- Да нет в этом ничего страшного, как ты не понимаешь! Разрыв между возможностями общества и возможностями личности - это не трагедия, грозящая катастрофой, а стимулятор особой силы, который обеспечивает бурный рост! Вот в Америке социальные возможности совершенно впору возможностям человека, и поэтому Толстого там считают большевиком… Одним словом, это когда ботинки малы, ногу натираешь, а когда они велики, нужно только стелечку подложить. Отсюда, между прочим, и первоочередная тактическая задача - частичная ликвидация этого разрыва через уничтожение примитивного зла, того самого зла, которое имеет животное происхождение, которое мы унаследовали вместе с волосатостью и клыками. Причем сейчас наступает такой момент, когда этот разрыв необходимо ударными темпами ликвидировать, иначе мы рискуем как минимум вечно импортировать соленые огурцы. Причем я полагаю, что уничтожение простейшего зла - это не эпопея. Просто за всю историю человечества им никогда вплотную не занимались. Косвенно, через созидание нового зла и на словах - это, конечно, было, но непосредственно и вплотную - этого не было никогда. Какие соображения удерживают меня на той позиции, что ликвидация простейшего зла - это не эпопея?.. А вот какие: во–первых, не все зло - зло, то есть мы часто заблуждаемся относительно качества некоторых поступков и ошибочно принимаем за зло некоторые санитарные процедуры.
- Например?
- Например, вредить человеку нехорошо, но вывести негодяя на чистую воду - святое дело. Во–вторых, многого можно достичь, если просто–напросто объяснить людям, что гадить ближнему - занятие трудоемкое и частенько себе дороже, а не гадить выгодно, весело и легко. В–третьих, ты забыл про таблетки от подлецов…
На этих словах Белоцветов вдруг замолчал, так как он приметил на противоположной стороне переулка двух прохожих и одну бездомную собачонку, которые разглядывали приятелей с опасливым любопытством. Впрочем, эту троицу можно было понять: волей–неволей остановишься, повстречав мужиков, вооруженных дворницким инструментом, которые, вместо того чтобы очищать ото льда панель, как сумасшедшие размахивают руками и в голос толкуют про таблетки от подлецов.
Еще минут пять после того, как прохожие удалились и собачонка меланхолично затрусила в сторону Исторической библиотеки, Белоцветов с Чинариковым работали молча, а затем разговор продолжился своим чередом.
- Но, конечно, самый главный пункт, - сказал Белоцветов, облокачиваясь на лопату, - заключается в том, что я не призываю злодеев и незлодеев творить добро, а призываю их просто не делать зла на том основании, что это очень удобно - просто не делать зла. Допустим, гипотетическому мерзавцу не приглянулся мой образ мыслей и он настрочил на меня донос; спрашивается: зачем? Человек корчился в муках творчества, бумагу марал, потратился на конверт с маркой - к чему все это, если мне плохо и без того?..
- Господи, какой же ты все–таки наивняк! - воскликнул Чинариков и, опершись на инструмент, принял позу как бы алебардиста. - Христос не тебе чета, а и то потерпел фиаско.
- Это и вправду странно: человеку обещают, даже гарантируют вечное бытие только за то, чтобы он не убивал, не крал и не совращал, то есть предлагают абсолютную выгоду и решение всех вопросов, а он все равно убивает, крадет и совращает - вот откуда такая стойкость?
- Да все оттуда же, профессор! - с чувством сказал Чинариков. - Зло, как материя, вечно и бесконечно.
