Хотите узнать, чем закончилось первое знакомство с Москвой для Владимира Гиляровского? Почему сын табачного фабриканта Евгений Вахтангов стал актером, променяв владикавказскую фабрику на Московский Художественный театр? Где случился главный конфуз Фаины Раневской? Как второй после Юрия Лужкова пасечник Москвы Владимир Брынцалов обманул всю страну? Почему Анастасия Заворотнюк, после путешествий по странам и континентам с очередными мужьями, снова и снова возвращалась в Москву? Что получил горец Дима Билан от Иосифа Кобзона в свой первый приезд в столицу? Скорее прочтите эту книгу. Узнаете много интересного и хорошо проведете время, путешествуя по Москве с самыми известными провинциалами.
Содержание:
Предисловие 1
Владимир Гиляровский 1
Михаил Нестеров 3
Евгений Вахтангов 5
Юрий Олеша 7
Семен Лавочкин 9
Григорий Александров 12
Давид Ойстрах 14
Фаина Раневская 16
Сергей Королев 19
Владимир Войнович 20
Евгений Евстигнеев 23
Иннокентий Смоктуновский 25
Людмила Гурченко 27
Леонид Филатов 30
Алена Апина 34
Владимир Брынцалов 36
Владимир Машков 37
Евгений Машков 40
Анастасия Заворотнюк 42
Дима Билан 45
Заключение 47
Примечания 47
Андрей Шляхов
МОСКВА НА ПЕРЕКРЕСТКАХ СУДЕБ
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ОТ ЗНАМЕНИТОСТЕЙ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ПРОВИНЦИАЛАМИ
Москва! - Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси - бездомный.
Мы все к тебе придем.Марина Цветаева. "Стихи о Москве"
Предисловие
Москва - город особый.
Хороший, прямо скажем, город и поэтому весьма и весьма привлекательный.
Так и влечет к себе людей Москва, так и манит. Люди поддаются, покидают родные места и едут в Москву.
В Москву!
В Москву!!!
Сестры Прозоровы, героини чеховских "Трех сестер", так и не добрались до Москвы. Не получилось у них, увы.
Зато получилось у многих других. У очень многих.
Поэтому исконных жителей в Москве куда меньше, чем приезжих. И, между прочим, знаменитостей среди этих самых приезжих немало. В том числе и таких знаменитых людей, чья слава в нашем представлении неотделима от Москвы.
Даже пресловутый Юрий Долгорукий, с именем которого связано первое упоминание города в летописях, был провинциалом - до переезда в Москву княжил в Суздале.
Литератор Гиляровский, написавший самую известную книгу о Москве и ее жителях, был родом из Вологодской губернии.
Архитектор Щусев, внесший немалый вклад в формирование того облика Москвы, который мы можем видеть сейчас, родился в Кишиневе.
Но Москвою привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Стихотворение, написанное одесситом Лисянским и положенное на музыку уроженца Полтавской губернии Дунаевского, стало гимном Москвы.
Эта книга о москвичах, которые родились за пределами своего любимого города. О мужчинах и женщинах.
Приезд в Москву стал важным, если не переломным моментом в судьбе каждого или каждой из них.
Поэтому-то она и называется "Москва на перекрестках судеб…".
Жаль, конечно, что обо всех интересных людях, связавших свою жизнь с Москвой, в одной книге рассказать невозможно. Но это только начало - если читателям захочется продолжения, автор непременно напишет еще одну книгу, а может быть, даже и не одну.
Все зависит от вас, дорогие и любимые читатели.
Но - автор больше не намерен злоупотреблять вашим терпением.
От предисловия пора переходить к самой книге.
К рассказам о тех, кто когда-то, давно или не очень, приехал в Москву…
И не пожалел об этом!
И нашел свое место в жизни и, разумеется, в Москве!
И прославился!
Я недолго думал о том, с кого начать эту книгу.
Владимир Гиляровский
Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.У. Шекспир. "Сонеты" (Перевод С. Я. Маршака)
Благими намерениями ничего хорошего не добиться. Это известно всем.
Совершишь какое-нибудь хорошее дело или просто хороший поступок, и жди… нет, не награды - возмездия!
Представьте себе такую картину.
Ноябрь 1873 года. Москва. Лефортово, а если точнее - Лефортовский сад. Девятый час вечера. Уже стемнело, публики в саду мало - кое-где на главной аллее еще можно встретить редких припозднившихся гуляющих, но на боковых дорожках уже совершенно пусто. В тиши глухих аллей прогуливается юнкер расположенного поблизости Московского юнкерского училища Владимир Гиляровский. Дышит свежим осенним воздухом и постепенно приходит в себя после обильных возлияний в трактире "Амстердам", что на Немецком рынке, чтобы к девяти часам вечера явиться в училище в надлежащем виде.
