- Вас курьер с вокзала спрашивает, Константин Иванович, несчастье на дороге.
Сразу отрезвел Шестаков.
- Что такое? Зови сюда! Нет, лучше я сам выйду.
Через минуту вернулся.
- Извините, ухожу, - схватил шапку, бледный весь.
- Что такое, Костя? - спросил Лентовский.
- Несчастье, под Орлом страшное крушение, почтовый поезд провалился под землю. Прощайте.
И пока он жал всем руки, я сорвал с вешалки шапку и пальто, по пути схватил со стула у двери какую-то бутылку запасного вина и, незамеченный, исчез".
На лихаче домчался до Курского вокзала!
"Вокзальными задворками" пробрался к специальному поезду с двумя вагонами третьего класса впереди и тремя зеркальными "министерскими" сзади!
Вскочил на подножку одного из "министерских" вагонов, дверь которого по-свойски (чужих ведь нет и не предвидится) была не заперта, и нырнул прямо в уборную!
Снял с себя пояс из сыромятной кожи и намертво привернул им ручку двери!
Так всю дорогу в уборной и просидел. Когда отмалчивался, а когда и грозно начальственно рычал и недовольно спрашивал: "Кто там?".
Поистине легок на подъем и сообразителен был репортер Гиляровский.
Двести девяносто шестая верста от Москвы… Место трагедии… Место без названия…
- Как называется ближайшая деревня? - спросил Гиляровский.
- Кукуевка, - ответили ему, и он телеграфировал в редакцию о катастрофе под деревней Кукуевка:
"Огромный глубокий овраг пересекает узкая, сажень до двадцати вышины насыпь полотна дороги, прорванная на большом пространстве, заваленная обломками вагонов. На том и другом краю образовавшейся пропасти полувисят готовые рухнуть разбитые вагоны. На дне насыпи была узкая, аршина в полтора диаметром, чугунная труба - причина катастрофы. Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд… Два колена трубы, пудов по двести каждая, виднелись на дне долины в полуверсте от насыпи - такова была сила потока…
Оторвался паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте, и вся средина поезда, разбитого вдребезги, так как машинист, во время крушения растерявшись, дал контрпар, разбивший вагоны, рухнула вместе с людьми на дно пещеры, где их и залило наплывшей жидкой глиной и засыпало землей, перемешанной тоже с обломками вагонов и трупами погибших людей".
Четырнадцать дней провел Владимир Алексеевич на месте катастрофы. Условия, в которых ему приходилось там обитать, можете представить самостоятельно. Никаких, прямо говоря, условий.
Четырнадцать дней посылал он как с нарочным, так и по телеграфу подробные сведения о каждом шаге работ по ликвидации последствий крушения. Все это печаталось в "Московском листке", который шел буквально нарасхват.
"Все другие газеты опоздали", - вспоминал Гиляровский. "На третий день ко мне приехал с деньгами от Н. И. Пастухова наш сотрудник А. М. Дмитриев, "Барон Галкин".
- Телеграфируй о каждой мелочи, деньгами не стесняйся, - писал мне Н. И. Пастухов, и я честно исполнил его требование".
Четырнадцать дней! С восьмого июля, когда на месте крушения устроили электрическое освещение, Гиляровский присутствовал на работах не только днем, но и ночью!
"Я пропах весь трупным запахом и более полугода потом страдал галлюцинацией обоняния и окончательно не мог есть мясо".
После кукуевской катастрофы Владимир Гиляровский и получил известность как корреспондент.
Зловещая Хитровка, шумный Эрмитаж, "благоухающий" Охотный Ряд, степенная Рогожская слобода - не было места в Москве, где не побывал бы Гиляровский.
Он писал обо всем и обо всех. Писал живо и увлекательно. Менялись времена, менялись люди, сменился даже общественный строй - на смену "отживающему свое", "прогнившему" капитализму пришел социализм, а главный, основной, герой заметок и рассказов Гиляровского оставался прежним. Героем этим была Москва.