- Если бы это было так, то жизнь никогда не продвинулась бы дальше дезоксирибонуклеиновой кислоты. Наверное, дело в том, что ад ведь тоже вечная жизнь, а между хорошей вечной жизнью и плохой вечной жизнью разница небольшая. Я хочу сказать, что расправиться с простейшим злом - сумасшедших я пока в расчет не беру - значит совершенно доказать обыкновенному слабому человеку: неделание зла сулит ему выгоду неизбежную и прямую. А как это доказать, если даже Христос потерпел фиаско?.. Единственное, что как–то успокаивает: возможно, добро воцарится само собой. Ведь жизнь человека - это модель истории человечества. Младенчество соответствует стадии дикости, недаром младенцы, например, так добродушны и непосредственно–агрессивны. Детство соответствует эпохе античности, в эту пору у человека режется душа, а у человечества - сознание того, что оно человечество; между прочим, это очень показательно, что наш Петька Голова обожает петь и ему ничего не стоит подсыпать в чай марганцовки или какой–нибудь дрянью намазать дверную ручку. Далее: средневековье - это отрочество, которому свойственны нелепые предрассудки, тупая жестокость, вероспособность, нетерпимость и острая чувствительность, которая идет от любви к самому себе. Соответственно юность - это новое время со всеми его порывами… Ну и так далее.
- Пусть так, но что из этого следует?
- Из этого много чего следует. Первое: что в преклонные годы человек становится безобидным, и, следовательно, мы никуда не денемся от царствия божьего на земле, оно неизбежно, как старение организма. Второе: что злодей - это просто–напросто человек, не выросший из подростков, и он так же нелеп и, в сущности, обречен, как, скажем, нацизм, который ни при какой погоде не мог вписаться в новейшие времена. Третье: что на сегодняшний день добро - безусловно норма, а зло - патология, и человека, способного ударить другого человека по лицу, необходимо изолировать от общества как опасного душевнобольного… Но главное, что из всего этого следует, - нашему обществу выпала миссия дальнейшего нравственного строительства. Вот такая, понимаешь, новая московская философия…
- А старая московская философия - это как?
- Старая - это чаадаевщина, в том смыслег что от России толку не было и не будет.
- Из всего сказанного тобой, - вставил Чинариков, - не следует самого главного, а именно ответа на вопрос, как сделать так, чтобы всем стало яснее ясного: добро - это выгодно и легко?
- Чудной ты, ей–богу! - сказал Белоцветов и свободной рукой что–то чудное изобразил. - Если бы это было так просто, то давно и духу не осталось бы от злодеев. Да чего там далеко ходить: вон Адам и Христос - родные братья, а какая разница! И самое страшное, что исходный материал один и тот же - плоть и закодированные в ней божественные возможности. Нет, дело, наверное, вот в чем: если становление человека-это процесс реализации родового кода через соприкосновение с внешним миром, то, возможно, недочеловечность есть следствие недополучения какой–то очень важной информации, из–за чего код реализуется не вполне; как не весь металл выхолащивается из руды, если в печь недоложить катализатора или занизить температуру, так и не вся человечность вырабатывается в человеке, если жизнь ему что–то недодала. И я даже подозреваю, что она именно человеку недодала - несвободы, зависимости, ярма. Потому что, возможно, в идеале человек есть глубоко несвободное существо, существо, строго ограниченное правилами добра. Вот мы с тобой не свободны от форм своей оболочки, называемой телом; точно так же человек будущего будет не свободен от своей сути…
- Послушай, профессор! - сердито сказал Чинариков. - Ты мне помогать пришел? Вот, ядрен корень, и помогай!
Белоцветов послушно начал орудовать алюминиевой лопатой, но от своего монолога не отступил.
- Вообще это крупное недоразумение, что сегодня свобода имеет такую цену, - в другой раз хлеба не надо, а свободу подай сюда. Потому что на самом деле она прямой признак этапности, несовершенства и даже она в некоторой степени пережиток. Когда–то свобода действительно была единственным путем самостроительства человека, единственным выходом из зоологического состояния, но в наше время она помеха. Вот тебе доказательство: все жизнеспособное, то есть сообразное назначению, стремящееся воплотиться в своем идеале, соответствующим образом нацелено и, стало быть, несвободно.
- Ну, напустил туману! - сказал Чинариков.