Сделав несколько кругов, я пошел в училище. Почувствовав себя достаточно освежившимся, юнкер Гиляровский направляется в училище. Пора уже, времени осталось мало, того и гляди в карцер за опоздание угодишь. Но вдруг… впрочем предоставим слово самому Владимиру Алексеевичу, превосходному, надо сказать, рассказчику: "Вдруг передо мной промелькнула какая-то фигура и скрылась направо в кустах, шурша ветвями и сухими листьями. В полной темноте я не рассмотрел ничего. Потом шум шагов на минуту затих, снова раздался и замолк в глубине. Я прислушался, остановившись на дорожке, и уже двинулся из сада, как вдруг в кустах, именно там, где скрылась фигура, услыхал детский плач. Я остановился - ребенок продолжал плакать близко-близко, как показалось, в кустах около самой дорожки, рядом со мной.
- Кто здесь? - окликнул я несколько раз и, не получив ответа, шагнул в кусты. Что-то белеет на земле. Я нагнулся: прямо передо мною лежал завернутый в белое одеяльце младенец и слабо кричал. Я еще раз окликнул, но мне никто не ответил.
Подкинутый ребенок!
Та фигура, которая мелькнула передо мной, по всей вероятности, за мной следила раньше и, сообразив, что я военный, значит, человек, которому можно доверять, в глухом месте сада бросила ребенка так, чтобы я его заметил, и скрылась. Я сообразил это сразу и, будучи вполне уверен, что подкинувшая ребенка, - бесспорно, ведь это сделала женщина, - находится вблизи, я еще раз крикнул:
- Кто здесь? Чей ребенок?
Ответа не последовало".
Сердобольный юнкер пожалел младенца, осторожно взял его на руки, громко вслух оповестил мать подкидыша о том, что идет в полицейскую часть, где передаст ребенка квартальному.
Лишь тишина была ему ответом.
"И понес ребенка по глухой, заросшей дорожке, направляясь к воротам сада, - вспоминает Гиляровский. - Ни одной живой души не встретил, у ворот не оказалось сторожа, на улицах ни полицейского, ни извозчика. Один я, в солдатской шинели с юнкерскими погонами и плачущим ребенком в белом тканьевом одеяльце на руках. Направо - мост, налево - здание юнкерского училища. Как пройти в часть - не знаю. Фонари на улицах не горят - должно быть, по думскому календарю в эту непроглядную ночь числилась луна, а в лунную ночь освещение фонарями не полагается. Приветливо налево горели окна юнкерского училища и фонарь против подъезда. Я как рыцарь на распутье: пойдешь в часть с ребенком - опоздаешь к поверке - в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребенком - нечто невозможное, неслыханное - полный скандал, хуже карцера; оставить ребенка на улице или подкинуть его в чей-нибудь дом - это уже преступление.
А ребенок тихо стонет. И зашагал я к подъезду и через три минуты в дежурной комнате стоял перед дежурным офицером…".
Все обошлось благополучно - с разрешения дежурного офицера юнкер Гиляровский отнес найденыша в полицию, откуда тот был отправлен на извозчике в воспитательный дом. Только вот на следующий день все славное Московское юнкерское училище, узнав о происшествии, хохотало, по словам Гиляровского, до упаду.
Ясное дело - юнкера. Возраст юный, кормежка сытная, сил и энергии в избытке - чего же и не похохотать? Пусть даже до упаду. Дело молодое, а развлечений мало. "Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду…".
Хохотали юнкера так громко, что отголоски их смеха дошли аж до близких к вышним сферам, которые всегда озабочены только одним - как бы чего не вышло.
Тем более - в первопрестольной!
Тем паче - в юнкерском училище, кузнице, как сейчас принято говорить, офицерских кадров!
Начальнику училища "поставили на вид". Тот подсуетился и отреагировал - вышиб (по другому и не скажешь) юнкера Гиляровского обратно в полк, без указания причины.
В сто семьдесят третий Нежинский пехотный полк, расквартированный в Николомокринских казармах Ярославля, откуда он и попал в Московское юнкерское училище. Да не просто попал, а, по его собственному же выражению, "был удостоен чести быть направленным".
В тот самый полк, куда Владимир Гиляровский был принят вольноопределяющимся третьего сентября (по старому, разумеется, стилю) 1871 года.
Не вполне адекватное "вознаграждение" за добрый христианский поступок, согласны?
