- "Подписку"! - передразнил Ващенко. - Может, у тебя еще и награды есть секретные, которые ты тайно под пиджаком носишь?
- Может, и есть! - ответил Николай Николаевич. - Только тебе об этом знать не положено.
- Портянки ты нюхал! - с презрением сказал Ващенко, желая как можно сильнее уязвить Дубко. - Врач-организатор хренов, ничего не знаешь, ничего не умеешь, только хвастаться горазд.
- Это я ничего не знаю?!
- Ты …, не я же!
- Ах ты, доцент …!
- Ты сначала стань доцентом, а потом выступай! Диссертацию защити… Да куда тебе, убогому. У тебя ж всего одна извилина, и то круговая! От фуражки!
- Да я тебя, доцентишку…
Дубко начал приподниматься со стула, но Ващенко ударил первым. Перехватил бутылку за горлышко и со всего размаха стукнул оппонента по лысине.
Ващенко был сильно пьян и не имел опыта в подобных делах, поэтому и не рассчитал - удар пришелся вскользь и не смог остановить настоящего мужика, страшного в своем беспощадном гневе. Дубко схватил Ващенко за грудки и потянул на себя, но рывка не получилось. Ващенко отшатнулся назад и ударил Дубко кулаком в лицо (бутылку он выронил). Попал, воскликнул на радостях что-то залихватски-победительное и ударил еще раз. И снова попал. Разъяренный Дубко резко толкнул вперед стол, за которым они сидели. Стол толкнул Ващенко и сбил его со стула на пол. Дубко схватил за хвост одну из несъеденных чехоней, подскочил к Ващенко, уселся на него и принялся охаживать его рыбиной. Ващенко попытался освободиться, но не смог - стокилограммовую тушу стряхнуть с себя трудно. Кровь, текшая из рассеченной брови, заливала лицо Николая Николаевича, добавляя ему ярости. Хорошо еще, что Ващенко смог прикрыть лицо и голову руками…
Яростные схватки обычно недолги. Очень скоро Николай Николаевич устал и прекратил издеваться над Ващенко и чехонью, совершенно не предназначавшейся для подобных целей. Сразу же за усталостью пришло просветление и относительное протрезвление. Николаю Николаевичу стало ясно, что происходит нечто нехорошее и недостойное. Он отбросил в сторону рыбину, кряхтя встал на ноги, помог подняться стонущему Ващенко и спросил у него:
- Что это на нас нашло?
- … его знает, - после небольшой паузы ответил Ващенко. - Ты же первый начал! Вот скажи - зачем ты на меня набросился?
- Я?! - изумился Николай Николаевич. - Ты же меня первый ударил!
- Ты попер - я защищался. Кто первым начал?
- Ладно, без разницы. - Дубко решил прекратить выяснение, опасаясь, как бы оно не привело к новой драке. - Оба хороши…
- Хороши, - согласился Ващенко. - А может, это водка? Ты водку где покупал?
- В супермаркете, - ответил Николай Николаевич. - Так мы же ее уже в прошлый раз пили - и ничего такого не было… Может, с рыбой твоей что-то не то?
- Может, - согласился Ващенко, поднимая с пола бутылку, в которой осталось всего ничего. - А еще выпить есть?
- Есть! - Николай Николаевич полез в свой объемистый портфель и вытащил из него последнюю из принесенных бутылок. - Только давай сначала себя в порядок приведем…
Во всех врачебных кабинетах есть кран с водой и раковина. Доктора ведь только тем и заняты, что постоянно моют руки. Кое-как отряхнувшись и освежившись, то есть поплескав в лицо водой, Дубко и Ващенко снова сели за стол.
На пол оказались сброшены только пустые тарелки и банка из-под огурцов (хорошо еще, что не разбилась). Закуска - чехонь и хлеб - уцелела.
- Давай выпьем мировую, - предложил Николай Николаевич, наполнив стопки. - Выпьем и забудем. По-мужски.
- Давай, - согласился Ващенко.
Выпили, но на этот раз как-то не пошло. Ващенко просто продрало по горлу, а вот Николаю Николаевичу резко поплохело. Затошнило, замутило, дыхание сперло. От срочно принятой "лечебной" рюмки стало еще хуже. Увидев страдальческую мину на лице друга, с которого так толком и не смылась кровь, Ващенко предложил пригласить кого-нибудь из дежурных докторов, но Николай Николаевич отказался.
- Сюда к тебе приглашать только лишний раз палиться, - сказал он, оглядывая хаос, царящий вокруг, с таким неодобрением, словно сам не участвовал в его создании. - Я пойду в приемное, а ты тут приберись. Если все будет нормально, вернусь чайку на дорожку выпить.
- Ты, Коль, обязательно возвращайся! - попросил Ващенко. - Чай - это святое. У меня где-то пастила должна быть.