Город, давший неугомонному Владимиру Алексеевичу возможность прославиться. В 1926 году Гиляровский "вернет Москве долг" - напишет свою главную книгу "Москва и москвичи". Небольшой, в четыре тысячи, тираж разойдется мгновенно.
Репортерская слава обычно не переживает своего хозяина, такова уж специфика профессии. Не напиши Гиляровский столь проникновенную книгу о Москве, знали бы его в наше время только немногие из историков…
"Мы уже весело шагали по Басманной, совершенно безлюдной и тоже темной. Иногда натыкались на тумбы, занесенные мягким снегом. Еще площадь. Большой фонарь освещает над нами подобие окна с темными и непонятными фигурами.
- Это Разгуляй, а это дом колдуна Брюса, - пояснил Костя.
Так меня встретила в первый раз Москва в октябре 1873 года".
Михаил Нестеров
Лук сильных преломляется,
а немощные препоясываются силою.
Первая книга Царств
Сколько ни старайся, тебе до Нестерова далеко!
Эти слова сторож московского Училища живописи, ваяния и зодчества, располагавшегося на Мясницкой улице, говорил ученикам сего достойного заведения постоянно.
Хороший, должно быть, был сторож, добросовестный. Жаль только, что имя его не дошло до нас. Одна лишь фраза: "Сколько ни старайся, тебе до Нестерова далеко!"
- Какой ужас! Как непедагогично! - воскликнут современные педагоги. - Разве можно внушать ученикам пораженческие мысли?! Разве можно заведомо ограничивать их в развитии, да еще столь категоричным образом?! Да этот сторож, небось, и в живописи не разбирался толком, а ученикам на старте подрезал крылья! Бедные, бедные ученики! Вот она - изнанка самодержавной власти! Позор!
Поспешу успокоить всех, кто может взволноваться, и вообще - внесу ясность.
Нет, сторож в живописи не разбирался. В ваянии и зодчестве тоже.
Не его это дело - картины рассматривать и мнение выражать. Другие у сторожа задачи, и главная из них - чтобы порядок был! Основа основ любого учебного заведения. Да и не учебного тоже.
А за порядком сторож следил ревностно. Держался за место или еще по каким-то соображениям - этого нам уже не узнать. И всем шалунам говорил строго:
- Сколько ни старайся, тебе до Нестерова далеко!
Не о талантах живописных речь шла, а о способностях совсем иного толка.
Проказничать Михаил Васильевич Нестеров и впрямь был мастер. С самого детства. Шалун, баловник, озорник и вдобавок любитель рисовать. Причем рисовать на особицу - не так, как видится, а так, как мечтается. Реалист Нестеров всегда был противником натурализма.
- Для этого существует фотография, - мягко отвечал он своим критикам.
А чаще всего - вообще не отвечал, отмалчивался и продолжал рисовать так, как считал нужным.
Михаил Васильевич Нестеров родился в Уфе, девятнадцатого мая (по старому стилю) 1862 года.
А вот знаменитый художник Нестеров, автор "Святой Руси", "Свирели", "Девушки у пруда", родился в Москве.
На Мясницкой улице.
В том самом, уже известном нам Училище живописи, ваяния и зодчества.
Отец Михаила Нестерова, Василий Иванович Нестеров, был для своего времени человеком передовых взглядов. Можно даже сказать - оригиналом.
Имел Василий Иванович в Уфе большую торговлю мануфактурными и галантерейными товарами, но торговать особенно не любил и даже сына Мишу не понуждал продолжить фамильное дело. Более того - убедившись, что его сын и единственный наследник не имеет никакого интереса к коммерции, Василий Иванович и вовсе прикрыл свое торговое дело, отдавшись общественной деятельности - работе в качестве товарища директора в Уфимском общественном банке, одним из основателей которого он был сам.
