Вор-профессионал: худой, ладный, тонкий и сутулый, как стальная пластина согнутая. Лет тридцати, не больше, роста невысокого, шага неслышного, силы невидной, но страшной взрывной мощи, упрятанной до случая, – не дай Бог, пластина разогнется! Ловкий, по-кошачьи подбористый: такого можно связать и бить, а он расслабится – и не больно. В ковбойке, в черных брюках с бечевкой на поясе: щеголевато и по фигуре, будто портным пригнано.
После тюрьмы живет у матери, под надзором милиции. С шести вечера должен быть дома, с восьми утра на работе. Милиция не застанет – предупреждение. Еще не застанет – вышлют из Москвы. Попал на сутки просто и бесхитростно. Стоял у ларька, пил пиво. Подошел участковый, сказал: "Иди домой". Время на часах – шесть без четверти. Он ему резонно: "А пошел бы ты..." И обозначил направление. Участковый взъелся: "Ты чего мне тыкаешь?" "Извините, – поправился. – А пошли бы вы…" И послал в то же место. Дальше просто: отделение – протокол – суд – барак.
Мотался по камере часами, взад-вперед, молча, вдумчиво, голова книзу, будто вслушивался в себя, мысль обдумывал, цель имел – додуматься. В разговоры не влезал, только слушал, и по лицу было заметно, что ему нравится, а что нет. Была у него многолетняя лагерная выучка: сигарету передать – не уследишь, через шмон пронести – не найдёшь. Много спал, впрок, про запас: во сне срок быстрее идёт. Раз сказал, оборвав пустой трёп: "Квартиру взять не трудно. Главное – подготовить заранее. Кто живёт. Какие привычки. Распорядок дня. Переписку изучить. Какие у них родственники. Откуда. Как звать. В нужный момент посылаешь телеграмму: "Встречайте. Целую, Зина". Пока они по вокзалу бегают, поезда оглядывают, ты квартиру берешь".
Когда заговаривали о политике, он оживлялся, ускорял бег по камере, кидал в ответ реплики. Без боязни и без бравады, всем и никому, продуманно и осмысленно. "У нас в стране нет политических. С высшим образованием все сумасшедшие. Без высшего – хулиганы". Или: "Эти, наверху, до сих пор Ильичёвой лысиной прикрываются". Или: "Тюремщики при любой власти хорошо живут. Им всё одно, кого запирать". А то вдруг с изумлением: "Братцы! Ну до чего же нами легко править!.."
В бараке было правило: кого поймали с недозволенной сигаретой, тот идёт мыть туалет. Дело нехитрое, дело не трудное: берут шланг, открывают пожарный кран и мощными атмосферами прошибают залежи в засорившемся очке, промывают на расстоянии писсуары, струей омывают пол. Его не поймали с сигаретой, – больно уж ловок! – но всё равно послали в туалет. "Нет", – сказал твёрдо. "Тогда карцер". "Пусть карцер". "И еще пятнадцать суток. За неподчинение". "Пусть еще". Вся камера упрашивала: "Ладно тебе... Иди вымой. Не убудет с этого". Он их даже не понял: "Вы что... Меня же не поймали". И ушёл в карцер. А они его тут же осудили. Его, единственно гордого и независимого. И даже сигаретку в карцер не подсунули.
Это он сказал однажды, горько и изумленно, наслушавшись их разговоров о всеобщем, разгульном воровстве: "Это надо же! Все вокруг воруют, один я попадаюсь…"
Ну и время, ну и да,
Мужику совсем беда!
Светит месяц, светит ясный
Над моей судьбой несчастной!
Эко дело – солнце село,
Завтра вновь оно взойдёт.
Эко дело – Шуру взяли,
Образованный придёт...
Без греха веку не изживёшь, без стыда рожи не износишь...
Небылица четвертая
Это еще что, мужики! Это всё ништо. Видел татарин во сне кисель, да ложки не было. Лёг спать с ложкой – не видал киселя.
Выходим из проходной – мы с Колюней, Иван с Серёгой, а Полуторка и говорит:
– Ребяты! Выпить надо.
Надо так надо, кто станет спорить?
А он опять:
– Ребяты! У кого чего есть?