- Хорошо, раз ты такой недотепа, то приведу тебе конкретный пример: если я как жизнеспособное и разумное существо поставил перед собой цель жениться, то я обязательно помоюсь, оденусь попритя- гательнее и буду всячески обхаживать свою избранницу, виться вокруг нее мелким бесом, в то время как, будучи просто свободным существом, я на пути к этой цели могу еще поспорить с милиционером, украсть у соседа двадцать рублей, напиться, съездить в Архангельск и броситься из окошка. Теперь понятно? То есть тебе понятно, что свобода выбора изживает свою насущность и становится довеском из гвоздей к порции колбасы, как только человечество исчерпывает возможности выбора на основе здравого смысла, как только человечество подходит к вещам, которые не выбирают, - к единичному вследствие большего совершенства. В современных условиях это единичное есть такой образ жизни, который исключает злодеяние против личности. Стало быть, остается только подсказать человеку, что выбора у него нет, что быть действительно человеком значит не вредить ближнему, что действительно жить значит не делать зла. И, в частности, потому, что действительная жизнь есть наслаждение возможностью личного бытия, а оно доступно лишь чистым душам
- Ты вот чего не хочешь принять в расчет, - сказал Чинариков, - ты преподобные особенности российской жизни не хочешь принять в расчет. Вот я завтра решу жениться и на пути к этой цели как раз напьюсь, украду у соседа деньги, поспорю с милиционером, уеду в Архангельск - и там женюсь…
2
Тем временем жизнь в двенадцатой квартире шла своим чередом. До обеденного времени ее ход был малоприметен, потому что яросла- вец Лужин спал на диване Юлии Головы, Петр сидел на кухне и пялился в окошко, прилипнув к нему лицом, Анна Олеговна "Донские рассказы" одолевала. Но во втором часу дня пришла из школы Любовь, и жизнь квартиры несколько оживилась.
Первым делом Любовь накормила Петра ненавистными ему кушаньями, потом выпроводила брата гулять, потом уселась напротив спящего Лужина и сказала как бы сама себе:
- А спать здесь нечего, у нас не богадельня для престарелых.
Скрипнула, отворяясь, дверь, и в комнату просунулась Митина
голова. Несколько секунд Митя с неприязнью смотрел на Лужина, потом пристально - на Любовь и, точно припомнив что–то, поманил ее пальцем, приглашая выглянуть в коридор.
- Скажи, кума, похож я на подлеца? - убитым голосом спросил Митя, как только за Любовью закрылась дверь.
- По–моему, не похож.
- А вот выходит, что я подлец. Как это ни печально, а нужно признать, что я полный мерзавец и сукин сын!
- Почему?
- Этого я тебе пока сказать не могу. Пока поверь на слово: мерзавец и сукин сын. Самое интересное, что это, оказывается, ужасно - понимать, что ты гад паршивый. Такое чувство, точно все кончилось, точно уже ничего не будет… как будто тебе ноги отрезало электричкой!
- Ну, полный вперед! - с испугом сказала Любовь и приложила к щеке ладонь. - Да что случилось–то? Из школы за что–нибудь исключили?
- А? Нет…
- Тогда, может быть, ты заболел? Вон ты какой - бледный как полотно.
Митя посмотрел на Любовь таким образом, как смотрят йа людей, которых силятся узнать, но узнать не могут.
- Может, и заболел, - проговорил он, - это даже очень возможно, что заболел. То–то я сегодня на химии сижу - думаю, на истории сижу - думаю, на английском сижу - опять думаю!..
- И про что же ты думал?
- Про то, что я мерзавец и сукин сын.
- Если бы ты знал, какой мерзавец этот… ну, который приехал из Ярославля, ты перед ним святой. Ты представляешь, он мне такие пошлости говорил!..
Митино лицо из наивно–печального сделалось злым и озарилось нехорошей улыбкой.
Хлопнула входная дверь, и в прихожую ввалились Чинариков с Белоцветовым. Чинариков говорил:
- …Между тем Жером Лежен давно доказал, что законы разума как–то соответственны законам мироздания, а вот законы нравственности - никак. Стало быть,' разум развивался согласно природе, а нравственность - вопреки.