Мечта у Василия Ивановича была другая - он видел своего сына инженером, а еще точнее - инженером-механиком. Поэтому и отправился Миша Нестеров после недолгого и бесславного пребывания в уфимской гимназии в Москву, где три года проучился в реальном училище К. П. Воскресенского.
Однако отцовской мечте не суждено было сбыться. Будущий инженер Нестеров был не в ладах с математикой, враждовал с иностранными языками, но зато очень дружил с рисованием. Весьма и весьма. Настолько, что директор училища Константин Павлович Воскресенский убедил Василия Ивановича Нестерова в том, что его единственному сыну лучше учиться живописи, а не инженерному делу.
А может быть, директору просто надоел неугомонный проказник, носивший громкую (и заслуженную) кличку "Пугачев", и он попросту решил "сплавить" его из училища? Так вот, деликатно и ненавязчиво. Кто его знает?
Но это и не важно.
Важно то, что в 1877 году Михаил Нестеров был принят в Училище живописи, ваяния и зодчества, или, как его еще называли - Московскую школу живописи. Так вот и родился тот самый известный нам художник Нестеров.
Душою этой школы был Василий Григорьевич Перов.
"Ему была одинаково доступна "высокая комедия", как и проявления драматические. Его художественный кругозор был широк и разнообразен, - писал о Перове Нестеров. - Его большое сердце болело за всех и за вся. И мы знали, что можно и чего нельзя получить от нашего славного учителя. А он такой щедрой рукой расточал перед нами свой огромный опыт наблюдателя жизни. Все, кто знал Перова, не могли относиться к нему безразлично. Его надо было любить или не любить со всею пылкостью молодости, и мы, за редкими исключениями, его любили".
Жили будущие художники свободно и привольно.
Вволю проказничали, и Нестеров, как и следовало ожидать, был среди них заводилой.
Учебой Нестеров со товарищи себя не изнуряли - больше сил (да и времени) тратили они в иных местах.
Нет, не в галерее Павла Михайловича Третьякова в Лаврушинском переулке, хотя захаживали они туда довольно-таки часто.
Как и положено людям, ведущим богемный образ жизни (а художники, если кто не знал, - это самая главная, самая-самая богема и есть), просиживали они в трактирах и прочих заведениях подобного рода.
Москва - город веселый. Есть где погулять. Да и дирекция школы живописи - это вам не начальство Первого Московского кадетского корпуса тех времен.
Если кому-то из москвичей того времени требовался художник - портрет написать, вывеску обновить, фотографии ретушировать, детей рисованию обучать - то проще всего было найти его… в трактире, этой своеобразной бирже московских живописцев.
Начальство либеральное.
Родители далеко.
Молодечество в крови так и бурлит.
Да еще и деньги свободные, от халтур всяческих, в кармане шуршат-звенят!
В такой ситуации до беды один шаг.
Нестеров почувствовал, что богемное пьяное болото начало засасывать его, и принял решение уехать в Петербург, в тамошнюю Академию художеств.
Любимый учитель, Перов, настойчиво отговаривал Нестерова от подобного шага, утверждая, что пресловутая Академия не даст ему ничего полезного (и оказался совершенно прав!).
Нестеров, обуянный "охотой к перемене мест", стоял на своем и в конце концов настоял. Или - выстоял? Короче говоря - временно переселился в Петербург.
Была еще одна причина, толкнувшая Михаила Нестерова на подобный шаг. Тогда он ее не афишировал, но впоследствии, уже в зрелые годы, признался: "Время шло, а я все еще не мог сказать себе, что скоро будет конец моему учению. Хотя и видел, что меня считают способным, но меня "выдерживали" и медалей не давали".
А ведь человек устроен так, что медалей ему хочется.
Душу согреть и родителям похвалиться. Да и не просто похвалиться, а доказать - верной дорогой идет ваш сын, правильной! К грядущим, как говорится, свершениям.
