - сержусь я. - Ты думаешь, что все знаешь?

- А что я еще должен думать, по-твоему? Ты же веришь, что Вульф погиб по собственной вине? Только очень наивный человек может так считать. Или последний дурак. Тристан, Вульф вовсе не падал. Его убили. Хладнокровно.

- Что? - Его слова так нелепы, что я едва удерживаюсь от смеха. - Да как тебе такое могло в голову прийти? Уилл, ради бога, он же дезертировал. Сбежал из лагеря…

- Никуда он не сбегал, - гневно говорит Уилл. - Он сам мне сказал всего за несколько часов до того, что ему дали статус идейного отказника. Трибунал наконец-то принял решение. Его даже носилки таскать не послали. Оказывается, у него были способности к математике, и он согласился работать на министерство обороны и жить до конца войны под домашним арестом. Его должны были отправить домой, ты понимаешь? Прямо на следующее утро. И вдруг он исчезает. Совершенно удивительное совпадение, тебе не кажется?

- А кто еще об этом знал?

- Клейтон, конечно. Уэллс и Моуди, его верные сподручники. И, надо полагать, еще один-два человека. Слух разнесся вчера ночью. Я слышал, как кое-кто возмущался.

- Я ничего подобного не слышал.

- Не значит, что этого не было.

- Так что ты хочешь сказать? Что его из-за этого выволокли в лес и убили?

- А что же еще? Ты будешь утверждать, что они на такое не способны? Нас же именно этому и учили - убивать других солдат. Цвет формы - несущественная деталь. Да его в темноте и не различить.

Я открываю рот и хочу что-нибудь сказать, но не нахожу слов. Да, наверняка все именно так и было. И тут я вспоминаю шум, который разбудил меня среди ночи, - шорох, неясный топот, кому-то зажимают рот и волокут по полу.

- Господи Иисусе…

- Ну наконец-то, - устало вздыхает Уилл. - Но что мы можем поделать? Ничего. Мы выполнили то, за чем нас сюда послали. Мы стали крепкими и сильными. Мы научились верить, что стоящий перед нами человек, если он не говорит на нашем языке, - всего лишь кусок мяса, который надо отделить от кости. Мы теперь - идеальные солдаты. Готовые убивать. Сержант Клейтон сделал свое дело. Мы просто чуть раньше начали выполнять свою задачу, вот и все.

В его голосе звучит такой гнев, такая безнадежная смесь ужаса и враждебности, что мне больше всего на свете хочется его утешить. Я так и делаю. Он закрывает лицо руками, и я понимаю, что он плачет. Я смотрю на него в растерянности, а он глядит на меня снизу вверх, прикрывая лицо ладонью, чтобы я не видел, до чего он расстроен.

- Не надо, - просит он, всхлипывая. - Тристан, иди в казарму. Пожалуйста.

- Уилл, - говорю я, трогая его за руку, - ничего. Не расстраивайся. Мы все чувствуем одно и то же. Как потерявшиеся дети.

- Но черт возьми, Господи Исусе, Тристан, что с нами там будет? Я боюсь до усрачки, честно.

Он протягивает руки, берет мое лицо в ладони и привлекает меня к себе. Я много раз проигрывал эту сцену в мечтах, но всегда предполагал, что будет наоборот - что это я потянусь к нему, а он отпрянет, называя меня выродком и обманщиком. Но сейчас я не испуган, не удивлен тем, что он берет инициативу на себя. Я даже не чувствую всепоглощающей страсти, а я всегда думал, что она охватит меня, если это когда-нибудь случится. То, что происходит между нами, абсолютно естественно, кажется, что по-другому и быть не может - все, что он делает со мной, и все, что позволяет делать мне. Впервые с того ужасного вечера, когда отец избил меня до полусмерти, я чувствую, что вернулся домой.

Дышать и быть живым

Норидж, 16 сентября 1919 года

- Мисс Бэнкрофт, - сказал я, возвращая упавшие салфетки на стол и поднимаясь.

Я раскраснелся и сильно нервничал. Мисс Бэнкрофт осмотрела мою протянутую руку, сняла перчатку и наградила меня коротким, деловитым пожатием. Я ощутил загрубелой рукой мягкость ее ладони.

- Вы не заблудились, легко нашли это кафе? - спросила она, и я коротко кивнул:

- Да. Я вообще-то приехал вчера вечером. Давайте присядем?

Она сняла пальто, повесила его на вешалку у двери, мимоходом оперлась о стол и тихо произнесла:

- Извините, я сейчас вернусь, мне нужно помыть руки.

Я смотрел, как она уходит в боковую дверь, и думал, что она, видимо, часто бывает в этом кафе, раз знает, где расположен дамский туалет. Я решил, что она заранее спланировала маневр: войти, поздороваться, окинуть меня взглядом, на несколько минут исчезнуть, чтобы собраться с мыслями, и вернуться уже готовой к разговору. Пока я ждал, вошла молодая пара, о чем-то радостно болтая, и села через один столик от меня. Я заметил на лице у юноши огромный ожог и отвернулся, пока меня не поймали на откровенном разглядывании. Я смутно ощущал, что из угла меня разглядывает мужчина, который пришел раньше. Он выдвинулся из-за колонны и неотрывно смотрел на меня, но стоило мне поймать его взгляд, как он тотчас отвернулся, и я тут же забыл про него.

Подошла официантка с блокнотом и ручкой:

- Принести вам чаю?

