Все с недоумением смотрят, как Ной пьет. Он что-то празднует? Если да, то такое они видят впервые. Нельзя сказать наверняка, пьян он или нет. Его щеки покрываются легким румянцем, а руки начинают чуть-чуть дрожать. Он не становится буйным, излишне общительным, мрачным, грубым, агрессивным или замкнутым. Не становится слезливым. Он остается самим собой, хотя, возможно, уделяет домочадцам внимания меньше, чем обычно.
Наконец он опускается на пол шатра-трапезной – времянки, которую они соорудили из лошадиной шкуры и досок, снятых с ковчега. Ной закрывает глаза, открывает рот и начинает храпеть. Тихо, словно мурлыча. Все рады, что он уснул, несмотря на одолевающую их неловкость – Ной напился, даже не подумав о том, что они почувствуют. Он ушел, продолжая оставаться среди них. Потом их охватывает стыд, они поражены низостью собственных мыслей.
Глава вторая
Жена
Я же вижу: его что-то гложет. Думаете, он мне что-нибудь скажет? Не-а. Я всего лишь жена, мы вместе сорок с лишним лет, я мать его детей, его опора, делю с ним ложе и все остальное. Да, на лодке был кое-какой прорыв в наших отношениях: на короткое время мы стали просто двумя раскисшими стариками. Это было своего рода признание заслуг, которые долго оставались неоплаченными. Неожиданно и приятно. Я всегда всем советую: бери, пока дают. Сейчас все в прошлом, и я не рассчитываю, что эпизод, подобный тому, на лодке, скоро повторится.
Сам ходит обиженный. Казалось бы, дела движутся замечательно. В садах зреют фрукты, в лугах пасутся козы и овцы, зерна вволю. Дети здоровы, внуки тоже, девочки снова беременны, погода прекрасная, в небесах радуги, ни мора, ни чумы, ни комет, ни диких идолопоклонников. Неудивительно, что Сам так встревожен. Скептик бы подумал, что, раз все слишком хорошо, значит, надо ждать беды.
Нечего зря голову ломать, абсолютно ясно: нам ниспослан знак. Это увидел бы и слепец, каким Сам постепенно становится. Но зачем так быстро устраивать нам и всему миру очередное испытание? Понять логику Яхве невозможно. Я хочу сказать – всему есть предел. Решать, конечно, не мне. Наводнение мы уже пережили, но если Яхве снова решил разрушить мир, то у Него еще остаются пожары и землетрясения.
Я пытаюсь выведать хоть что-то у Самого, но это очень непросто. "Женщина, поди прочь с глаз моих" – вот и весь разговор. Но долгая совместная жизнь научила меня терпению, и через несколько дней я повторяю попытку:
– Тебя что-то тревожит.
– Да ну? – говорит он и удаляется быстрым шагом.
Проходят еще несколько дней, и я опять подхожу к нему. Результат тот же.
Идет время. Наступает полнолуние, и лунный диск вновь начинает истощаться. Я сижу у берега, обиваю белье о камни и думаю, что льна у нас в ближайшее время не появится, так что ходить нам всем голышом. Вот тогда мы и узнаем, что значит плодиться и размножаться.
Тут появляется Сам.
– Мне нужен твой совет, – начинает он, словно я не предлагала целыми днями свою помощь.
Я откладываю белье в сторону. Когда говорит Сам, лучше слушать с полным вниманием.
– Плохо дело. – Он горестно качает головой.
Я собираюсь с духом, готовясь к худшему. Чего нам ожидать? Орды змей или огненного града с неба?
Потом он рассказывает мне, что мальчики должны разойтись и основать свои собственные маленькие поселения.
– И это все, о чем ты беспокоился? – вырывается у меня.
Он тут же замыкается, и я иду на попятную:
– Я думала, нас ждет что-то ужасное – снова наступит конец света. Но в Его задумке есть смысл.
– Да? – холодно спрашивает он.
– Конечно. Он опустошил землю и сейчас хочет заново ее заселить. Он погубил целые народы и ныне желает дать начало новым.
Несмотря на то что Сам хмурится и тяжело вздыхает, я чувствую облегчение. Река, деревья, все, что сейчас передо мной, не станет жертвой наводнения или пожара. Мои дети будут жить, по крайней мере, пока у них не появится по несколько детей. Не самое суровое из испытаний, которые есть для нас в запасе у Яхве. Он мог обрушить на нас болезни или, скажем, нашествие саранчи.
Сам смотрит сверкающими глазами на реку.
– Я надеялся… – хочет он что-то сказать, но обрывает фразу. – Я надеялся…
Некоторое время мы сидим молча.
– Мы останемся одни, – наконец произносит он.
"Останемся, – думаю я. – Может, в этом вся соль. Неужели это его так пугает?"