Проводы Нестерова в северную столицу выдались долгими, бурными и запоминающимися. Как участникам, товарищам по живописному цеху, так и московским трактирщикам. Было пролито много вина и… много слез.
Шебутного весельчака Мишу Нестерова в училище любили.
Еще одна порция напутствий, еще одна толика пожеланий, и поезд наконец-то начал удаляться от перрона Николаевского вокзала. Прощай, Москва!
- До скорого свидания! - ответила Москва, и не ошиблась.
Академия художеств не понравилась нашему герою сразу же.
Чопорная, холодная, бездушная и вся какая-то унылая, она сделала все для того, чтобы разочаровать Нестерова.
Прав оказался Перов, ой как прав!
Имен громких много, но что с того?
- Скучно мне! - вздыхал Нестеров, однако возвращаться обратно не спешил.
Не хотел выглядеть этаким суетливым вертопрахом, героем анекдотов.
И еще - в Санкт-Петербурге был Эрмитаж!
Настоящую Академию художеств Нестеров нашел в Эрмитаже. Именно там, в Эрмитаже, часами стоял он перед полотнами великих мастеров. Учился и восхищался, восхищался и учился…
"Жизнь в Эрмитаже мне нравилась все больше и больше, а академия все меньше и меньше. Эрмитаж, его дух, стиль и проч. возвышали мое сознание. Присутствие великих художников мало-помалу очищало от той "скверны", которая так беспощадно засасывала меня в Москве", - напишет он многими годами позже.
Эрмитаж навсегда остался для Нестерова самой главной Академией художеств, Академией в которой он проучился всю жизнь.
Рубенс, Рембрандт, ван Дейк, Тициан, Беллини, Рафаэль… Бессмертные полотна манили художника к себе и пытались пленить его душу. Но она уже была покорена Москвой.
Этим теплым, живым и немного бесшабашным городом.
Городом, в котором мальчик, любящий рисовать, превратился в художника. Пусть пока еще и без медалей.
Весною 1882 года Нестеров побывал в Москве, но повод для побывки выдался печальным - Перов был при смерти.
"Горе мое было великое, - вспоминал Нестеров. - Я любил Перова какой-то особенной юношеской любовью".
После похорон учителя Нестеров вернулся в Петербург. В постылую, если не сказать сильнее, Академию художеств, чуть ли не единственной пользой от которой он считал знакомство со своим тезкой Михаилом Врубелем.
Вдобавок в Петербурге Нестеров перенес тиф. Долгая, изнурительная болезнь, да еще и с рецидивом, не прибавила любви к северной столице…
В конце весны 1883 года Михаил Нестеров оставил Академию художеств, лето провел в родной Уфе, а с осени вновь приступил к занятиям в московском Училище живописи.
Кстати, в Уфе в это лето Нестеров познакомился со своей будущей женой, Марией Ивановной Мартыновской, которая гостила в Уфе у брата Николая, преподавателя Землемерного училища. Москва - она и в Уфе достанет.
Он вернулся!
В Москву вернулся совершенно другой Нестеров - целеустремленный, жадный до работы, не чурающийся новых путей. Этот год дал ему больше, чем все предыдущие, однако на исходе следующей весны он вернулся в родительский дом на каникулы опять без медалей и без звания "свободного художника".
- Неудачник ты, Миша, - подвел итог отец. - Только время впустую тратить горазд.
Впоследствии, когда Нестеров станет уже известным художником, отец выскажется так:
- Никакие медали и звания не убедят меня в том, что сын мой "готовый художник", пока хоть одной его картины не будет в галерее Третьякова!
Одно слово - оригинал. Нет чтобы порадоваться за сына, он планку повыше норовит задрать.
Впрочем отношения с отцом у Нестерова всегда были хорошими. Несмотря ни на что - от критических, порой довольно-таки обидных замечаний до неприятия избранницы сына, той самой Марии Ивановны Мартыновской.