- Да, - ответил я. - Впрочем, нет. Ничего, если я подожду свою спутницу? Она вернется через минуту.

Девушка кивнула - видно, моя просьба была в порядке вещей. Я принялся глядеть в окно, на улицу - там шла группа младших школьников, человек двадцать, в колонну по два, и каждый мальчик крепко держал за руку товарища, чтобы тот не потерялся. Несмотря на весь свой страх и неуверенность, я не удержался от улыбки. Это зрелище напомнило мне мои собственные школьные годы: когда мне было лет восемь-девять и учительница так водила нас по улице, мы с Питером всегда вставали в пару и держались за руки, сжимая их изо всех сил. Каждый был полон решимости выдержать и не запросить пощады первым. Неужели прошло всего двенадцать лет? Кажется, что не меньше века.

- Простите, что заставила вас ждать.

Мэриан села за стол напротив меня, парочка тут же покосилась на нас и зашепталась. Я подумал, что, может быть, они состоят в незаконной связи и не хотят, чтобы их подслушивали, потому что они вдруг встали и пересели за самый дальний столик, у стены, неприязненно поглядывая на нас, словно мы их прогнали. Мэриан проводила их взглядом, чуть оттопырив языком щеку изнутри, а потом повернулась ко мне с непонятным выражением лица - в нем мешались ярость, боль и что-то вроде покорности судьбе.

- Ничего страшного, - ответил я. - Я пришел всего минут за десять до вас.

- Так вы, значит, приехали вчера вечером?

- Да. Послеобеденным поездом.

- Но почему же вы меня не известили? Мы могли бы встретиться и вчера, если вам так было удобнее. Тогда вам не пришлось бы оставаться на ночь.

Я покачал головой:

- Сегодня вполне удобно, мисс Бэнкрофт. Я не хотел рисковать и ехать утром. Поезда из Лондона еще очень ненадежны, и я не стал подвергать опасности нашу встречу. Что, если бы поезд отменили?

- Да, это ужасно, не правда ли? Я ездила в Лондон пару месяцев назад, на свадьбу. Я решила сесть на поезд в десять десять, чтобы оказаться на Ливерпуль-стрит около полудня. И представьте себе, я приехала только в два с чем-то! Когда я вошла в церковь, мои друзья уже успели обменяться обетами и возвращались от алтаря, мне навстречу. Мне было так стыдно! Я чуть не помчалась обратно на вокзал, чтобы уехать домой первым же поездом. Как вы думаете, жизнь когда-нибудь наладится снова?

- Обязательно, рано или поздно.

- Когда? Понимаете, мистер Сэдлер, я ужасно нетерпелива.

- Ну, не в нашем веке, точно. Может быть, через сто лет.

- Не годится. Мы столько не проживем, ведь правда? Неужели это слишком много - требовать, чтобы при твоей жизни транспорт работал нормально?

Она улыбнулась и на миг отвела взгляд - посмотрела на улицу, где маршировал еще один класс школьников, на сей раз девочек, такой же военной шеренгой по двое.

- Очень было тяжело? - спросила она наконец, и я посмотрел на нее, удивленный тем, что она уже задает такие интимные вопросы. Она тут же уловила мое замешательство. - Ваше путешествие на поезде, я имею в виду. Вам удалось сесть?

Совершенно естественно, что мы начали с беседы на нейтральные темы. Не могли же мы сразу приступить к цели моего визита. Но было как-то странно осознавать, что мы говорим ни о чем, и что моя собеседница тоже это понимает, и что мы оба тянем время и каждый из нас сознает, что и другой вовлечен в этот обман.

- Вполне терпимо, - ответил я, немного развеселившись от собственной ошибки. - Я встретил случайную знакомую. Мы оказались в одном купе.

- Ну, это уже немало. Скажите, мистер Сэдлер, вы читаете?

- Читаю ли я?

- Да. Читаете?

Я заколебался: неужели она спрашивает, умею ли я читать?

- Ну… да, - осторожно признался я наконец. - Разумеется, я читаю.

- Мне в поезде обязательно нужна книга, иначе я не могу, - заявила моя собеседница. - Это в каком-то смысле защита.

- Как это?

- Ну, правду сказать, я не очень люблю и не умею разговаривать с незнакомцами. Нет-нет, не беспокойтесь, с вами я буду стараться. Но по-моему, каждый раз, как я еду в поезде, рядом со мной оказывается какой-нибудь разговорчивый старый холостяк, который непременно должен сказать комплимент моему платью, или прическе, или похвалить мой вкус в выборе шляпки, а меня это смущает: я считаю подобное недопустимой фамильярностью. Я надеюсь, мистер Сэдлер, вы не собираетесь говорить мне комплиментов.

- Даже не думал, - улыбаясь, ответил я. - Я совсем не разбираюсь в дамских платьях, прическах и шляпках.

Она воззрилась на меня. Моя реплика ей явно понравилась, судя по тому, что ее губы приоткрылись, а на лице появился очень слабый намек на улыбку. Очевидно, она еще не решила, что обо мне думать.

- А если не холостяк, то какая-нибудь ужасная старуха принимается меня допрашивать - замужем ли я, служу ли где-нибудь, чем занимается мой отец и не родня ли мы Бэнкрофтам из Шропшира? И так далее, до бесконечности, и все это ужасная тоска.

- Могу себе представить. К мужчинам обычно никто не пристает с разговорами. Молодые дамы точно не пристают. Молодые мужчины тоже. Старики… да, иногда. Они задают вопросы.

Назад Дальше