– С этого мы начинали, – напоминаю я ему.
– Да, но… – Он разводит руками. – Нам вдвоем будет непросто.
Не спорю. Но все же не так плохо, как могло бы быть.
– Взгляни, – я киваю на абрикосовые деревья. – Фруктов столько, что ветки клонятся к земле. Насушим на зиму абрикосов и гороха. Рыба в речке круглый год, она ленивая, плавает медленно. Есть козы и куры. Так что голодать не будем.
Кажется, Самого я не убедила, но мне нужно возвращаться к стирке. Пока стираю, шепчу молитву. Свою. Не все ж ему одному молиться.
Я говорю Яхве: "Спасибо Тебе, что не обрушил на мир новые бедствия. Спасибо, что предоставил несчастным душам еще один шанс. И спасибо за радугу, если она знаменует то, о чем я подумала, – окончание бурь".
Он не отвечает. Ничего страшного, ответа я и не жду. Я просто вставила пару слов в разговор. Большего мне и не надо.
Глава третья
Ной
Сии трое были сыновья Ноевы, и от них населилась вся земля.
Бытие 9:19
Через шесть месяцев женщины разродились. На этот раз девочками. Наступила зима, холоднее, чем в прошлом году. Рыба в реке все еще плавает, но мороз уже разбрасывает по земле сверкающую пыль, а вода, оставленная до утра на улице, покрывается тонкой корочкой льда. Сим впервые видит лед и кричит в ужасе: "Вода обратилась в камень!" Все цепенеют от страха, и Илии приходится объяснять, что произошло на самом деле. Днем становится теплее, лед тает, беспокойство улетучивается, и всех охватывает веселье.
Ной созывает семейный совет. Они собираются в спальном шатре, потому что шатер для трапез уже слишком мал, чтобы всех вместить.
– Через несколько недель вы должны уйти, – мрачно объявляет он.
Повисает молчание, которое нарушает только лепет младенцев.
– Отче, ты не мог бы объясниться? – спрашивает за всех Хам.
– Так было сказано. – Ной тычет пальцем в потолок шатра.
– Ага.
– Мир опустел. – Ной ерзает на месте. – Нам велено снова его заселить. Сим и Бера со своими детьми отправятся на юг, Хам и Илия – на восток, Яфет и Мирн – на север. И земля заполнится вашими потомками.
– А ты, отец?
– Мы с матерью останемся здесь, – говорит Ной. "Прозябать", – добавляет он про себя.
Все ворочаются. Ной знает, велик риск, что его ослушаются: здесь хорошо жить. Все надеялись, что испытаниям пришел конец. Он может рассчитывать на Сима, но Хам недовольно дует губы, а Яфет, похоже, сбит с толку. Первым молчание прерывает Яфет:
– Па, сейчас середина зимы. Не лучше ли обождать до весны?
– Посевная, – буркает Хам.
Ной кивает:
– Если поедете сейчас, то поспеете к посевной. Если выедете весной, доберетесь только к лету, и зимой придется голодать.
– И так, и так будет трудно, – возражает юноша. – Дети еще маленькие и…
– Да, будет трудно.
В шатре опять гнетущее молчание: словно кто-то из закромов достал старое, покрытое плесенью одеяло. Мрачное настроение не может развеять даже вино с медом. Наконец Илия говорит:
– Мы положим начало новым народам. Но их век будет краток, если нашим детям придется вступать в брак друг с другом.
Глаза Ноя как змеи.
– Брат, взявший в жены сестру, – мерзость пред ликом Господа, – гремит он, – и потомство от такого брака – мерзость.
– Мне это тоже не по душе, – ворчит Хам.
– Так как же… – начинает Илия.
– Вы будете поддерживать друг с другом связь, – учит Ной. – Когда через десять – двенадцать лет сыновьям придет время вступать в брак, отправьте их на поиски жен в другие семьи. Что же касается твоих найденышей, Бера, пусть они выберут тех, кого захотят.
Ноя засыпают вопросами, но он не балует разнообразием ответов – их у него всего три:
1. Перестаньте жаловаться.
2. Проблемы будем решать по мере их возникновения.
3. Бог поможет.
Сима и Беру особенно успокаивает третий вариант, Мирн и Яфет соглашаются с первым, а Илия и Хам – со вторым, однако недовольны тем, почему их оставляют в неведении о деталях предстоящего испытания.
Чтобы разрядить обстановку, Яфет предлагает:
– Кто-нибудь еще хочет вина?
Пить никто особенно не хочет, но никто и не отказывается. Яфет пускает кувшин по кругу, и все наполняют чаши. Ной наливает себе сам, выпивает до дна и наливает снова. Все молча на него смотрят.
Глава четвертая
Сим
И выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем.