"Я благодарен ему, - писал об отце Михаил Васильевич, - что он не противился моему поступлению в Училище живописи, дал мне возможность идти по пути, мне любезному, благодаря чему жизнь моя прошла так полно, без насилия над собой, своим призванием, что отец задолго до своего конца мог убедиться, что я не обманул его доверия".
Москва не сразу строилась, и все в ней обычно было "не сразу".
Но было!
Весной 1885 года Нестеров наконец-то дождался своего - ставшее за эти годы родным Училище живописи, ваяния и зодчества сочло его достаточно зрелым для самостоятельной работы.
Иначе говоря - Нестерову было дозволено держать экзамены на звание художника.
На заключительный экзамен он представил пять эскизов, в том числе один - на историческую тему. Назывался он "Призвание Михаила Федоровича Романова".
За все эскизы Нестеров получил высший балл, а "Призвание" совет училища постановил включить в число "оригиналов", используемых в учебном процессе. Иначе говоря, эта работа Нестерова была признана образцовой.
Бедный Нестеров так разволновался, что от волнений (да и от переутомления) тяжело заболел. Его лихорадило. Узнав о болезни жениха, его невеста Мария Ивановна срочно приехала в Москву из Уфы.
На лошадях! В распутицу! Каково, а?
Приехала - и выходила Нестерова. Можно сказать - спасла.
Разумеется, такая самоотверженность не могла остаться без внимания. Восемнадцатого августа 1885 года Михаил Васильевич и Мария Ивановна обвенчались вопреки воле и без благословения родителей Нестерова.
Молодые супруги поселились у черта на куличках - аж за Красными воротами, в "русских меблированных комнатах", в одиннадцатом доме по Каланчевской улице.
Для Нестерова началась жизнь семейного художника, жизнь, полная труда и… счастья. Женившись, Нестеров отказался от денежного вспомоществования родителей и стал зарабатывать на жизнь сам, благо художнику, да еще хорошему, в Москве всегда находилось дело. И не одно.
Рисунки для журналов? Пожалуйста!
Иллюстрации к Пушкину? С превеликой радостью!
Понравилось публике? Заказываете иллюстрации к Гоголю и Достоевскому? Отлично!
По приблизительным подсчетам самого Нестерова, с середины восьмидесятых и до начала девяностых годов им было выполнено около тысячи рисунков для журналов и книг.
Где только не сотрудничал Нестеров! В "Радуге" и "Ниве", во "Всемирной иллюстрации" и "Севере"! Закончив иллюстрировать собрание сочинений Пушкина для издательства Сытина, тут же переключался на сказки и былины для детей.
Не гнушался Михаил Васильевич и "малярной" работой - за сто рублей "расписал" дом Морозовой на Воздвиженке.
"Рисовал потому, что пить-есть надо было", - говорил он три десятка лет спустя о своем усердии.
В начале 1886 года в Москве (а где же еще?) вышел "Альбом рисунков М. В. Нестерова и С. В. Иванова", изданный Ивановым. В альбом вошло пять рисунков Нестерова, выполненных литографским карандашом. На одном из них, называвшемся "На трапе", Михаил Васильевич изобразил свою жену.
За поденной работой не забывал Нестеров и о высоком искусстве - написал большую картину "До государя челобитчики", за которую получил, как и надеялся, большую серебряную медаль и звание "классного художника".
За время работы над этой картиной неутомимый художник написал еще две - "На Москве" и "Веселая история".
"Жизнь определенно удалась", - думал Нестеров и радовался.
Родители, кажется, тоже были довольны - их Мишенька все же сумел стать в Москве тем, кем хотел.
Художником! Настоящим художником!
И пусть его работы пока не висят в галерее Третьякова. Еще, как говорится, не вечер!
Радость и горе часто ходят рука об руку - 27 мая 1886 года Мария Ивановна родила дочь Ольгу ("Этот день и был самым счастливым днем в моей жизни", - утверждал Нестеров), а послезавтра утром, 29 мая, в Троицын день, умерла…