Глава пятая
Ной
…И сказал: проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих.
Бытие 9:25
– Может, я и старик, – в гневе кричит Ной, – но я твой отец и не стану терпеть от тебя дерзостей!
Он замолкает, погружаясь в размышления. Невдалеке журчит ручей. "Слишком много ярости", – думает он. Сердце бьется учащенно, будто соглашаясь с ним. Попробуем еще раз.
– Я твой отец. – Ной выставляет вперед палец. – И ты должен относиться ко мне с уважением!
Тоже плохо. Словно он жалуется или о чем-то просит.
Ной меряет шагами склон холма, поднимая пыль, которая клубами повисает над землей. Может быть, лучше так:
– Вот как ты отблагодарил отца за то, что он спас тебя от потопа?!
Хороший довод, но Хам, скорее всего, скажет, что как раз плод его трудов спас Ноя. Такой козырь ему давать нельзя.
Ной загребает сандалией гальку и резким ударом ноги отбрасывает ее в сторону. Камешки летят сквозь облачка пыли, будто смеющиеся над ним.
Он узнал обо всем от жены. Она нашла его лежащим в спальном шатре под куском ткани. Сначала потребовала объяснений от Хама. Потом расспросила Яфета и Сима. Их рассказы в корне различались, но, сложив все вместе, можно было догадаться, что произошло. Ной допустил ошибку. Хама развеселила оплошность отца, тогда как другие попытались ее скрыть.
Еле переставляя от стыда ноги, Ной побрел на вершину холма. Он хотел остаться один и воззвать к Богу. Ной нуждался в совете. Но Бог хранил молчание.
Ной сжимает переносицу и понимает, что ему одному придется расхлебывать кашу, которую он заварил.
Кровь барабаном стучит в висках.
– Доживи до моих лет, – кричит он в пустоту, замершим столбам пыли, – и тогда смейся надо мной.
Ной знает: это опять не то, что нужно. Молодежь вечно смеется над стариками – таков закон природы. Но гнев Ноя огромен, страшен. Ему потребовалось чудовищное усилие, чтобы сдержаться: первым порывом было желание лишить сына жизни, проломить ему голову. Ярость упоительна, однако нельзя давать ей воли. Он должен взять себя в руки и объяснить причину своего гнева, чтобы Хам понял, как тяжек был его проступок. Так Хам и над Яхве скоро начнет насмехаться и обречет себя на вечные мучения.
Грудь Ноя тяжело вздымается, он хмурится и со свистом выдыхает воздух. Может, он выбрал неверный подход?
* * *
Сим ставит невод в заводи. Ной кладет руки на голову сына и говорит:
– Благословен будешь ты перед Господом.
– Спасибо, отец, – озадаченно отвечает Сим.
– Прости меня, – едва слышно шепчет Ной.
– Я не смею, отец, – вспыхивает Сим.
– И все же.
– Хорошо. – Сим старается не смотреть в слезящиеся, налитые кровью глаза Ноя. – Отец, ты совершил ошибку, но многое из нее вынес. Ты прощен.
– Спасибо. – Ной убирает руки с головы Сима.
Сим часто моргает.
– Скоро вы все меня оставите, – говорит Ной. – Мне нужно сказать Яфету кое-что важное. Еще более важное – Хаму. Но не тебе.
В глазах Сима слезы, он с трудом улыбается:
– Ты меня слишком высоко ценишь.
Ной быстрым шагом уходит прочь. В неводе бьется толстый серебристый карп. Сим берет рыбу за хвост и выбрасывает ее на берег, выгибающуюся и трепещущую.
* * *
Ной находит Хама в развалинах ковчега. Он рубит дерево на дрова. Рядом тем же занят Яфет. Подойдя ближе, Ной замечает, что, хотя Хам и обращается к брату: просит лом, дает совет, где лучше рубить, – тот в ответ только молчит.
– Господи! – вырывается у Хама.
Ной прочищает горло. Они поднимают головы.
– Привет, па.
