Глава восьмая
Хам
Вот она, благодарность.
Наступает день, когда мы должны пуститься в дорогу. Дождь прекращается, солнце разгоняет тучи. Естественно, все тут же приходят к выводу, что Господь дает знак, указывая, что наступила благоприятная пора отправляться в путь, что на нас и наших потомков снизойдет небесное благословение и тому подобное. Я-то доволен, что не придется ехать под дождем, но все же, в отличие от отца и Сима, не готов заявить, что Творец всего сущего ниспосылает знамение мне лично. В этом вся моя семейка – они никак не могут осознать собственную ничтожность в масштабах Вселенной.
Короче, последние несколько недель прошли так, что я даже рад, что уезжаю. Не буду отрицать, мне больно, но кое с чем я расстанусь без сожалений. Взять, к примеру, косые взгляды, которыми меня все награждали, будто это я нализался и валялся, вывалив достоинства на всеобщее обозрение. А его слова, эхом звенящие у меня в ушах? Ханаан, мол, станет рабом. Лежу по ночам, прокручиваю все в голове, пока меня колотить не начинает и я уже готов вскочить, схватить тесло и пойти крушить все направо и налево. Пусть попробуют сделать из моего сына раба. Пусть только попробуют.
Теслом можно натворить дел. Не хочу об этом думать: все-таки хорошо, что мы уезжаем.
Мы собрались со скарбом на росчисти позади шатров, животные повернуты головами по направлению нашего движения. Яфет и Мирн идут на север, Сим и Бера – на юг, а я с Илией – на восток. Уж поверьте, нам будет труднее всех. Рек, где бы водилась рыба, нет. Чем мы будем кормиться – никто не думал, не говоря уже о том, что в степях, куда мы направляемся, туго с деревьями. Спрашивается, чем же мы будем поддерживать огонь? Я даже не хочу поднимать эту тему, и так ясно, что нам преподали урок, но стоит мне раскрыть рот, все тут же кинутся меня разубеждать.
Мать выглядит несчастной. Я обнимаю ее, и она, не издав ни звука, прижимается ко мне. Господи, благослови ее, она никогда от меня не отказывалась. Я вспоминаю, как ей было плохо, когда я много лет назад впервые ушел из дома. Сейчас ей гораздо тяжелее.
Отец прочищает горло. Понятно, он собирается произнести речь, а уж хотим мы ее слушать или нет – его не волнует.
– Сегодня великий день, – начинает он. – В этот день Господь уготовил нам завершить труд, который Он начал.
"Если это только начало, – думаю я, – ни за что на свете не хотел бы услышать конец".
Отец замолкает. Видать, задумался, что сказать еще. Мать склонила голову мне на грудь. Я слышу, как в ветвях ив у реки посвистывают сойки, и невольно понимаю, что буду скучать.
– Бог созидает, и Бог разрушает, – говорит отец. – Два года назад Он разрушил. Ныне же с нашей помощью Он снова будет созидать.
Мать выпрямляется и похлопывает меня по груди, смотрит на меня с вымученной улыбкой. Ни слезинки. А я чего ждал? У меня мать крепкая, слез от нее вы не дождетесь.
– Я хочу, чтобы вы кое-что запомнили. Все вы, – говорит отец и кидает многозначительный взгляд в мою сторону. – Работайте не покладая рук и помните: всё во власти Господа.
"Разве Он еще не убедил нас в этом?" – хочется закричать мне. Сим раскрыл рот и смотрит на отца, словно голодный на хлеб, а Яфет, который совсем недавно был веселым маленьким непоседой, стоит столбом, уставившись в землю. Мальчик относится к себе слишком серьезно с той поры, когда пух у него на губе превратился в усы. Не повезло тебе, малыш, но даже если будешь ходить мрачным, новая рука у тебя все равно не отрастет.
– Всё во власти Бога, – повторяет отец, видимо на тот случай, если до нас с первого раза не дошло. – Покоритесь воле Его, как покорился я, и вам воздастся так же, как мне, и пребудете вы в довольстве, как и я.
И как я не расхохотался? Я сдержался, но чего это мне стоило! Ты уж прости, отец, я от тебя всякое в жизни повидал, но вот довольства тебе явно не хватало.
Так или иначе, но он закончил. Он сухо обнимается с Яфетом, Симом и даже со мной. И какие чувства, спрашивается, должен я испытать? Что, я должен быть польщенным? А может, благодарным? Потом Сим пожимает мне руку, бубнит: "Удачи, Хам", а Яфет поворачивается ко мне спиной, словно я нечистый. Ну и пожалуйста. Мать среди внуков и внучек кажется такой хрупкой. Илия, Мирн и Бера сбились в кучку, плачут и смеются. Наконец мы разъезжаемся в разные стороны. Как же долго я ждал этого момента.