А у кого чего есть? Ни у кого ничего нет. У Серёги с Иваном пятак на метро, у Колюни талончик на автобус, у Полуторки гривенник, у меня – пуговица. Дожили, что и ножки съёжили.
– Может, стрельнем? – говорю.
А они даже не отвечают. У кого ты стрельнёшь, когда до получки неделя?
Стоим– сохнем.
Рядом – траншея. В траншее мужики возятся, бригадир матерится. У них кабель через трубу не пролазит. Они его и так пихают, они его и эдак: гнется кабель, пролезать не хочет. Труба больно длинная, под асфальт уходит. Мат стоит – листья вянут.
Я к бригадиру:
– Эй,– зову, – хрен милый! Совет дать?
– Давай, – говорит.
– За бутылку.
– За бутылку... Перебьёшься.
– Ну, вали тогда, ковыряйся дальше.
Стоим – смотрим. Нам чего? Наше дело петушиное.
Они и так его, они и эдак: не лезет кабель, труба больно узкая. На просвет видно, да не пропихнёшь. Остервенели мужики, глиной переляпались: подойти страшно.
– Молоток! – орёт бригадир. – Неси отбойный молоток! Асфальт вскрывать будем!..
Я опять:
– Эй, – говорю, – хрен лаковый! Помочь?
– Помоги, – говорит.
– За бутылку.
Подумал, в затылке почесал:
– Асфальт не тронем?
– Не тронем.
Видит: надо соглашаться. Асфальт вскрывать – дело хлопотное.
– Ладно, – говорит. – Будет бутылка.
Тут я сразу за дело:
– Так, – говорю. – Принесите кошку.
– Какую тебе кошку?
– Какую, какую... Живую.
– Да пошел ты!
Я к своим:
– Васёк, сбегай за кошкой!
Васёк:
– Я мигом!
И – на помойку.
Я опять к своим:
– Серёга, неси шпагат!
Серёга:
– Бусделано!
И – в магазин.
Эти, траншейные, сидят – не шевелятся. Им чего? У них время рабочее, им не приплатят. А мои шустрят со всех ног! У моих бутылка на горизонте засветила. Материальная заинтересованность.
Васёк бежит – кошку с помойки тащит. Серёга – моток шпагатный.
Я к бригадиру:
– Гляди, – говорю. – Учись, пока жив.
Обмотал кошку шпагатом, перетянул тройным морским, чтоб не отвязалась, и в трубу пустил. Она внутрь залезла, а с той стороны не вылезает. Мы ее и криком, мы ее и лаской: сидит, гнида, посередке, не шевелится. Мы ей молочка налили: ноль внимания. То ли она сытая, то ли пуганая, то ли еще чего.
– Ну, – орёт бригадир, – послушался дурака!
Те, траншейные, веселятся: у них время идёт. Мои, гляжу, приуныли: бутылка из рук уплывает. Хрен ее знает, эту кошку, как ее оттуда вынимать.
– Знаю! – кричит Полуторка. – Я знаю! Несите собаку!..
– Собаку, твою растак! – матерится бригадир. – Крокодила не надо?
А я уж всё понял:
– Колюня, дуй за собакой!
Колюня:
– Это мы счас!
И – бегом.
Мы вслед:
– Только мелкую тащи! Щеночка!..
Приволок Колюня собачку, маленькую, кучерявенькую, злющую: за собачкой хозяйка бежит.
– Ах, – кричит, – куда вы? Ах, – кричит, – зачем?..
Мы ей:
– Не волнуйся, маманя! Вернем в целости.
Я ору:
– Пускай!
Полуторка орёт:
– Погоди!
– Чего годить?
– Кошку ловить буду! Она жа на привязи! Ее собака порвать может!..
Встал он с того конца трубы, я с этого.
– Давай, – машет.
Поставил собаку у входа, кошку показываю:
– Видал?
Собака за кошкой. Кошка со шпагатом из трубы. Полуторка ее в охапку. Она ему с перепугу морду дерет, а он орет в радости:
– Бутылку! Гони бутылку!..
Дальше – дело простое. Привязали к шпагату кабель, в две секунды протянули через трубу. И возни никакой, и асфальт цел.
Бригадир ко мне с уважением:
– Ну, – говорит, – молоток! Сам допёр?
– А ты думал? Выпить захочешь – допрёшь.