Хам не произносит ни слова. Ной поворачивается к нему и полнозвучным голосом говорит слова, над которыми так долго думал. Подбородок не дрожит, рука крепко сжимает посох.
– Внемли мне Хам. Отныне и вовеки проклят будет сын твой Ханаан.
Хам бледнеет.
– Рабом он будет дядьям своим, братьям твоим, и сыновьям братьев твоих, двоюродным братьям своим.
– Рехнулся, что ли? – шипит Хам. – Был полоумный, а теперь совсем из ума выжил?
Яфету Ной говорит:
– Благословен ты, и сыновья твои, и сыновья сыновей твоих.
Яфет склоняет голову, словно он, а не Хам виновен в проступке.
Хам кипит от ярости:
– Да вы бы все погибли, если б не я!
– Мы бы все погибли, если б не Яхве, – резко отвечает Ной.
– Ну и идите куда подальше. В следующий раз, если что случится, на меня не рассчитывайте.
Ной с трудом сдерживает гнев. С Хамом всегда было трудно, но сейчас нельзя терять голову, иначе Хам не усвоит урок, который Ной хочет ему преподать.
– Судить может только Яхве.
Хам широко раскрывает глаза.
– Тебе не худо запомнить это самому, – рявкает он и выходит из развалин ковчега на солнечный свет.
Ной тяжело вздыхает. Кажется, Хам ничего не понял.
– Господи, дай мне терпения, – шепчет Ной.
За спиной покашливает Яфет:
– Па.
Ной не слышит. Он уходит прочь, глубоко погрузившись в мысли. Яфет медлит несколько мгновений, а потом возвращается к своей работе – рубит на дрова корабль, принесший их в эти земли.
Глава шестая
Бера
Похоже, едем мы в дождь. Льет уже несколько недель. Это не потоп, а так, морось, обрывающая жухлые листья с деревьев и пробирающая холодом до костей. Дети, к счастью, полны сил, невзирая на погоду. Но мы, старички, на сырость реагируем чутко, и меня, например, мало вдохновляет перспектива отправиться в путь незнамо куда по такой слякоти. Бог поможет, это я уже поняла. Но я бы не возражала подождать, пока Он (интересно, богохульство ли так думать?) не сделает так, чтобы стало посуше.
Хлопот полон рот. Мы берем по паре ослов и быков, лошадей и еще скота (из того, что я привезла из своего путешествия: меньше и послушней быков, но гораздо глупее). Шесть коз и ягнят и дюжину цыплят. Получается небольшой караван. И еще дети – их у нас теперь четверо. Сим займется большими животными, так что за маленьких – и двуногих, и четвероногих – отвечаю я. "Хорошо, что не надо опасаться разбойников", – думаю я, но когда вспоминаю, что случилось с разбойниками (равно как и со всеми остальными), мне становится стыдно.
Быки потянут груз. Все, что нам нужно, мы либо возьмем с собой, либо найдем по дороге. Места мало, поэтому мы берем только самое необходимое: несколько отрезов шерсти и ткани, маленький ткацкий станок, который смастерил Сим, зерно для посевов, сушеные фрукты, мед, оливки, сыр. Для начала новой жизни негусто, но после десяти месяцев, проведенных на лодке, я уверена, что мы справимся.
Что нас ждет на юге? Илия утверждает, что за горами раскинулись плодородные равнины, а за ними – море. Откуда она это знает, ума не приложу. Она иногда уходит и где-то пропадает по полдня. Может, она забралась на какой-нибудь высокий холм и что-то разглядела вдали? Она утверждает, что дождь приходит с юга, а значит, где-то вдалеке много воды. Более того, она говорит, что бóльшая часть туч проливается дождем, так и не добравшись до нас, а значит, там, куда мы идем, должно быть много рек и озер. Надеюсь, она права. Ход ее мыслей ставит меня в тупик, поэтому я предпочитаю держать язык за зубами.