В первое утро нашего путешествия я часто оглядываюсь назад. Луг, по которому мы едем, слегка возвышается над долиной, где течет река. Уклон не слишком крут, но шатры и сады становятся видны как на ладони. Река серебряной лентой скользит среди зелени, а у самого берега видна возделанная земля. Шатры и загоны для скота совсем как игрушечные, а обломки ковчега, грузно нависающие над ними, делаются все меньше и меньше. Отец и мать съеживаются сначала до размеров кукол, потом муравьев, а потом и вовсе пропадают. Время от времени на глаза попадаются Сим или Яфет, или, точнее, их животные, неровной линией тянущиеся вдоль берега. Они идут на север и юг, мы держим путь в стéпи и вскоре исчезнем у них из виду. Как же нам будет одиноко.
Впрочем, ничего страшного.
Илия, кажется, тоже не особенно переживает. Все утро я ловлю ее взгляд, спрашиваю ее о самочувствии, в общем, приглядываю за ней. Она не унывает, она из тех, кто держит жалобы при себе. В этом нет ничего плохого, но иногда она перегибает палку. Несколько месяцев назад у нас родилась дочка, и порой мне кажется, что роды прошли не так уж гладко, как моя жена хочет показать.
Мы двигаемся достаточно быстро, учитывая то, что мы идем с животными и детьми. Впереди Илия ведет ослов, верхом на одном из них едет Ханаан, а дочку жена несет на спине. За ними тянутся козы и овцы, которые периодически сбиваются в кучу и при первой же возможности отходят в сторону, чтобы набить рты травой. Я иду сзади с быками, тянущими телеги. Упрямые твари, но пока путь нетруден, и они идут довольно резво. Нельзя сказать, что мы несемся сломя голову, но на привал встаем не слишком часто.
Время от времени Илия просит сделать остановку. Козы связаны веревкой, иногда они в ней запутываются. Илия распутывает их, собирает камни (которые ей каким-то образом всегда удается отыскать) и складывает их в маленькие пирамидки высотой примерно до пояса, а иногда, если камней мало – и пониже. Строитель из нее никудышный: пирамидки получаются хлипкими и клонятся в разные стороны, хотя, думаю, если не будет землетрясения, они простоят долго. Никогда не замечал за своей женой тяги к архитектуре.
– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.
– Чтобы найти дорогу назад.
Я недовольно ворчу. Честно говоря, я и не думал возвращаться.
– Или чтобы помочь найти нас, – добавляет она. – Например, сыновьям Беры и Мирн, когда им настанет пора жениться.
– Это вы так между собой договорились?
– Это Мирн придумала, – ослепительно улыбается она.
"Когда же иссякнут в этом мире чудеса?" – думаю я.
К полудню мы уже далеко зашли в степь, а оставленная нами долина превратилась в зеленую полоску у самого горизонта. Небо покрыто облаками. Днем тепло, но я знаю, что вечер будет влажным и нам будет холодно, даже если завернуться в овечьи шкуры. Мне в голову приходит мысль поставить телегу одним краем на камни. Тогда у нас появится убежище, в котором можно укрыться от дождя. Я говорю об этом Илии, и она улыбается мне.
– Ты такой умница.
– Ты тоже.
– Куда смотришь, умница?
Если честно, я смотрю на дочку, которая сосет левую грудь моей Илии, и на Ханаана, кормящегося из правой груди. Я готов честно в этом признаться, но что-то заставляет меня замолчать. Год-другой назад я бы сказал все как есть. Как ни жаль, но, возможно, я превращаюсь в доброго, уважаемого главу семейства. Стану похожим на отца.
– Я смотрю на детей. Какие здоровячки.
– В папу пошли, – кивает она и добавляет с улыбкой: – Слава Яхве.
– Точно. Слава Яхве.
Хотя, скажу я вам, Яхве ничего не сделал, чтобы заслужить мое славословие или хвалу кого-нибудь другого, если вы, конечно, не считаете потоп, уничтоживший все живое, делом достойным. Не буду отрицать, Он великий мастер, но, в отличие от многих мастеров, не испытывает уважения к собственным творениям. В любой момент Он готов обратить плод трудов Своих в пыль и прах. Если вдруг Яхве решит держаться от нас всех подальше, я слезы не пролью. Может быть, эта мысль ужасна, грешна и я заслуживаю самых тяжких мук, но ничего не могу с собой поделать. Я стал таким благодаря отцу.
На некоторое время мы устраиваем привал, потом поднимаемся и продолжаем путь. Вечером небо ясное, и все же я, как и задумал, строю из телеги убежище. Я поступаю правильно. Посреди ночи нас будит шум дождя, который не прекращается до самого утра.