- С чего ты, собственно, взял, что нравственность - это одно, а разум - совсем другое? - спрашивал Белоцветов, вводя Чинарикова в свою комнату.
- Кое–какие основания для этого у меня есть. Положим, зло имеет массу причин самого эмпирического происхождения, от желания личной выгоды до желания выглядеть в глазах ближнего лучше, чем ты того заслужил; добро же, то есть нравственность, всегда исходит из одного: из того, что зло душа не принимает…
С этими словами Чинариков сел на диван и полез в карман джинсов за папиросой.
- Да нет же, Василий, в том–то все и дело, что нравственность и разум нерасторжимы. Недаром, только вкусив от древа познания, Вва с Адамом увидели, что они наги. Недаром с нашим миром не гармонирует только лучшая, именно мыслящая часть человечества… Одним словом, все разумное нравственно, а все нравственное разумно.
- Я не понимаю, к чему ты клонишь, - сказал Чинариков и выпустил из ноздрей неестественно много дыма.
- Я клоню к тому, что в программу природы наверняка входила задача ограждения человека - существа нежного и, в общем–то, беспомощного в первые полтора миллиона лет его истории, - задача ограждения человека некой охранной грамотой, некой иммунной системой от сонмища внешних бед, от жестоких законов диалектики, способных загубить его на корню. Этой охранной грамотой и стала нравственность личностного порядка. На практике она могла так работать, хотя это, конечно, в порядке бреда: разумно–нравственная моя суть никогда не занесет меня в компанию убийц, которые могут запросто проиграть меня в три листа.
Раздался властный стук в дверь, и Белоцветов сказал:
- Войдите!
Вошел участковый инспектор Рыбкин, он снял фуражку, протер внутренность тульи носовым платком, снова надел ее на затылок и сказал голосом крайне усталого человека:
- Я из–за вашей квартиры, наверное, скоро подам в отставку…
- Одну минуту, товарищ Рыбкин, - остановил его Белоцветов, - еще пару слов, и мы к вашим услугам. Так что, Василий, добродетель - это спасение. Быть нравственным человеком значит, возможно, даже прежде всего быть человеком настолько разумным, чтобы соображать: добро или по крайней мере неделание зла - это то, что хранит тебя от несчастий. Если тебе плевать на охранную грамоту, выданную природой, то ты живешь под законами диалектики - тебе и в морду походя дадут, и свинкой ты заболеешь на старости лет, и кирпич упадет тебе на голову с пятого этажа. А если ты нравствен хотя бы пассивно, то природа в этом случае освобождает тебя ото всех излишних, незаслуженных, праздных бед. И от некоторых заслуженных тоже.
- А по шее ни за что ни про что кто вчера получил? - ядовито спросил Чинариков и с чувством раздавил окурок в голубом блюдце, на котором лежал сахарный огрызок и ломтик высохшего лимона.
- Так что там у вас, товарищ Рыбкин? - сказал Белоцветов, состроив на лице нечто канцелярское, деловое.
- Да вот опять от вашего жильца поступил сигнал. И опять в стихах… 4
- Не берите в голову, - сказал Чинариков. - Тем более что имеется гораздо более серьезная тема для разговора. Как насчет дела Пумпянской, товарищ Рыбкин?
- Дело темное, - сказал Рыбкин.
- Да уж, темнее некуда, - печально согласился с ним Белоцветов. - И это вы еще не все знаете. Например, вы не знаете, что примерно через сутки после исчезновения Пумпянской на ее имя пришло загадочное письмо, буквами, вырезанными из книжки "Серебряное копытце", в нем была выклеена смертельная угроза и требование вернуть какие–то документы. Изрезанную книжку я обнаружил в комнате Юлии Головы. Как вам это нравится?
- Мне это совсем не нравится, - сказал Рыбкин.