– Да я, – говорит, – всегда хочу. А допереть – никак.
Отсчитал нам три шестьдесят две, за ручку подержался.
– Если что, – говорю, – ты нас сразу зови. Мы тебе такую рационализацию придумаем – ни у кого нет.
– Механизацию, – говорит Колюня.
– Химизацию, – Серёга.
– Электрификацию, – Иван.
– И недорого, – Полуторка. – Бутылка – за всё, про всё.
Сбегали в магазин, купили, разлили, выпили – только раззадорило. Стоим – сохнем.
Тут наш мастер мимо бежит, черт одноглазый. По прозвищу "Пусто-один". Дурак – каких поискать.
Мы к нему:
– Макарыч, удели пятерочку.
– Нету, ребятки, нету, золотые.
– Ну, троячок.
– И троячка нету. Сам без ничего сижу.
И через дорогу. И в магазин.
Ах, ты, гнида одноглазая! Счас мы тебя подловим! Идем следом, а он в винном отделе, в очереди стоит.
– Макарыч, ты чего? Тут в долг не дают.
Заюлил, завертелся:
– Ребятки, да я поглядеть... Прицениться... Глаз потешить...
– Ты покупай, – говорю, – не стесняйся. Мы отвернемся.
Гляжу, колеблется: и хочется, и колется, а купишь – делиться надо.
– Володя, – говорит, – откуда? Рад бы, да нету. Получка через неделю.
– Ну, пошли тогда.
– Пошли.
А сам боком-боком, и в другой торец, в штучный отдел. Там портвейн, сухое – тоже можно взять. Спрятался за спины, стоит, глазом на нас зыркает.
Мы туда:
– Макарыч, ты чего? И тут в долг не дают.
– Ребятки... Золотые... Поглядеть... Названья почитать... Тоже приятно.
Продавщица ему:
– Вам чего?
– Соку ему, – говорю. – Сливового. С мякотью. Двести граммов.
– Не, – говорит, – сто.
Выпил, заплатил – и рванул из магазина. Глядим в окно: бежит, плюется, кулаком машет. Пустячок, а приятно. Тут Полуторка вдруг нагнулся, цоп чего-то в кулак!
– Чего нашел?
А он глаза вывалил, заикается:
– Де... де... деньги...
– Ври!
– Ей... ей-Богу...
– Сколько?
В кулак заглянул:
– Ммм... много...
Мы хором:
– Бежим!
А он вдруг надулся и говорит:
– Куда это – бежим? Никуда не бежим. Деньги чужие, требуют возврата.
– Ты что? – шепчем. – Твои они, ты нашел…
А он уперся – не сдвинешь:
– Вот я опрошу народ... Если не объявится хозяин, тогда мои.
– Васёк, – кричу, – не моги! Убью, Васёк!
А он громко, на весь магазин:
– Граждане-товарищи, кто деньги потерял?
Бабка из очереди – скок-скок:
– Я, сынок.
Тут уж мы не выдержали, грудью Полуторку заслонили:
– Чем ты докажешь? Сказать всякий может.
Бабка кошелек показывает:
– Вишь, пустой. Были да выпали. Кабы не выпали, так были.
– Откуда они у тебя были, старая?
– Накопила, сынок. Во всем себе отказывала.
А глаз у нее пройдошный, сразу видно – врёт.
– Сколько у тебя было? – спрашиваем.
Тут уж она в задумчивости. И сказать надо, и ошибиться боязно.
– Сколько было, сынок? Да столько и было. Что поднял, все мои.
– Ты это, бабуся, брось,– говорю. – Мы тоже не фантики. Цифру называй.
А она в лицо глядит, угадывает:
– Тридцать, сынок... Не, сорок... Не... Осьмнадцать...
Полуторка спиной загородился, деньги сосчитал:
– Ошибаешься, бабуська. Не твои.
– Как не мои?! Ты, может, неверно складывал. Дай перечту.
– Иди, бабуля, – говорит Иван. – Иди, пока ноги носят.
– Куда это мне идти? От своих от кровных...
Разоралась– не угомонишь. Чую – до беды близко.
– Ну, – шепчу Полуторке, – двигаем!
– Не,– говорит, – еще спрошу.
А нас уж колотун бьёт:
– Ты что? Издеваешься?! Твои деньги, понял, твои!..