Гиляровский так обиделся, что по прибытии в полк сразу же подал начальству докладную записку об отставке. Двумя днями позже Гиляровский получил послужной список, в котором было написано, что он уволен из Московского юнкерского училища и препровожден обратно в полк "за неуспехи в науках и неудовлетворительное поведение".
Как вам формулировочка, а? Оставил бы младенца замерзать под холодным осенним небом - тогда поведение было бы примерным?
И при чем тут "неуспехи в науках"?
Кроме послужного списка бывший юнкер получил также гимназический аттестат, метрическое свидетельство и два рубля тридцать пять копеек причитающегося жалованья.
На этой печальной ноте закончилось знакомство Владимира Алексеевича Гиляровского с Москвой. Закончилось внезапно, неожиданно, не самым лучшим образом, оставив в душе будущего автора "Москвы и москвичей" неприятный осадок.
Гиляровский, будучи человеком решительным и не склонным к унынию, плюнул на военную карьеру и снова пустился бродяжничать.
Правда, он еще послужит родине на военном поприще, причем добровольно. В 1877 году Владимир Гиляровский примет участие в русско-турецкой войне в качестве пластуна - армейского разведчика.
Почти восемь лет проведет он вдали от Москвы.
Кроме участия в русско-турецкой войне, успел многое.
Послужил в пожарных.
Поработал на "вредном производстве" - белильном заводе.
Всласть побродяжничал.
Побывал в табунщиках.
Попробовал себя в качестве циркача.
И даже стал актером - еще до службы в пластунах, в 1875 году дебютировал на сцене Тамбовского театра. В роли Держиморды в пьесе "Ревизор". По словам самого Гиляровского, на сцене он имел определенный успех.
Актерская стезя и привела его в Москву во второй раз.
В 1881 году.
Возраст у Владимира Алексеевича был уже не мальчишечий - к тридцати годам близился. По всем статьям - зрелый мужчина. В самом расцвете сил. Такому Москва, по идее, должна была сдаться без боя. Сдаться и осыпать всеми мыслимыми и немыслимыми благами.
Как бы не так - держи карман шире!
"Москва молодцов видала", - говорят в народе.
Вначале Гиляровский продолжал в столице актерскую карьеру - служил искусству в театре Анны Алексеевны Бренко, первом русском частном театре в Москве. Располагался этот театр в помещении Солодовниковского пассажа, разрушенного в 1941 году при ночной бомбардировке Москвы гитлеровской авиацией. В театре Бренко Гиляровский был не только актером, но и помощником режиссера.
Хорошее начало, многообещающее. Однако долго Гиляровский в театре госпожи Бренко и вообще на сцене не удержался. То ли московская публика оказалась более взыскательна, нежели провинциальная, то ли душа к актерству все-таки не лежала…
"Осенью 1881 года, после летнего сезона Бренко, я окончательно бросил сцену и отдался литературе. Писал стихи и мелочи в журналах и заметки в "Русской газете", пока меня не ухватил Пастухов в только что открывшийся "Московский листок"", - писал Гиляровский. Журналистикой он, кстати говоря, "баловался" еще в бытность актером - пописывал под псевдонимом "Театральная крыса" в газете "Современные известия" коротенькие заметки о московской театральной жизни.
Репортерская деятельность увлекла Гиляровского сразу же. Вот что писал он сам: "Я увлекся работой, живой и интересной, требующей сметки, смелости и неутомимости. Эта работа как раз была по мне".
Живая и интересная работа недаром требовала неутомимости - московскому репортеру Гиляровскому приходилось пробегать пешком солидные расстояния. От Сокольников до Хамовников, с одного происшествия на другое. "Трамвая тогда не было, ползала кое-где злополучная конка, которую я при экстренных случаях легко пешком перегонял, а извозчики-ваньки на дохлых клячах черепашили еще тише. Лихачи, конечно, были не по карману, и только изредка в экстреннейших случаях я позволял себе эту роскошь", - вспоминал он сам. Случались порой и проколы - потратит репортер-новичок, чтобы вовремя попасть к месту пожара, на лихача целых два рубля (весьма солидные деньги по тем временам), а за пятнадцать строк об этом происшествии получит всего-навсего семьдесят пять копеек. Рубль да двадцать пять копеек чистого убытку…
Как и всем новичкам, Владимиру Алексеевичу было трудно. Журналистский хлеб вообще несладок, а хлеб репортера, в чьи обязанности входит ведение хроники происшествий в таком большом городе, как Москва, несладок втройне. Но призвание обязывает: найдя свое место в жизни, Гиляровский уже не мог позволить себе его потерять.
