- Ну и какие будут соображения?
Белоцветов передал записку Мите Началову и ответил:
- Я при таких крутых поворотах вообще теряю способность соображать.
- А ты, Дмитрий, что скажешь?
- По–моему, тут дело нечисто, - сказал Митя в раздумье. - Наверное, все–таки наша старуха была замешана в каких–нибудь махинациях. Или она ни в чем не была замешана, но хранила документы, изобличающие какое–то преступление.
- А по–моему, - сказал Чинариков, - для начала нужно хорошенько исследовать письмецо. Берем конверт: так… штемпель с датой отправления смазан, но больше всего похоже на то, что письмо было отправлено в прошлый вторник; в нашем почтовом отделении письмо было получено сегодня - штемпель с датой получения четкий; и последнее относительно конверта: поскольку адрес написан обыкновенным металлическим пером и фиолетовыми чернилами, писали его на почте.
- Почерк тебе о чем–нибудь говорит? - рассеянно спросил Белоцветов.
- Почерк скорее всего, как ни странно, женский. Что же касается записки, то вот что интересно: буквы, по–моему, вырезаны из какой–нибудь детской книжки. Больно они крупные, и уж больно тут насыщенная печать.
- А это о чем тебе говорит?
- Это говорит только о том, что буквы были вырезаны из какой- нибудь детской книжки.
Наступило молчание, Митя теребил в пальцах записку, Белоцветов невидящими глазами разглядывал чашки с портретами наполеоновских маршалов, Чинариков размышлял,
- А знаете, кто убил Александру Сергеевну? - заявил Чинариков примерно через минуту.
- Кто? - испуганно выдохнул Белоцветов, а Митя Началов изобразил ушки на макушке глазами и особенным склонением головы.
- Почта! Точнее, какое–то почтовое отделение! Ведь, отправляя письмо по почте во вторник, убийца резонно предполагал, что Александра Сергеевна получит его в среду утром, потому что отправлял–то он его, возможно, даже с соседней улицы. Получи Александра Сергеевна письмо действительно в среду утром, она, наверное, со страху отдала бы таинственные документы убийце, но из–за наших почтовых безобразий письмо пришло не в среду, а в воскресенье, точно оно не из Москвы в Москву было писано, а из Лос–Анджелеса в Москву. Значит, почта и есть настоящий преступник, по крайней мере соучастник кровавого преступления!..
- Не до шуток сейчас, Василий! - перебил его Белоцветов. - Ох не до шуток! Потому что с этим письмом дело приобретает слишком значительный оборот. Тут уже такие открываются криминальные глубины и перспективы, что пора Рыбкина подключать.
- Ни в коем случае! - с жаром сказал Чинариков. - Мы это дело начали, мы его и закончим. А то - здравствуйте, я ваша тетя! Мы уже без малого на преступника вышли, несколько версий отработали, сто человек опросили - и все это Рыбкину подарить? Нет, ты как хочешь, а я своими руками ему строить карьеру не собираюсь…
- Ну что ты мелешь? Когда это мы на преступника выходили?
- Привет, а разве мы с тобой только что не пришли к заключению, что преступник - стовосемнадцатилетний старик, который состоял с Александрой Сергеевной в каких–то продолжительных отношениях?..
Белоцветов ничего не ответил и только посмотрел на Чинарикова, что называется, свысока.
- Разве мы с тобой не разработали оптимальную версию этого преступления? - продолжил Чинариков. - Стовосемнадцатилетний старик, на которого у нашей Александры Сергеевны имелся какой–то компрометирующий материал, пишет ей во вторник письмо с требованием отдать ему материал и угрожает смертельной карой; из–за тихого саботажа на почте ответа он не получает и поэтому в пятницу вечером сначала узнает по телефону, дома ли его жертва, а потом заявляется к нам в квартиру и натыкается на Юлию Голову; некоторое время спустя он приходит вновь, пугает Александру Сергеевну до такой степени, что она вынуждена принять седуксен, затем отбирает какие–то документы, снимает со стены собственную фотокарточку, чтобы обрезать след, выводит несчастную женщину на улицу, убивает и прячет труп.