А он, дурак, за свое:
– Граждане-гражданки, кто деньги потерял?
Тут молоденькая подплывает: крашенная-перекрашенная, щипанная-перещипанная, задом без надобности вертит.
– Я, – говорит, – потеряла. Вот на этом на месте.
И показывает, гадина, верное место. Это надо же! Меня аж потом прошибло!
– Сколько, – говорю, – было?
А она:
– Сколько – не помню, помню какими деньгами.
– Какими?
– Там, – говорит, – могли быть рубли, трешки, пятерки и десятки. Верно?
Полуторка в кулак заглянул:
– Верно.
– Но нет там двадцатипятирублевых, пятидесяти и сторублевых. Верно?
Полуторка опять:
– Верно.
– Мои деньги. Давайте сюда.
Мы стоим, руки-ноги трясутся, слова сказать не можем. Чуем – чего-то не так, а чего?..
А Полуторка – на что уж дурак – сощурился и говорит:
– Чаво это – давайте... Ишь, хитрюга. Назвала все деньги, какие бывают. Этак всякий угадает. Ты мне цифру говори.
А она:
– Точно не помню, но наверняка меньше сорока.
Полуторка опять завял:
– Точно. Меньше...
Вижу – отдать хочет. Как так отдать?! Наши, кровные...
– Стой! – кричу. И к бабе: – Говори быстро, какого цвета кошелек?
Тут она и споткнулась:
– Красного... Не, синего... Черный... Оранжевый...
– Иди, – говорю, – милая. Иди отдохни. Деньги у нас без кошелька найдены.
– Я буду жаловаться! – кричит.
– Жалуйся. Всё с тобой. Поезд ушёл.
И к Полуторке:
– Наши, Васёк, деньги. Отстояли от обманщиков. Пошли пропьём.
А кассирша из будки:
– Давайте их сюда. Может, кто придет, спросит, я и отдам.
– Нечего, нечего! – и Полуторку в спину пихаем. – Мы и сами отдадим, пусть только придет.
Вышли на улицу, а бабка не отстает:
– Сынок, дал бы пятерочку. С удачи.
– Какую тебе пятерочку, старая? Тебя пенсия кормит.
– Ну, троячок дай.
Полуторка встал и говорит:
– Дам я ей троячок. Не убудет.
– Троячок, – говорю, – это поллитра. А поллитрами на улице не бросаются. Ты, маманя, – говорю, – иди себе прямо, потом налево, потом направо.
– А там чего? – спрашивает.
– А там ничего.
Она и пошла.
Вот стоим мы, соображаем куда податься. Переволновались – выпить надо немедленно.
– Я, – говорит Полуторка, – желаю в шашлычную. Посидим культурненько, отдохнем за столиком.
Мы все, конечно, против:
– Куда это – в шашлычную? Там дорого. Возьмем по бутылке и в скверик. Захотим – добавим.
А он уперся – не спихнёшь:
– В шашлычную – и всё. Первый раз у меня такое счастье. Желаю его запомнить.
Пошли в шашлычную.
– Васёк, давай в угол.
– Чаво это – в угол? Желаю к окну. Пускай все смотрят. Вся улица.
Сели к окну, заказали, разлили по первой – всё культурненько. Выпили – вилками потыкали в холодное.
– Смотри, – говорю, – Васёк, не промахнись с деньгой.
– Ребяты! – запел. – Пейте! Ешьте! На всё хватит!..
Хватит так хватит. Разлили по второй.
Рядом окно стеклянное, в полстены, всё видать, чего на улице делается. Народ мимо бежит, машины проскакивают, шелупень всякая глядит – облизывается, мы сидим себе королями, разливаем по третьей. А Полуторка уже весь разнюнился, рассопливился, размечтался... Самые его мечты – с бутылки.
– Ребяты! Володя! Колюня! Серёга! Иван! Радость-то какая! Радость-то такая! Вот ба им всё терять! Вот ба нам находить! Выпить надо – нашёл. Опохмелиться – еще нашел. Всё по честному, с опросом, как нынче. Главное, ребяты, чтоб по честному. А я ба зато улыбался. Я ба весь день улыбался. Даже Кланьке своей... Чего это мне хмуриться, когда находка впереди? Я улыбаюсь – Володя улыбается. От Володи – Колюня. От Колюни – Серёга, Иван... Жизнь-то какая пойдет! Жизнь, ребятки! Я ба пить бросил. Точно тебе говорю. На кой пить, когда и так весело? Вот ба, ребяты, всем находить! Вот ба каждому в мире! Вот ба народ повеселился! Унеси ты мое горе, раскачай мою печаль...