Бытие 9:21
Бера изменилась. Я вижу, как она сидит на берегу с детьми, и понимаю, что совсем ее не знаю. Приемыши спят, а Елам лежит неподалеку в траве и машет ручками. Бера кормит дочку. Она подоткнула юбки и опустила ноги в воду. На ее ногах в лучах солнца переливаются мышцы. Бера тихо напевает какую-то песню без слов. А может, и со словами, просто я их не узнаю´.
Заметив меня, она улыбается и машет рукой. Раньше она сидела бы с непроницаемым лицом и ждала, что я буду делать: подойду к ней или нет. Теперь она поет и улыбается. Уж поверьте, она изменилась к лучшему.
Некоторое время мы сидим вместе. Она показывает на Елама, который вырывает пучки травы, внимательно их изучает и кидает в сторону.
– Ищет знамения, – смеется Бера. – Совсем как отец.
Я снисходительно улыбаюсь. Наверное, я тоже изменился, и меня уже не расстраивает, когда другие подтрунивают над моим даром.
– Что ты думаешь о том, что сказал отец?
Ее улыбка меркнет.
– Грустно. Мне здесь нравится.
– Думаешь, надо остаться?
– Как же так? Отец сказал, значит, надо ехать.
– Тебе не страшно?
– Не скажу, что с нетерпением жду начала путешествия, – устало улыбается она. – Будет трудно. Но если мое предыдущее путешествие было знамением – я не боюсь. Нас бы не попросили отправиться в путь, если бы…
– Если бы что?
– Если бы кто-нибудь за нами не приглядывал.
Бера впервые намекнула на свою надежду. Надежду на то, что Господь не оставит нас. Ее слова свидетельствуют, что в ее сердце вера. Я уже говорил, она изменилась за последние два года. Думаю, все дело в том, что она стала матерью.
* * *
– Ты в последнее время не замечала ничего странного в поведении отца?
– Ты про то, что он пьет? – хмурится она.
– Да, – с облегчением говорю я.
Врать не буду, мы все замечаем, что отец стал налегать на вино. Думаю, мы все решили: он пьет от радости, что все так хорошо закончилось. Как это ни удивительно, эксперименты Яфета в области виноделия увенчались успехом. Мы закрывали глаза на опрометчивое поведение отца. Все мы знаем его характер: либо все, либо ничего. Но он пьет уже две недели, начиная с того момента, когда сообщил нам, что мы должны уйти. Нас это, мягко говоря, беспокоит. Я попросил Яфета спрятать остатки вина, и он согласился, но тут вмешался Хам. Он считает, что пьяный отец забавен. Почему – известно лишь Хаму. Он не мешает отцу вновь и вновь наполнять чашу. Меня это приводит в ярость. Не единожды меня охватывало страстное желание поднять на Хама руку.
Но я помню предание о предках отца – Авеле и Каине. Мне удается сдерживать свою ярость. Пока.
* * *
Бера поворачивается ко мне и собирается что-то сказать. Мне не суждено узнать, что за слова мне предназначались, потому что в тот же момент меня окликает грубый голос.
– Проклятье, – вырывается у меня.
– Чего? – хмурится Бера.
– Ничего.
К нам подбегает Хам, он машет руками и усмехается.
– Сим, пойдем, такое зрелище нельзя пропустить.
– Что случилось? – вскакиваю я.
– Да ничего не случилось. А может, и случилось. Как посмотреть.
Хам стоит от меня в нескольких шагах, тяжело дыша, руки в боки. Он всегда был плотным, а сейчас сильно раздался в поясе. На его фигуре сказались обильные урожаи, что мы собрали за этот и прошлый год. Он в два раза сильнее меня и в три – Яфета, но начинает задыхаться, даже когда переходит на быстрый шаг.
– Но лучше все-таки сходи.
– Куда?
– В шатер.
На его лице странное выражение, словно он давит смех, хотя вроде говорит о чем-то важном. Иногда брат становится для меня загадкой. Я иду к шатру, меня окликает Бера:
– Мне идти?
– Наверно, нет, – отвечает Хам. Клянусь, я слышу, как он хихикает у меня за спиной.
* * *
Яфета мы находим в винограднике. Хам окликает его, и Яфет с неохотой оставляет работу. С самого начала он взялся за нее с не свойственной ему энергией – раньше я такого за ним не замечал. Словно он пытается сделать в полторы руки работу, с которой никогда не справлялся даже двумя.
Пока мы идем, я обшариваю глазами небо, деревья, речку. Все вроде спокойно. Никаких тревожных знамений не видно. Даже пара толстощеких белок, выглядывающих из-за дерева, – лучший знак, на который только можно надеяться.
* * *
Когда мы подходим к шатру, я уже не сомневаюсь, что Хам едва сдерживает смех. Яфет ловит мой взгляд, а я пожимаю плечами.