- А что? -сказал Митя Началов. - Очень похоже, что именно так и было.
- Для того чтобы это было именно так, - наставительно сказал Белоцветов, - в Москве должен заваляться хоть один стовосемнадцатилетний старец.
- Откуда такая географическая узость? -с деланной улыбкой спросил Чинариков. - Он мог заваляться и в Московской области, и в Сызрани, и даже в какой–нибудь Кзыл–Орде.
- Хорошо, а почему адрес на конверте написан женской рукой?
- Господи, да попросил первую попавшуюся старушку на почте, она адрес и написала!..
- Хорошо, а зачем исходящий штемпель преступник смазал?
- Чтобы скрыть собственный ареал.
- Хорошо, с какой стати он пошел на мокрое дело в мундире, да еще при крестике - к чему такой причудливый маскарад?
Чинариков грустно развел руками.
Тут раздался стук в дверь, и вошел Валенчик.
- Попрошу всех на кухню, - торжественно сказал он.
Было уже что–то около семи часов вечера.
4
В то время как Чинариков с Белоцветовым самозабвенно разгадывали тайну исчезновения Александры Сергеевны Пумпянской, жизнь двенадцатой квартиры, как говорится, шла своим чередом. Фондервякин несколько часов подряд играл с Душкиным в шахматы; сначала они немного поцапались, поскольку Душкин и Фондервякину объявил о своих претензиях на освободившуюся жилплощадь, но, слово за слово, они договорились до пешки, которая метит в ферзи, и немедленно выяснилось, что оба завзятые шахматисты. Анна Олеговна Капитонова после обеда легла соснуть, Митя Началов, прежде чем явиться к Чинарикову с письмом от убийцы, ходил на улицу прогуляться, а по возвращении прочел несколько страниц из "Войны и мира", именно сцену знакомства Пьера Безухова с Каратаевым. Юлия Голова, накормив свой выводок, принялась за выкройки из "Бурды" и в ту минуту, когда Белоцветов явился к ней с фотографией привидения, как раз перерисовывала в специальную тетрадочку вечерние туалеты. Любовь тем временем делала уроки на понедельник. Петр сначала слонялся по коридору, потом ходил гулять, потом опять слонялся по коридору. Генрих Валенчик что–то писал, Вера Валенчик просто сидела сиднем.
В седьмом часу вечера Фондервякин с Душкиным, оба несколько очумевшие от игры, вывалились в коридор.
- Послушай, Лева, - задумчиво сказал Душкин, -ты не знаешь, зачем я здесь?
- То есть? - переспросил его Фондервякин.
- То есть ты можешь сказать, зачем я забрел в вашу квартиру?
- Ты вроде хотел присмотреться к освободившейся комнате. Но это дудки, комнатки тебе не видать как своих ушей.
- Эх, Лева, Лева, плохо же ты меня знаешь! Я человек простой, даже прямолинейный: если я чего решил, то будет по–моему, хоть ты тресни.
Вышла из своей комнаты в коридор Анна Олеговна Капитонова, в ситцевом халате, со свалявшимися фиолетовыми колечками на голове, и, наткнувшись взглядом на Душкина, удивленно округлила заспанные глаза.
- Вот полюбуйтесь, Анна Олеговна, - сказал Фондервякин и отрекомендовал ей слесаря известным положением рук, - Еще один претендент на освободившуюся жилплощадь!
- Это возмутительно, - сказала Анна Олеговна, впрочем, без особого возмущения. - Только через мой труп! Постороннее лицо вселится в нашу квартиру только через мой труп! Одну старушку вы уже, товарищи, уходили, придется вам еще одну уходить…
- Помилосердствуйте, - взмолился сахарно Фондервякин, - ну какая же вы старушка?
Капитонова на его замечание довольно строго отозвалась.
- Спасибо, конечно, за комплимент, - сказала она, - но комнату я не отдам ни за какие благополучия!