Глава девятая
Ной
– Спасибо, Господи, за еще один день, – повторяет он каждое утро и замолкает. За что еще он может вознести благодарность? За здоровье? За труд, которым можно наполнить день? Никаких особых трудов нет, кроме одного – поддерживать жизнь в собственном теле, которое в последнее время так страшно болит. Только ханжа стал бы благодарить за такое здоровье.
Ной размышляет. Он представлял себе старость совсем не так. Ему и в голову не могло прийти, что под конец они с женой останутся одни, словно парочка прокаженных. Он думал, что будет ядром большого, растущего семейства, его сердцем. Теперь дети разъехались – ни внуков, ни внучек, а Господь молчит. Последнее беспокоит Ноя больше всего.
И он погружается в повседневные хлопоты. Он говорит себе, что всегда мечтал о покое и тишине. Он заботится о козах, курах и двух оставшихся коровах. Он стрижет овцу единственным хорошим ножом – остальные они отдали детям. Он боронит поле, где некогда росла пшеница, и засеивает его чечевицей и горчицей. Жена сидит у входа в шатер и смотрит, как он работает, а сама между тем ткет, взбивает масло, готовит простоквашу или солит козье мясо.
Так день за днем проходит весна. Становится теплее.
Жена смотрит, как Ной колет щепу и кидает ее в поленницу дров, заготовленных Яфетом. Когда он начинает вырубать кустарник под новое поле, она подходит и говорит:
– Ты же знаешь, нас всего двое.
– Где-то ведь надо посеять горох.
– А поле за спальным шатром? Его хватало, даже когда нас было тринадцать.
Ной ничего не отвечает. Он склоняется и выпрямляется, склоняется и выпрямляется, вырывая из земли траву. Со стороны он похож на курицу, клюющую зерна.
– Я знаю, – говорит жена, – ты хочешь быть при деле.
– Оставь меня.
– Торопиться некуда.
Он поднимает на нее налитые кровью глаза:
– Что ты несешь?
– Мы одни, – говорит она. Ее глаза мерцают как свечи. – У нас есть все, что нам нужно. Можно просто сидеть, отдыхать и наслаждаться покоем.
Ной фыркает.
– Господь знает – ты это заслужил.
– Что Господь нам дает – то мы и заслужили.
Она отводит за ухо седой локон:
– Если ты уж так хочешь чем-нибудь заняться, поставь готовиться сыр и взбей масло.
– Это твоя работа.
– Сделай ее разок за меня. Я буду тебе очень признательна.
Ной слышит в ее голосе незнакомые нотки и замечает, что жена выглядит уставшей. А как же иначе? Она ведь тоже работала не покладая рук.
– Покажи, как это делается, – говорит он ей.
Она ведет его в шатер и показывает, как взбивать масло, как готовить сыр и простоквашу. Ной учится солить рыбу, разделывать курицу, давить масло из оливок и очищать мед. На все это уходит много дней. Ной учится в свободное от остальных забот время.
Жена объясняет ему, как молоть муку, делать клецки и лапшу, тушить мясо. Свежие фрукты и овощи появятся только через несколько недель, но она говорит, что сушить горох и абрикосы – невелика премудрость. Оливки мариновать сложнее.
– А пока, – говорит она, и ее ловкие пальцы отрывают кусочек шерсти, – я покажу тебе, как чесать шерсть, прясть и ткать.
– Что сперва – шерсть или лен?
– Шерсть.
Ной целиком погружается в работу. Ткет он гораздо хуже, чем готовит, но жена терпелива. В глубине души он ей благодарен – она нашла способ занять свободное время. Снова каждое утро он благодарит Бога за труд, которым предстоит наполнить день.
Только однажды он спросил ее полушутя:
– И чем ты собираешься заняться, когда сделаешь из меня такую же хорошую жену, как сама?
– Усну, – отвечает она, и в ее ответе не слышно и тени иронии. Она говорит глухим, тусклым голосом, и слова ее ядом растекаются в животе Ноя. Он понимает, что она стала совсем седой. – Усну и буду спать. Долго-долго.
Глава десятая
Илия
Из сей земли вышел Ассур и построил Ниневию, Реховофир, Калах…
Бытие 10:11
Мне кажется, на протяжении всей жизни мне постоянно приходится начинать все сначала. Когда мать умерла, я отправилась жить к дяде, потом он заболел, и отец стал брать меня в море, хотя вся семья говорила, что жизнь на корабле совсем не для четырнадцатилетней девушки. Мне пришлось приспосабливаться, но, ко всеобщему удивлению, жизнь в море пришлась мне по душе. Потом крушение, потом я вышла замуж за Хама, прожила несколько лет на побережье, потом мы перебрались к Ною, потом началось наводнение, и мы жили на ковчеге, потом вода сошла, и мы снова стали жить все вместе на суше. Не хочу казаться неблагодарной, и я понимаю: волею судьбы мне способствовала удача. Но все же прошлой ночью я сказала Хаму, что всему есть предел. Если снова придется начинать все сначала, я не выдержу.