Легкий на подъем, он поспевал всюду.
Общительный и, как это говорят сейчас, коммуникабельный, он легко заводил знакомства везде, где только можно. "У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил".
Гиляровский был не только сторонним наблюдателем, но и активным участником многих событий.
Пожар? Гиляровский принимает самое активное участие в его тушении, тем более, что он когда-то успел побывать и пожарным. Был и такой опыт.
Полететь на воздушном шаре? Почему бы и нет?
Наведаться в зловещий трактир "Каторга", что на Хитровке? Пожалуйста!
Москва была сурова, а Гиляровский деятелен и настойчив.
Результат не заставил ждать себя очень уж долго - столица-матушка протерла свои ясные очи и взглянула вдруг на дерзкого провинциала с благосклонностью и приязнью.
Это слезам Москва не верит, а делам даже очень…
Первую свою сенсацию, сенсацию настоящую, не надуманную, не высосанную из пальца, репортер "Московского листка" Владимир Гиляровский "ухватил" в 1882 году, когда случился страшный пожар в подмосковном Орехово-Зуеве. На Морозовской мануфактуре, по нынешнему - текстильной фабрике. Погибли люди.
Несколько дней провел Гиляровский в Орехово-Зуеве. Даром времени не терял - терся среди рабочих, сидел в трактирах и даже сумел разговорить одного из полицейских, принявшего репортера за "коллегу в штатском" из ведомства полковника Муравьева, то есть из сыскного отделения. Гиляровский выудил часть сведений как агент, а затем предъявил словоохотливому полицейскому свое репортерское удостоверение и заставил болтуна продолжить "интервью", в качестве награды пообещав не называть его имя в газете. Полицейскому некуда было деваться - сказавши "а", пришлось говорить "б"…
Четвертого июня в "Московском листке" был опубликован детальный отчет о пожаре на Морозовской мануфактуре: "28 мая, в половине двенадцатого часа ночи, в спальном корпусе № 8, где находились денные рабочие с семействами, а равно семейства отсутствовавших, вспыхнул пожар и в одно мгновение охватил все здание. Люди в страшном испуге бросились к выходу, но немногие успели спастись этим путем. Остальные начали бить и ломать оконные рамы и бросаться с высоты второго этажа на землю. Ужасную картину представляло горящее здание: в окнах, из которых, прорываясь в разбитые стекла, валил дым и языками поднималось пламя, зажигая наружную часть стены, метались рабочие, тщетно стараясь выбить крепкие, наглухо заделанные рамы… …Причины пожара объяснить никто не может, но ввиду того, что громадная казарма, имеющая семнадцать окон по фасаду в каждом этаже, вспыхнула моментально, загоревшись в разных концах, предполагают поджог, тем более что, по уверению фабричных, все лестницы в корпусе были облиты керосином…"
Гиляровский весьма прозрачно намекал на то, что фабричная администрация при молчаливом согласии властей всеми силами старается "замять", замолчать трагедию, чтобы ничего не платить пострадавшим.
Вышел большой скандал, хорошо еще, что Гиляровский подписался не своим именем, а псевдонимом "Свой человек".
Хозяева фабрики, братья Морозовы, ходатайствовали перед московским градоначальником Владимиром Андреевичем Долгоруким о высылке автора "крамолы" из Москвы.
Однако обошлось. К Долгорукому был вызван редактор и владелец "Московского листка" Пастухов, человек хитрый и многоопытный. Именно он посоветовал Гиляровскому псевдоним "Свой человек". Пастухов доложил "хозяину первопрестольной" о том, что заметку ему якобы принесли какие-то неизвестные рабочие с фабрики. На том все и закончилось.
""Московский листок" сразу увеличил розницу и подписку. Все фабрики подписались, а мне он заплатил двести рублей за поездку, оригинал взял из типографии, уничтожил его, а в книгу сотрудников гонорар не записал: поди узнай, кто писал!
Таков был Николай Иванович Пастухов", - писал Гиляровский в своих воспоминаниях.
Вскоре Гиляровскому представился случай прославиться открыто.
Правда, случай опять выдался печальным.
Очередная трагедия, на этот раз - железнодорожная.
Двадцать восьмого июня того же года ужинал Гиляровский в саду Эрмитаж, да не один, а в компании, где из чужих был только приятель Лентовского, управляющий Московско-Курской железной дорогой К. И. Шестаков. Ужинать сели своевременно - когда уже начало светать.
"Вдруг вбежал Михайла, любимец Лентовского, старший официант, и прямо к Шестакову.