- Вы так о ней говорите, как будто она уже ваша, - заметил пасмурно Фондервякин.
- Будет моя, никуда не денется!
- На каких это основаниях она будет ваша?
- Да на том хотя бы основании, что комната Пумпянской смежная с нашей комнатой. Остается только дверь прорубить, и получатся апартаменты в апартаментах…
- Не спорьте, ребята, - перебил Душкин. - Не тратьте понапрасну слова и нервы, потому что все равно в эту комнату въеду я.
- Только через мой труп! - подтвердила Анна Олеговна.
На шум в коридор высунулся Валенчик.
- Опять что–нибудь стряслось? - испуганно спросил он.
- Стряслось, - ответил ему Фондервякин и отвернулся. - Как коршуны все слетелись на освободившуюся жилплощадь!
- А меня, конечно, побоку?
- Это само собой.
- В таком случае я вижу только один выход из положения: собраться всем миром, как в восьмидесятом году, и решить жилищный вопрос на демократических основах. Пусть народ решит, кому оставаться на своих местах, а кому в двух комнатах жировать. Пора, товарищи, осваивать демократию - все–таки на носу семьдесят вторая годовщина советской власти!
- Так ведь народ - это мы, - возразил ему Фондервякин. - Вот каждый из нас и решит, что именно ему полагается в двух комнатах жировать.
- А мы по–хитрому обделаем это дело… Мы выберем комитет и вменим ему в обязанность, всесторонне рассмотрев вопрос, принять соответствующее решение.
- Из ЖЭКа надо кого–нибудь пригласить, - предложил Фондервякин, - а то у нас своя демократия, а у них своя.
- Ничего не имею против. Вы, Лев Борисович, давайте звоните Востряковой, а я жильцов наших оповещу.
- Оповещай, оповещай… - согласился с ехидцей Душкин. - У вас своя демократия, у ЖЭКа своя, а я, ребята, буду действовать по–простому, на основе пословицы: против лома нет приема.
- Что вы имеете в виду? - строго спросил Валенчик.
- Это пока секрет.
Минут через десять на кухне сошлось все население двенадцатой квартиры за исключением Белоцветова, который что–то подзадержался, и включая слесаря Душкина, бодро облокотившегося о газовую плиту. Вера Валенчик пришла со своим стулом, Генрих ради такого случая даже надел свежую рубашку в крупную коричневую клетку и причесался, Фондервякин стоял у кухонного стола и нервно стучал по стеклу ногтями, Анна Олеговна также нервничала и то разглаживала платье на животе, то поправляла свои фиолетовые колечки, Митя Началов был задумчив и тих, Чинариков, явившийся в вечных джинсах и в майке с короткими рукавами, скрывавшими воздушно- десантную татуировку, занял позицию возле двери на черную лестницу, Юлия Голова листала свою тетрадочку мод, Любовь пришла с учебником латинского языка, Петр сидел на табурете и мелко болтал ногами. ^
- Товарищи соседи! -начал было Генрих Валенчик, но тут в прихожей раздался длинный звонок, и он вынужден был прерваться.
Послышался звук отпираемой двери, затем шаги, а затем в кухне появилась техник–смотритель Вострякова в белоснежной нейлоновой курточке и взвопила:
- Есть у вас совесть, граждане, или нет? Даже в воскресенье человеку расслабиться не дадите!..
- Расслабляться будем в могиле, -мрачно сказал Фондервякин, и это замечание почему–то утихомирило Вострякову.
Последним явился Белоцветов, на лице которого значилось что–то беспокойно–грустное, болевое.
- Ну, хорошо, - спросила примирительно Вострякова, --что тут у вас стряслось?
- Сейчас все узнаете, - сказал ей Валенчик и, поскольку дальнейшие его слова были обращены ко всему собранию, резко преобразился: выпрямился, посерьезнел, упер руку в бок и вроде бы даже с лица несколько похудел, - Товарищи соседи! - заговорил он. - Мы собрались здесь затем, чтобы избрать комитет жильцов. Прошли дремучие времена - это я искренне говорю, - сейчас на дворе такая эпоха, когда демократия и гласность решают все. Так вот и давайте демократическим путем выберем комитет, скажем, из трех человек, и пускай он решит в условиях гласности, кому въезжать в освободившуюся жилплощадь. Начнем с выдвижения кандидатур…
Но никто выдвигать кандидатуры не собирался. Все молчали; все так глубоко молчали, что было слышно, как капает вода из крана.