– Туда, – показывает Хам.
Шатер-трапезная пуст. Мы склоняемся, чтобы пройти в спальный шатер, и чуть не наступаем на отца. Он лежит на спине поперек пары соломенных тюфяков, раскинув руки в стороны. Рядом с головой на земле краснеет лужица. Решив, что это кровь, я на мгновение замираю в ужасе, но тут же вижу разбитую чашу и опрокинутый кувшин. Все равно, плохо дело. Через секунду я замечаю еще кое-что.
– Ребро Адамово, – тихо выдыхает Яфет.
– Вам не кажется, – усмехается за нашими спинами Хам, – что старик на этот раз позволил себе лишку?
* * *
Отец наг и тощ. Он похож на ощипанную курицу. От этого зрелища мне становится стыдно, и я отвожу глаза, но все же успеваю заметить возбужденный член отца. Яфет тоже отворачивается. Но в тесном мраке шатра взгляд упереть не во что, и мы смотрим на Хама.
Он стоит у входа, задыхаясь от смеха:
– Видали… вы видали… О Яхве, прожил шесть сотен лет, а ему все хочется!
Во мне закипает ярость:
– Заткнись, Хам.
Мой брат продолжает фыркать, не в силах сдержаться.
Тут Яфет меня удивил.
– Твой смех над отцом делает тебя полным ничтожеством, – говорит он.
– Он же просто старик, – возражает Хам, утирая глаза.
– Может быть, и так, – вразумляю его я, – но он все-таки твой отец.
Хам пожимает плечами.
Я чувствую себя предателем. "Может быть, и так". По сути дела, это означает: "Да, он просто старик, но он твой отец, и потому ты должен делать вид, что уважаешь его".
Неужели я и впрямь так думаю?
* * *
Яфет пробирается в шатер-трапезную, где лежит отрез расшитой ткани, аккуратно свернутый Берой, и пытается развернуть его.
– Сим, помоги.
Я вспомнил те секунды, когда дно лодки коснулось суши. Вспомнил, как мы все ждали момента, когда отец произнесет наконец благодарственную молитву, которой так и не последовало. Вспомнил, как произнес молитву сам. Вспомнил дрожащие руки отца, жалость к нему и то, как помог ему подняться с колен. Я и не думал тогда насмехаться над ним и вести себя как Хам. Но сильно ли отличались мои чувства от чувств брата?
– Сим.
Не знаю. Сложно сказать. Почему люди должны меняться? Почему они не могут навсегда остаться прежними? Тогда все было бы гораздо проще.
– Сим, помоги. Ты что там запропастился?!
– Ребро Адамово, – хихикает Хам. – Вы бы себя видели.
Я берусь за один край ткани, Яфет – за другой. Пятясь, мы заходим в спальный шатер, не поворачивая голов, чтобы не глядеть на отцовский срам. Хам выскальзывает наружу. Мы с Яфетом накрываем отца тканью. Бера окрасила ее в желтый цвет, символизирующий удачу. Мы поднимаем опрокинутый кувшин, собираем осколки чаши. И стоим.
* * *
– И что теперь? – спрашивает Яфет.
– Пусть отдохнет.
– Двигать его не будем? Может, положим на тюфяк?
Я размышляю над предложением Яфета.
– Лучше не надо. С другой стороны, он обращен головой к закату, а это плохо. Возможно, его и впрямь надо подвинуть.
Несколько мгновений мы стоим в молчании. Если начнем перекладывать отца, то можем его разбудить. А положение и без того ужасно неловкое.
– Пусть лежит как лежит, – говорит Яфет.
– Хорошо.
* * *
Хам стоит снаружи и почесывает брюхо.
– Никогда ничего смешней не видел. Здорово ты, Яфет, с вином придумал.
Яфет молчит.
– Надеюсь, об этом эпизоде не забудут, когда впоследствии воспоют деяния нашего старика, – продолжает Хам.
– Оставь, – говорю я.
– Размечтался, – усмехается он.
– Об этом никто не узнает. Это ни к чему.
– Ошибаешься, братец. О таком знать важно: сразу ясно, что даже у великого Ноя есть своя червоточина. Какая разница – орудие ли он Божие или нет. Червоточинка есть, и это правда, пусть он и склонен ее отрицать.
Неподвижный взгляд Яфета устремлен вдаль.
– Сим, сделай одолжение. Скажи Хаму, что мне больше не о чем с ним разговаривать. Ни сейчас, ни после. Скажешь?
– Скажу.
– Давай прямо сейчас.
Я произношу то, что меня попросили.
Яфет благодарит и направляется к винограднику.
На лице Хама застывает недоуменное выражение, которое порой можно увидеть на морде коровы или скучающего пса.
– Слушай, какая муха его укусила?
Я ухожу, оставляя его одного.