Близняшки учатся говорить. Они уже давно издают всякие звуки, и некоторые им удается сложить в слова. Они называют меня мамой, а Сима папой. Когда муж впервые это услышал, он отвернулся, но я видела, как он был растроган. Сим не часто проявляет чувства, и это мне в нем нравится. Я такая же. Но он великодушный. Будет интересно смотреть, как он старится.
В другой раз мальчик начал лепетать: "Яхве! Яхве! Яхве!" Я глянула в спальный шатер и увидела, что он стоит на коленках и тычет рукой в Ноя. Старик выглядел полусонным и обиженным, за что я не могу его винить.
– Это дедушка, – поправила я ребенка, взяв его на руки. – Это не Яхве, глупыш, а дедушка.
– Яхве! Йоу-и-и! Йо-йо-йо!
Свекор сонно моргал глазами.
– Цыц, – сказала я.
Я понесла ребенка в другой шатер, якобы накормить, а на самом деле мне просто хотелось отсмеяться, но не при отце.
Сегодня я завязываю в узлы материю, которую мы берем с собой. Илия вяло вращает веретено, а Мирн чешет шерсть. Я себе уже выткала все что нужно, но не прочь протянуть руку помощи. Мне нравится ощущать нить кончиками пальцев, смотреть, как скользит челнок, а кусок ткани, становясь все больше и больше, приобретает фактуру и форму. Мирн ткет равнодушно, она отвлекается (в результате текстура ткани неравномерна: то там, то здесь дырки, словно выбитые зубы), а Илия вообще безнадежна. Больно смотреть, как она занимается делом, которое со всей очевидностью ненавидит. Мне жаль ее детей, бóльшую часть детства им придется пробéгать нагишом.
Дождь становится слабее, но не утихает. Сейчас холодно, а ночи длиннее. В здешних краях это считается зимой. Я произношу свои мысли вслух.
– У меня дома, – отвечает Илия, – ночам зимой не было конца. Солнце едва показывалось над горизонтом, а потом снова наступала ночь.
Мирн отрывается от работы и, выпучив глаза, как лягушка, смотрит на Илию:
– И чем же тогда люди занимаются? Вернее, занимались?
– Почти ничем, – пожимает Илия плечами. – Пили без конца и рассказывали бесконечные истории о сражениях и убийствах.
Я молчу, хотя у нас мужчины рассказывают то же самое. Вернее, рассказывали.
– Долгие месяцы, – продолжает Илия, – земля покрыта снегом – белым порошком, в который превращается вода, когда замерзает. В эту пору приходится несладко.
Я пытаюсь нарисовать в воображении картину превращения зеленого поля в белое, но у меня ничего не получается. Интересно, как бы это поле смотрелось при полной луне. Мирн даже рот открыла. Думаю, Илии нравится рассказывать такие байки нам, доверчивым южанам. У нас глаза лезут на лоб от удивления, а ей – веселье.
Ладно, теперь у каждой из нас есть что рассказать. Такой рассказ получится – всем рассказам рассказ.
Я буду скучать по Илии и ее байкам. Я и по Хаму буду скучать, пусть он и грубиян. Еще один человек, который под мрачной маской скрывает доброе сердце. Сим все еще злится на него из-за чего-то. В чем дело, не знаю – Сим наотрез оказывается объяснить. Сим ко мне всегда относился с добротой. А с детьми он полностью преображается. Они его обожают.
О Мирн и Яфете ничего не могу сказать. Она девочка беззаботная. Казалось бы, что в этом плохого, а меня это раздражает. Может быть, глядя на нее, я вспоминаю себя в ее годы, когда уже успела пережить то, чего она никогда не изведает. Скорее всего, это меня и злит. Я несправедлива? Да, конечно. Хочу ли я, чтобы она испытала то же самое? Естественно, нет. Но мне все-таки хочется, чтобы в ее пустой головке завелась хотя бы капля мозгов.
Яфет взрослеет. За месяцы, проведенные в море, он изменился. Все мы изменились (кроме Мирн, прошу обратить на это внимание). А потом еще этот несчастный случай. Поведение Яфета после происшествия достойно восхищения. И все же каждое утро приходится гадать, что за Яфет предстанет перед нами: громкоголосый ребенок, который хохочет над каждой нелепостью, или тихий серьезный юноша. Надо отдать ему должное, работает он гораздо больше, чем прежде.