Наконец Анна Олеговна заявила:
- Легко сказать - выдвигайте кандидатуры!.. А кого выдвигать- то - вот в чем вопрос! Ведь кого ни возьми, у всех на комнатку Пумпянской имеется интерес.
И опять молчание.
- Ну что же вы, товарищи? - взмолился Валенчик. - Активнее, активнее!
- Я предлагаю свою кандидатуру, - набычившись, сказал Фондервякин, так как он предвкушал энергичные возражения.
- Ну уж это дудки! - вскричала Юлия Голова. - Каждому дураку известно, что вы стремитесь захапать комнату Пумпянской под кладовую!..
- Вообще это какая–то несоветская постановка вопроса, - заметил Валенчик, и Вера по супружеству согласилась с ним неким преданным движением головы. - От такого самовыпячивания за версту несет буржуазным парламентаризмом…
И Генрих начал добросовестно разъяснять, почему от предложения Фондервякина несет буржуазным парламентаризмом.
- Ты чего задержался–то? - спросил Чинариков полушепотом Белоцветова, который все это время пристально смотрел в пол.
Белоцветов сказал:
- Да вот, понимаешь, пришло вдруг на мысль книжки Петькины пролистать…
- Пролистал?
- Пролистал… В "Серебряном копытце" вырезано тридцать три буквы, две точки, одно тире. Следовательно, как это ни дико, письмо со смертной угрозой исходит из семьи Юлии Головы…
Чинариков взметнул брови, но тут на глаза ему попалась большая эмалированная кастрюля, стоявшая на подоконнике, и он невольно сглотнул слюну, поскольку от кастрюли прохладно припахивало борщом.
- Послушай, профессор, а ведь мы с тобой за этой криминалистикой даже не завтракали сегодня!
Белоцветов рассеянно кивнул и опять засмотрелся в пол.
- …И мы этим чуждым тенденциям потворствовать не желаем, - тем временем заканчивал свою речь Валенчик. - Так что, Лев Борисович, давайте своей кандидатуре самоотвод!
- Самоотвод, - громко повторил Петр, которому, видимо, понравилось это слово.
- Нет, товарищи соседи, - сказала Капитонова, - так мы далеко не уедем. С этой демократией получается ерунда, потому что Лев Борисович желает захапать комнату под кладовую, у Юлии двое разнополых детей, Генриху подавай кабинет, у меня, честно скажу, Дмитрий. Ну какая тут может быть демократия? Давайте уж решим это дело старинным народным способом - кинем жребий.
- Ну конечно! - сказала Люба. - Мы будем кидать жребий, а комната достанется, например, Никите Ивановичу, которому на фиг эта комната не нужна!
- А давайте поступим так, - предложил Фондервякин, - давайте, товарищи, безо всяких глупостей предоставим жилплощадь мне. Ведь я почти старик, едрена корень, я прошел через огонь, воду и борьбу с космополитизмом - так неужели же я у родины кладовки не заслужил?!
Генрих Валенчик оставил это предложение без внимания.
- Итак, - сказал он, - какие будут предложения в смысле кандидатур?
Против всякого ожидания слово взяла генриховская Вера.
- Я предлагаю выбрать в комитет таких людей, - сказала она, - которые не заинтересованы в расширении метража. То есть я выдвигаю кандидатуры Василия и Никиты.
- А третьего кого? - спросил ее Генрих.
- А третий кандидат пускай будет Вера, - предложил Фондервякин. - Она хоть и ожидает прибавления семейства, но на расширение метража ей, по–моему, наплевать.
- Ваша правда, - печально сказала Вера.
