- Ни за что! - на нервно–высокой ноте ответил Митя.
Между тем сцена у двери в ванную комнату уже начала привлекать нежелательное внимание. Ярославец Лужин было попытался вклиниться в разговор, Фондервякин высунулся из своей комнаты, Вера Валенчик выглянула на шум. Однако Чинариков всех их успокоил и удалил.
- Я только одного не могу понять, - сказал Белоцветов. - Ведь спроецировать изображение на зеркальной поверхности невозможно, а ты, Дмитрий, проецируешь, черт такой!
- Это совсем не сложно, - сообщил Митя. - Система компактных линз, особо мощный источник света, плюс я еще намазал зеркало желатином - и получается настоящее привидение, если смотреть, конечно, издалека.
- И при этом немного пованивает, не так ли?
- Это немного есть. Да… еще я звонил из автомата по телефону, чтобы выманить старушку из комнаты и выкрасть у нее фотокарточку старика.
- Не надо врать! - раздался вдруг голос Любови, и Чинариков с Белоцветовым обернулись. - Не надо врать; по телефону звонила я…
- Если честно, - сказал из–за двери Митя, - то я на нашей старухе просто хотел испытать свой аппарат для показывания привидений. Я же не знал, что она со страху уйдет из дома и ни с того ни с сего помрет…
- Так… - произнес Чинариков, опустил подбородок на грудь и печально посмотрел в пол. - Ну и как вы собираетесь дальше жить? Как вы, спрашивается, собираетесь жить после того, что вы, паскудники, натворили?!
- Не знаю… - откровенно ответил Митя и добавил, несколько помолчав: -Хотите - верьте, хотите - нет, а я сам весь измучился, второй день себе места не нахожу. Как до меня доперло, что старушка по моей милости померла, так себе места не нахожу. Нет, пускай уж лучше меня посадят!
- И посадят! - заверил его Чинариков. - Обязательно посадят, можешь не сомневаться!
- Мить, а Мить! - сказала Любовь, прильнув лицом к двери в ванную комнату. - Ты не переживай, что тебя посадят. Я все равно за тобой пойду. Поселюсь рядом с тюрьмой в хибарке и буду там жить, чтобы ты только знал, что ты в своем горе не одинок.
- А как же учеба? - по–взрослому спросил Митя.
- Ну, наверное, там тоже школы есть, куда тюремщиков посылают. Ты будешь работать на рудниках, а я утром буду в школу ходить, а по вечерам стану носить тебе передачи.
- И даже если меня не посадят, - задумчиво сказал Митя, - то я все равно завербуюсь на Крайний Север и буду жить так, чтобы это было вроде законное наказание. Тем более что я его не боюсь. Я его не только не боюсь, а даже я его требую, потому что я имею право на наказание, вот как больные на лечение и уход.
Белоцветов сказал:
- В этом смысле можешь не беспокоиться: так и так тебя ожидает не жизнь, а сплошное законное наказание. Или незаконное, я не знаю.
Чинариков прильнул к двери и сказал Мите:
- Ну ладно, хорош дурочку валять! Давай вылезай! А то ты там чего–нибудь натворишь, а нам с Никитой всю жизнь казниться.
- Не вылезу я, Вась, - отозвался Дмитрий, - ты об этом даже не заикайся. Считай, что пока то да се, я себя приговорил к одиночному тюремному заключению.
- Ну и черт с тобой! - сказал Чинариков, - - Сиди себе на здоровье, а мы пошли.
С этими словами Чинариков направился на кухню, Петр поплелся следом за ним, Белоцветов пошел к себе, а Любовь присела на корточки подле двери в ванную комнату и подперла голову кулачком.
Было около одиннадцати часов вечера. Анна Олеговна давно уже спала у себя за ширмой, Юлия Голова, уложив Лужина на полу, сидела перед зеркалом, сооружая ночную маску, Фондервякину не спалось, и он ворочался с боку на бок, Вера Валенчик что–то вязала, а Генрих с пером в руке уже битый час как смотрел сквозь стену.
Белоцветов некоторое время ходил у себя в комнате от двери к окну и пытался размышлять об особенностях нынешней нравственности в свете Митиного поступка. Что–то не думалось, не гадалось. Белоцветов вышел из комнаты в коридор, приблизился к старинному зеркалу и потрогал его рукой. Потом он направился в кухню и по пути, наклонившись, потрепал Любу по голове.
Света в кухне не было, однако луна, стоявшая высоко, давала достаточное освещение, и Белоцветов сразу увидел Василия Чинарикова, сидевшего у окна, а также Петра, который примостился у него на коленях. Оба смотрели на луну, слегка задрав головы, и вполголоса напевали:
У него за каждым камнем аллах, А меня кто, сироту, защитит, -
причем Петр сильно фальшивил по малолетству.
Белоцветов возвратился к ванной комнате, постучал в дверь и сказал:
- Поимей совесть, Дмитрий! Ночь на дворе, а Любовь из–за тебя сидит возле двери, как собачонка!
- Пускай идет спать, - отозвался Митя, - я ее не держу.
- Нахал ты, вот что я тебе скажу! Люба себя ведет прямо как Соня Мармеладова, а ты над ней изгиляешься, сукин сын!
Что это еще за Соня Мармеладова? - в злом недоумении спросил Митя.
- Ну ты даешь! - сказал Белоцветов. - Ты что, "Преступление и наказание" не читал?
- Ну не читал… что мне теперь - повеситься?
- Вешаться не надо, а вот "Преступление и наказание" надо бы прочитать.
Митя ничего не ответил. Белоцветов в раздумье еще немного постоял напротив двери в ванную комнату и траурно–медленным шагом пошел к себе. Войдя в свою комнату, он сел за стол, отодвинул локтем горбушку ржаного хлеба и яичную скорлупу, взял в руки перо, отыскал какой–то клочок бумаги и стал заносить соображения, навеянные ему Митей, чтобы не забыть их завтра с Чинариковым обсудить. Мысли эти сводились к тому, что в процессе нравственного развития человечества литературе отведено даже в некотором роде генетическое значение, потому что литература - это духовный опыт человечества в концентрированном виде и, стало быть, она существеннейшая присадка к генетическому коду разумного существа, что помимо литературы человек не может вполне сделаться человеком - что–то передается из поколения в поколение с кровью предков, а что–то только посредством книг: из этого вытекало, что люди обязаны жить с оглядкой на литературу, как христиане на "Отче наш"…