– Согласен, любимая, – кивнул он.
– Я хочу, чтобы мои дети прожили здесь всю жизнь.
Сегодня он возится с быками, расчищает еще одно поле под весенний посев. У меня трудолюбивый, нежный муж, и его ничем не сломить. Сейчас середина лета, на поле всходит пшеница. Поле небольшое, но нам хватит. В следующем году Ханаан перейдет на твердую пищу, да и Лея подрастет, так что нам понадобится поле побольше. С землей нам повезло: мы живем в междуречье, здесь много пастбищ. Фруктовых деревьев мало, к тому же они незнакомые. Я пока не решаюсь пробовать фрукты. Хаму здесь сразу понравилось, а я после трех месяцев странствий была не в том состоянии, чтобы спорить.
Не могу сказать, что наш путь был очень тяжелым – могло быть и хуже. Первый месяц в дороге был самым легким. Хотя не уверена, что такое путешествие вообще можно назвать легким: в день мы проходили по шесть лиг, к тому же не надо забывать, что с нами были двое детей и скот, а припасы ограничены. По крайней мере, мы ехали по равнине. Луга сменились пустыней с высокими дюнами, которую пересекала небольшая речушка. Солнце палило нещадно, и мы шли по ночам. Мы держались берега, ориентируясь по запаху воды. Наконец речушка стала шире, и когда мы повернули вместе с ней на юго-восток, увидели цепь низких скалистых гор. Но так казалось, пока мы не попробовали их пересечь. Хам искал самые легкие перевалы. Земля была пустынна и покрыта камнями. Я карабкалась по склонам, мышцы сводило судорогой. Прохладным утром у меня до сих пор болят бедра. А если утро совсем холодное, вдобавок ноет и спина, так что я едва могу встать. Это началось с рождения Леи.
По дороге примерно каждые сто шагов я строила пирамидки. Мы постоянно меняли направление движения.
Камни – еще одна загадка. По мере того как мы поднимались все выше и выше в горы, скучный серый гранит и кремень сменились красноватым камнем с вкраплениями кварца или какого-то другого белесого вещества. Утесы возвышались над нами на высоту сотен локтей, камень был испещрен несчетными полосками не толще пальца, напоминая бесчисленное количество сложенных одну на другую рук.
– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил Хам, но я в ответ проворчала что-то невнятное. Внимание Хама в основном было сосредоточено на животных, которым приходилось особенно тяжело.
Самая главная неожиданность подстерегала нас на вершине перевала, до которой мы наконец добрались после трех недель пути, скатываясь со склонов и снова карабкаясь вверх. Речушка превратилась в ручеек. Мы остановились на привал, я присела на корточки покормить детей. Во мне жила надежда, что ручей со временем окончательно не иссякнет. По спине пробегала дрожь, взгляд бесцельно скользил по земле под ногами, пока не наткнулся на ракушки.
– Ух ты.
Хам вроде не удивился, но было видно, что под маской безразличия он скрывает беспокойство.
– Одно из чудес Яхве, – пробормотал он. – Господь сотворил горы, отчего бы ему заодно не насыпать здесь ракушек.
– Ясно. И чего тут волноваться?
Я склонилась и попыталась поднять одну из многих тысяч лежавших под ногами раковин каури и гребешков – их выдавала форма. У меня ничего не получилось, мне мешали дети.
– И зачем Господь высыпал на вершину горы каури? Может, они способны обходиться без воды?
– Вздор, – фыркнул Хам. – Еще скажи, что эти горы были дном моря. Хотя пару лет назад так оно и было.
Да, это так, но такое объяснение меня не удовлетворяет. Волны потопа обладали страшной силой, но кажется маловероятным, что даже они могли занести на такую высоту столько моллюсков. Много раковин истерлось от времени, краска выцвела и выгорела на солнце. Совершенно ясно, что, когда раковины попали сюда, моллюски давно уже были мертвы, они погибли задолго до того, как схлынули воды потопа.
Еще одна загадка. Я вздыхаю. Я уверена, ответ на нее можно найти, стоит только хорошенько подумать. В мире столько всего неизведанного. Что означают созвездия? Как у птиц получается летать? Зачем Яхве усыпал мир подобными головоломками? Чтобы потешить себя или бросить нам вызов?