- Только пускай кандидаты вникнут в наше критическое положение, - пожелала Юлия Голова.
Фондервякин ответил:
- Это само собой.
- Так, еще у кого–нибудь имеются соображения по кандидатурам? - спросил Генрих Валенчик и после очень короткой паузы сам ответил на свой вопрос: - Соображений нет. Тогда приступаем к тайному голосованию. Вот спичечный коробок…
Вострякова его перебила:
- Погодите, граждане, это вы серьезно?
- Что "серьезно"? - спросил Валенчик.
- Вы серьезно собираетесь таким путем жилплощадь распределять?
Все, кроме Душкина, ответили утвердительно.
- Тогда я вам, граждане, официально заявляю: никаких жребиев! Как ЖЭК решит судьбу этой комнатки, так и будет!
- Ну уж нет, товарищ Вострякова! - сказал Фондервякин. - Это вам все–таки не тридцать седьмой год, и мы не потерпим никакого ведомственного диктата.
Валенчик примирительно сказал:
- Так, только давайте, товарищи, без этого… без личностей и угроз. Тем более что все равно наши коммунальники против демократии и гласности не попрут. Побоятся они противопоставить себя народной стихии, потому что это уже будет деятельность самой враждебной пробы…
Вострякова призадумалась и, призадумавшись, потемнела.
- Итак, - продолжал Валенчик, - приступаем к тайному голосованию… Вот спичечный коробок - в нем ровным счетом семь спичек по числу избирателей, имеющих право голоса; кто голосует за выдвинутые кандидатуры, тот возвращает спичку в коробок в первозданном виде; кто против Никиты, обламывает головку; кто против Васьки, тот кладет в коробок полспички; кто против Веры, тот оставляет огрызочек с ноготок.
- Какая–то это невразумительная избирательная система, - сказала Анна Олеговна, туповато оглядывая собрание. - А если я, положим, захочу проголосовать против Веры, но за Никиту?
- Тогда головку вы оставляете, а от противоположного конца отгрызаете огрызочек с ноготок.
- А если за Веру и Никиту, но против Василия?
- Тогда просто переламываете спичку на две равные части.
- Нет, - сердито произнес Фондервякин, - я таким причудливым путем голосовать не согласен! Запутаемся, к чертовой матери, или, чего доброго, начнутся всякие махинации…
- А ну их к дьяволу, эти выборы… - предложил Чинариков. - Давайте вообще сделаем из комнаты Александры Сергеевны Пумпянской мемориал. И не в обиду никому, и голову с этими дурацкими выборами не ломать…
- Меня другое интересует, - вставила Любовь Голова, - почему это вы все будете голосовать, а мы с Дмитрием не будем голосовать? Это, по–вашему, называется демократия?
- Цыц! - урезала ее мать.
Фондервякин подбоченился, люто посмотрел на Чинарикова и сказал:
- Я, Василий, даю твоему возмутительному предложению самую решительную отставку! Это же надо додуматься до такого: Вера на сносях, Юлия ютится с двумя детьми, заслуженному человеку некуда приткнуть шестнадцать банок…
- Уже пятнадцать, - поправил Митя
- …пятнадцать банок консервированного компота, а этот тип предлагает отдать вполне жилое помещение под какой–то мемориал!
- Не под какой–то мемориал, - пояснил Василий, - а под мемориал коммунальной жизни, вообще быта маленького советского человека. Чудаки, ведь еще лет пятнадцать пройдет, и подрастающее поколение понятия не будет иметь о том, как бедовали отцы и деды! Ведь Дмитрий с Любовью - это последние советские люди, которые будут помнить о тяжелом наследии "военного коммунизма"!..
- Век бы о нем не помнить, - вставила Юлия Голова.
- Ну, не скажи, - возразил Валенчик. - Как хотите, товарищи, а все же это были университеты конструктивно новых человеческих отношений. Спору нет, горькие это были университеты, но ведь от них остались не только кухонные драки и керосин в щах, но и та, я бы ее даже назвал, семейственность, которая покамест еще теплится в наших людях. Скажете, не так?..