- Вернусь! - пообещал Дубко и ушел…
Алексей Иванович окружил Николая Николаевича такой заботой, что тот даже немного опешил. Николай Николаевич думал, что его послушают (в смысле - послушают, как он дышит и как бьется его сердце), снимут кардиограмму, а затем дадут таблетку (как вариант - сделают укол) и отпустят. Можно будет вернуться к Ващенко и побаловаться чайком, до которого Дубко был великий охотник. Водочку он, конечно, уважал больше, но и за чаем признавал определенные достоинства, особенно если заварить покрепче.
Но не тут-то было. Анализами крови и мочи да кардиограмммой Алексей Иванович не удовлетворился. Вызвал невропатолога, для того чтобы исключить мозговые дела (а ну как инсульт или сотрясение мозга?). Дежурный невропатолог с учетом статуса пациента и степени его опьянения решил подстраховаться и пригласил заведующего нейрохирургическим отделением Спивака, никогда не уходящего с работы раньше девяти вечера.
В больнице было принято считать, что Спивак трудоголик, беззаветно преданный нейрохирургии, и перестраховщик, вникающий в любую мелочь и старающийся все держать под контролем. На самом же деле Спивак старался ограничить до минимума общение со своей женой, вот и приходил домой как можно позже, чтобы наскоро поужинать и лечь спать. Разводиться ему не хотелось - он любил своих детей, сына и дочь, да и не факт еще, что следующая жена окажется лучше прежней.
Разумеется, понадобилась обзорная рентгенография черепа в двух проекциях - спереди и сбоку. По дороге в рентгенкабинет Дубко пожаловался на боль в шее. Заодно сделали и рентгенографию шейного отдела позвоночника в трех проекциях и рентгенографию грудного отдела позвоночника в двух проекциях, потому что имели место и жалобы на боли в груди.
- Я ж после ваших облучений импотентом стану! - возмущался Дубко, но все же позволил "сфотографировать" себя со всех сторон.
Попутно он поделился с дежурным рентгенлаборантом Бирюковым своими впечатлениями от смешения различных алкогольных напитков.
- Портвейн на шампанское - это нечто! С одной стороны, на душе приятно, а с другой - как-то печально. Непередаваемое ощущение. Вроде бы как сознаешь, что у тебя все хорошо, и даже радуешься этому, а с другой стороны, чувствуешь себя одиноким, всеми забытым и никому не нужным старым пердуном! А как славно ершить горилкой светлый лагер! Такой ерш не просто вдохновляет, а буквально окрыляет!
Казалось - кто бы мог ожидать от Дубко подобной тонкости в наблюдениях, а вот же.
По завершении обследования Алексей Иванович предложил Дубко остаться до утра в приемном отделении. Для динамического наблюдения за состоянием и небольшой "промывки" организма при помощи капельниц и мочегонного. Николай Николаевич подумал и согласился.
Он начал задремывать под капельницей, когда в палату к нему явился незнакомый коренастый мужчина лет тридцати в черном костюме и темно-серой водолазке. В левой руке мужчина держал куртку, сложенную подкладкой наружу. Поздоровался, не спрашивая разрешения, придвинул к кровати стул, сел, положил куртку на колени, достал из кармана удостоверение в вишневой обложке с гербом и представился. Звания и должности незваного гостя Николай Николаевич не запомнил, точнее - толком не расслышал, потому что от пережитого в голове малость шумело, а уши слегка заложило, но переспрашивать не стал, а только спросил:
- Чем обязан?
- Я по поводу ваших телесных повреждений, - ответил гость, доставая из внутреннего кармана блокнот и ручку. - Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах вы их получили.
- Пустяки, дело житейское, - совсем как Карлсон, ответил Николай Николаевич. - Нечего рассказывать…
- То есть бытовуха, - уточнил гость. - И кто же это вас?
- Да какая разница… - попытался увильнуть от ответа Николай Николаевич.
- Большая, - ответил гость. - Поступил официальный сигнал, я должен выяснить детали. Поэтому давайте не будем терять время. Рассказывайте, я жду…
Чтобы отвязаться, Николай Николаевич рассказал все как было. С подробностями, чтобы гость понял - дело выеденного яйца не стоит, так, обычные трения между друзьями. С кем не бывает…
Гость слушал, записывал, иногда задавал уточняющие вопросы. Под конец спросил, будет ли Николай Николаевич писать заявление.
- Какое заявление? - не понял Дубко.
- По факту нанесения вам телесных повреждений. Дело-то не такое простое, раз вы сейчас под капельницей лежите…
Дубко разволновался, повысил голос, заявление писать наотрез отказался.
- Не волнуйтесь, вам вредно, - сказал гость и ушел.
Откуда бдительным стражам правопорядка стало известно о происшедшем, Дубко как-то не подумал. Обрадовался, что избавился от въедливого визитера, и снова задремал. Он и подумать не мог, что в полицию позвонил доктор Боткин. И не из вредности (вредности у Боткина не было ни на грош), а по долгу службы, выполняя то, что обязан был выполнять. Существует приказ о том, что врач, заподозривший причинение вреда здоровью пациента в результате совершения противоправных действий, должен телефонограммой сообщать об этом в органы, а следом направлять письменное извещение. Что Алексей Иванович и сделал. Без сомнений и колебаний, с полной уверенностью в собственной правоте.