Ну и конечно, отец и мать. Они сыграли огромную роль в моей жизни. Отец как-никак выкупил меня и отдал Симу – с этим долгом мне никогда не расплатиться. (Если бы судьба не свела меня с ним, я бы прожила в какой-нибудь дыре короткий век блудницы и давно была бы мертва.) Он стал для меня лучшим отцом, чем мой настоящий родитель. Мать на его фоне смотрится неброско, но я-то знаю: ей не по душе быть на переднем плане. Она верит, что все заранее предрешено. Интересно, что она думает о нашем отъезде? Тяжело жить без надежды. Да и с надеждой жить непросто.
* * *
Наконец я получила ответы на свой вопрос. В прошлом году мне удалось остаться с каждым на несколько мгновений и задать вопрос, который меня мучил с самого начала: "Почему Господь так поступил?"
Отец: – Потому что Он хотел очистить мир от греха и наказать отступников.
Мать: – Мог – и поступил.
Сим: – Потому что Он хотел, чтобы мы стали лучше.
Хам: – Потому что Он не уважает дело рук Своих.
Илия: – Потому что Ему, как и большинству мужчин, нравится разрушать. Нравится – и все.
Яфет (тихим монотонным голосом, уставившись на скрученную птичью лапу, в которую превратилась его рука): – Потому что Он главный, и тебе не следует об этом забывать.
Мирн: – Ему хотелось посмотреть, что мы будем делать.
Ни один из этих ответов меня не удовлетворил. Впрочем, и собственный ответ – нет предела страданиям, которые Он уготовил нам по причинам, ведомым только Ему, – меня не устраивает. В итоге я вернулась к тому, с чего начинала.
* * *
После ужина Сим отводит меня в сторону и говорит:
– Хорошие новости. Я весь день шел на юг, посмотрел наш путь. Остальные сделали то же самое.
– И?
– Первый день мы будем просто идти вдоль реки. Сложно не будет.
– Приятно слышать, – киваю я. – В кои-то веки достается что-то простое.
– Но потом река поворачивает на запад.
– Да?
Он облизывает губы:
– Некоторое время нам придется идти по горам. Однако не надо думать, что путь через них будет долгим. За горами у нас все шансы найти такую же хорошую землю, как и здесь. А может, даже лучше.
– Хорошо.
– Бера, мы справимся. Я уверен.
Я вспоминаю Ульма и его утлое суденышко.
– Я не сомневаюсь, что мы справимся. Только не понимаю, почему меня должна обрадовать новость, что ты принес.
– Я о других. Мирн и Яфет отправляются на север. Они могут просто идти вдоль реки. Идти и идти, может быть, даже несколько недель. На севере гор нет.
Не могу сдержать смешок и хихикаю. Я тыкаю пальцем в грудь мужу и говорю:
– Хорошая новость, Сим.
– Слушай дальше. Хам с Илией отправляются на восток. Там тоже гор нет, только равнина, земля, может, слегка суховата…
– Знаешь, ты сумасшедший, – говорю я и улыбаюсь, показывая, что шучу.
– Почему? – хмурится он.
– Должно быть, я единственная женщина на свете, чей муж считает предстоящие испытания удачей. Признайся, ты ведь так считаешь? Мы благословенны более других, потому и наши испытания должны быть тяжелее, чем у других?
– Я имел в виду совсем другое. Это же здорово, что другим будет легче.
– Зато мы будем страдать. А страдания – благо.
– Дело не в том, что страдания – благо, – мрачнеет он, – а в том, что… что…
– Предстоящее испытание дает шанс показать, что ты готов его преодолеть.
Он смотрит на меня, пытаясь осмыслить мои слова. Если бы кто-нибудь взялся написать портрет Сима, используя только прямые линии, он все равно добился бы значительного сходства. Особенно сейчас, когда Сим хмурится, что часто происходит, когда он озадачен.