Я говорю:
– Всем находить, Васёк, некому будет терять.
– А по очереди, Володя, по очереди. Сегодня ты потерял – я нашел. Завтра наоборот.. Обоим радость.
Колюня говорит:
– Кто потерял – какая ему радость?
А Полуторка как с маленькими:
– Дураки вы... К потерям-то мы привычные. Всю жизнь теряем. А тут не одни потери – еще и находки. Вот и радость.
Серёга говорит:
– Так-то оно так... Только когда пусто в кармане – хрен потеряешь.
– От, бестолковый... Да ты жа найдёшь сперва! Нашёл – потерял – снова нашёл.
Иван говорит:
– А кто не захочет терять? Найти нашел – и в кулак.
– А сговориться? Чтоба всем. Чтоба по списку. Кому когда терять, кому когда находить.
Мы в затылках чешем: вроде, прав Васёк...
– Прав я, ребяты! – поёт. – Как ещё прав! Жизнь зато наступит радостная! Самая она жизнь, с находками! С подарками! Ты еще теряешь, а уже знаешь – скоро найдешь... Скоро!
– Ладно, – говорю, – Васёк, уговорил. Только начать кому-то надо. Первому потерять.
А он:
– Володя! Милай! Да может кто-то уж и начал. Откуда тебе знать? Точно тебе говорю: кто-то начал. С чего ба мне находить?
– Убедил, – говорю, – Васёк. Теперь ты нашёл – давай теряй. Твоя очередь.
– А я потеряю. Я потеряю, Володя. Прямо с получки.
Мы – хором:
– Вот бы найти!
Приносят горячее: с горошком, с жареной картошечкой.
Я говорю:
– Как найду – идем в ресторан.
Колюня:
– В Метрополь.
Серёга:
– В Националь.
Полуторка:
– В Пекин.
Иван:
– Мужики, это еще что за фрукт?..
А за окном бабка торчит на тротуаре, та самая, из магазина, и с ней сержант на мотоцикле. Она ему пальцем в нас тычет, объясняет. А мы сидим на самом виду, будто напоказ, и мясо на вилке.
– Ну, – говорю, – Васёк, счас ты у нас загорать будешь.
– Чаво это – загорать? Всё путём.
– Чаво, чаво – ничаво... Надо было тебе, дураку, в шашлычную лезть?
А сержант уже в дверь заходит – и к столику:
– Извиняюсь, – говорит, – приятного аппетита. Это вы, граждане, деньги находили?
– Мы, – говорит Полуторка. – Я, то-есть.
– Попрошу со мной в отделение.
– Это еще зачем?
– Акт составим. Деньги изымем. Потерявшему отдадим. Как положено.
– Нет его, потерявшего. Я спрашивал.
– Тогда государству пойдут.
– Сержант, – говорю, – всё законно. Государству и пошли. Государство – это мы.
Тут он удивился, глаза разинул:
– Кто тебе сказал?!
– Кто-то сказал, – говорю. – А кто – не помню.
– Ошибаешься, – говорит. – Государство – это мы.
– Я и говорю – мы.
А он:
– Это я говорю – мы, а не ты. Усёк разницу?
– Усёк.
– Попрошу в отделение!
Тут официант подходит:
– Счет подавать?
– Какой тебе счёт?
– За ужин. 27 рублей 18 копеек.
– Да мы ж еще не ели!
– Ешьте. Я подожду.
И встал рядом. На страже.
Слово за слово – сержант увел Полуторку, а мы вчетвером остались. Чего делать – неизвестно. У Серёги с Иваном пятак на метро, у Колюни талончик на автобус, у меня – пуговица...
– Вот бы, – говорю, – найти чего. Вот бы не помешало.
А Колюня:
– Хватит уже. Нашли.
Еле упросили официанта, чтобы часы мои взял. Под залог. И паспорт. Уж под это дело всё сожрали, упились в дым – еле на улицу выползли.