- Мне тоже, - признался Белоцветов и заходил, что называется, из угла в угол, - Таким образом, у нас складывается в высшей степени диковинная картина: в день смерти коллежского советника Пумпянского в нашей квартире появляется его привидение, которое вогнало в ужас Юлию Голову…
- Вы дождетесь, - перебил его Рыбкин, - вы дождетесь, что в конце концов поступит сигнал и на ваше идеалистическое мировоззрение.
- Ну так вот, - переждав, продолжал Белоцветов, - значит, появилось привидение, которое вогнало в ужас Юлию Голову; вслед за этим Пумпянская приняла таблетку седуксена, прихватила с собой фотокарточку отца - или привидение прихватило собственную фотокарточку, которую оно потом зачем–то изорвало, - и отправилась на Покровский бульвар, где в скором времени и скончалась от переохлаждения организма; а на другой день является письмо, вырезанное из "Серебряного копытца".
- Если отмести гипотезу с привидением, то так оно все и было, - подтвердил Чинариков.
- К сожалению, это не гипотеза, - возразил Белоцветов, - а почти медицинский факт. Мало того что Юлия учуяла жженую серу, вчера еще и Кузнецова узнала по фотокарточке старика. Какие будут выводы? У меня как нарочно вывод один: мерещится мне за всем этим некая свежая темная сила, зло, так сказать, новейшего образца… Я его чувствую, как ревматики непогоду.
Рыбкин помрачнел и сравнительно надолго вперился в стену странно налившимися глазами. Затем он сказал:
- Главное, что нет состава преступления, происшествия и то нет. Есть просто–напросто смерть старушки, окруженная некоторыми загадочными обстоятельствами.
- Вам бы, ментам, только б ничего не делать! - со злобой сказал Чинариков.
- Слушай, ты возьми себя в руки, - отозвался инспектор Рыбкин, - ты не забывайся - я все–таки при исполнении!
Белоцветов заметил:
- Мне, как это ни странно, вот еще что не дает покоя: зачем Петька–то той ночью на горшке сидел и делал вид, что просматривает газету?
- Гораздо интереснее было бы узнать, - сказал Рыбкин, - похож Фондервякин на Пумпянского или же не похож.
У Чинарикова с Белоцветовым сразу сделались какие–то внимательные обоюдные физиономии.
- Ну, как похож… - проговорил Чинариков, шаря глазами по потолку. - Похож, конечно, как все лысые похожи меж собой…
- Ну почему? - сказал Белоцветов. - Они и ростом примерно одинаковые, и в сложении общее что–то есть. Вообще эта версия мне близка; очень может быть, что именно Фондервякина увидела Юлия в коридоре и с испугу потом узнала его в фотокарточке старика. То есть очень может быть, что именно Фондервякин как–jo подвел нашу старушку под переохлаждение организма.
Чинариков предложил:
- Может быть, мы на него нажмем?
Белоцветов поинтересовался:
- А как ты на него собираешься нажимать?
- Очень просто! Сейчас вот заявимся к нему всей компанией и потребуем: давай сознавайся, гад, а то хуже будет!
- Можно попробовать, - сказал Рыбкин.
- Я вас, ребята, предупреждаю, - заявил Белоцветов, - что из этой затеи получится одна глупость. Тем более что угрозливое письмо исходит не от Льва Борисовича, а от семейства Юлии Головы,
- Ну, положим, кто угодно мог у Петьки книжку украсть, - сказал Чинариков, - А на привидение похож один Лев Борисович Фондервякин!
Внезапно дверь в комнату отворилась, и Фондервякин, выросший на пороге, жалобно произнес:
- Ну где же я похож на привидение, что ты мелешь?
Белоцветов, Чинариков, Рыбкин - все трое были неприятно удивлены,
- И никакой я старушки не убивал, вот честное слово, не убивал! Верьте слову, братцы, ну какой из меня убийца! Давайте я лучше в другом преступлении признаюсь: что хотите со мной делайте, граждане, а никакой я не Фондервякин!..
- Гм! - промычал Рыбкин, - А кто же вы, интересно?