– Да, – наконец соглашается он. – Думаю, что так. А ты считаешь, это глупо?
– Нет.
– Ты думаешь, что у тебя муж-дурачок, которому нравятся страдания? – дуется он.
Я целую его там и здесь, прямо в обиженно надутые губы (мы одни у речки, так что никто не видит). Мелькает легкая тень беспокойства (где дети?), но я отмахиваюсь от нее и продолжаю его целовать.
Мои поцелуи успокаивают его.
– Я думаю, что мой муж считает необходимым совершать достойные поступки, и ему все равно, во что это ему станет.
– Как будто я глупец.
На самом деле совсем наоборот, но я не хочу вдаваться в объяснения. Я просто целую его снова.
Глава седьмая
Ной
Ной дал зарок больше не пить. Он говорит Яфету:
– Перед отъездом выруби виноградник. Возьми с собой столько лоз, сколько тебе нужно, мне они без надобности.
Он ожидает, что Яфет начнет спорить, но после потопа младший сын стал послушным.
– Хорошо, па. Вырублю.
Ной смотрит, как Яфет неуклюже поднимает топор. Основной вес приходится на левую руку, искалеченная направляет удар. Топор опускается и раскалывает дерево на части. Пропитанные смолой доски ковчега горят дымно, но жарко – этой зимой они пустили на дрова треть судна. Зияющий прорехами корабль громоздится над ними, словно гниющий труп гигантского животного, словно напоминание о минувшей беде.
– Яфет, – зовет Ной.
Топор опускается, чурбан трескается, но не раскалывается. Яфет, тяжело дыша, издает рык. Он снова опускает топор, и на этот раз дерево поддается. Яфет швыряет расколотый чурбан в растущую кучу дров.
– Да, па.
Ной мнется. Он хочет сказать сыну: "Ты молодец, я горжусь тобой", "Я потрясен тем, как закалило тебя несчастье" и даже "Я буду скучать по тебе и Мирн". Но язык Ноя не привык к таким словам, с детьми он всегда говорил иначе. Он им отдавал приказы, рассказывал о хороших и дурных поступках и их последствиях. Об этом он говорить умеет.
Яфет смотрит на него украдкой:
– Чего, па?
Ной показывает на дрова:
– Ну ты и нарубил.
– Господь превратил меня в калеку, так что мне надо тренироваться, – кивает Яфет.
Ной морщится.
– К тому же мне хочется нарубить и для тебя с мамой.
– Да, ты ведь скоро уезжаешь, – Ной мнется. – Ты уж проверь, вдруг Мирн чего забыла.
– Я уверен, другие ей уже не раз все сказали, – он пожимает плечами, но спустя мгновение соглашается: – Хорошо, проверю.
Яфет медлит, а потом говорит:
– Па, мне бы хотелось кое-что сказать.
– Говори.
Теперь уже мнется юноша:
– Я про Хама.
Ной молчит.
– Хам поступил отвратительно и заслуживает наказания, но…
Яфет замолкает.
– Но что? – стальным голосом спрашивает Ной.
Яфет постукивает обухом топора по ноге.
– Ханаан не должен расплачиваться за проступок отца. Это несправедливо. Он же ребенок, он-то тут при чем?
Ной смотрит на небо, его губы плотно сжаты. Небо чистое, всего лишь несколько облаков, что плывут в вышине, как ангелы. Ной помнит ангелов: они виделись ему во время потопа. Больше они не появлялись.
– Па, так несправедливо.
– Это все, что ты хотел мне сказать? – спрашивает Ной.
Яфет снова поднимает топор:
– Да.
Ной смотрит, как его младший сын обрушивает топор на дерево. Гнев переполняет его, грозя вырваться наружу, и Ной до боли сжимает челюсти, чтобы сдержаться.
– Спасибо за дрова, сынок, – осторожно произносит он.
Ной уходит, а Яфет продолжает трудиться. Он трудится долго. Куча дров становится почти вровень с ним.