Ващенко, не дождавшись возвращения Дубко, вызвал такси и уехал домой, поэтому разговаривать с ним оперативнику пришлось на следующий день. Он явился на кафедру вскоре после того, как Ващенко ушел на обход, и узнал, что учебный обход с курсантами длится по меньшей мере часа полтора, если не все два. Пришлось "выдергивать" Ващенко с обхода, чем тот, естественно, оказался не очень доволен. В ответ на свое громкое возмущение, высказанное в коридоре второго, женского, травматологического отделения, Ващенко получил объяснения, которые услышали все находившиеся в коридоре - постовые медсестры, кое-кто из ходячих пациенток, а самое главное, слышала старшая медсестра Соченькова, главная сплетница больницы, за свою любовь к распространению новостей ласково прозванная "Наше радио". Часом позже вся больница уже знала, что доцент Ващенко вчера по пьяному делу покушался на убийство заместителя главного врача по гражданской обороне и мобилизационной работе. Слух оброс красочными подробностями, откуда-то возникла версия насчет того, что причиной ссоры стала старшая медсестра физиотерапевтического отделения Соловьева, одинокая знойная женщина слегка за сорок, любительница разнообразия с репутацией весьма искушенной и искусной любовницы. Разгневанная Соловьева пришла на кафедру травматологии и устроила там скандал.
- Я вам не какая-нибудь там! - орала она. - Я - приличная женщина и прошу меня в ваши дела не впутывать! Храни меня бог от таких любовничков, как вы с Дубко, а от остальных напастей я сама как-нибудь избавлюсь!
Высказав Ващенко все, что считала нужным, Соловьева отправилась к самой Виктории Васильевне - пожаловаться, попросить защиты, поплакаться в жилетку. Виктория Васильевна, уже бывшая в курсе всей этой истории и имевшая воспитательную беседу с Дубко, выслушала Соловьеву, успокоила, а после ее ухода вызвала к себе Ольгу Борисовну.
- Оля, - доверительно сказала она, - я тебя прошу, как никогда не просила. Поговори с Боткиным, объясни ему, что можно делать, а чего делать не нужно. Сядь и проговори все по пунктам, по должностным обязанностям и по ситуациям. Я понимаю, что формально он сделал все правильно, но надо же иногда и голову включать. Он хотя бы у Дуба нашего зеленого спросил сначала - вызывать полицию или нет. К чему вся эта ненужная самодеятельность? К тому, чтобы завтра в "Московских сплетнях" появилась бы заметка о том, как развлекаются в рабочее время заместитель главного врача и доцент кафедры? Мало нам шишек? Надо же соображать, не раздувать из мухи слона… Ты уж постарайся, а то ведь избавиться от него пока не получается. Он только на вид дурак дураком, а на самом деле очень даже себе на уме. Я пыталась его на заведование отделением в одну ведомственную богадельню сплавить, так ничего не вышло - наотрез отказался. Промямлил что-то насчет невозможности работы в платной медицине, но я по глазам его видела, что дело совсем не в этом…
Ольга Борисовна, хоть и нисколько не верила в результативность подобной беседы, все же попыталась ее провести.
- Я же действовал согласно приказу… - начал объяснять Боткин, - номер из головы вылетел, только что помнил… Сказано же, что медицинские организации передают сведения в территориальные органы МВД по месту нахождения медицинской организации о поступлении или обращении пациентов в случаях наличия у них признаков причинения вреда здоровью в результате совершения противоправных действий. К этим признакам относятся и гематомы с ушибами мягких тканей. Поэтому я отправил телефонограмму и подготовил письменное извещение. Николай Николаевич толком мне ничего не объяснил. Но теперь я запомню, что у них с доцентом Ващенко случается такое, и на будущее…
- На будущее прошу учесть, что все, происходящее здесь, в больнице, не стоит выносить за пределы, - перебила Ольга Борисовна. - Или сначала подумать, а потом уже выносить.
- Я думал… - растерянно возразил Алексей Иванович. - Думал, что напали на Николая Николаевича какие-то хулиганы… Думал, что нельзя оставлять такое безнаказанным, спускать на тормозах…
Ольге Борисовне сразу же расхотелось "проговаривать по пунктам". Бесполезно. Зачем проговаривать, если заранее известно, что не подействует. В конце концов, Боткин ни в чем не виноват, виноваты Дубко и Ващенко. Пить надо с умом, воздерживаясь от гладиаторских боев как средства выяснения отношений.
Совершенно незаметно для Ольги Борисовны в ее восприятии кое-что изменилось. Если раньше Боткин раздражал ее, то сейчас - веселил или удивлял. Отношение к нему изменило знак с минуса на плюс.
Это была не любовь, а следствие. Следствие того, что из категории "чужих" Алексей Иванович перешел в категорию "своих", а к своим Ольга Борисовна относилась приязненно и многое им прощала. До тех пор, разумеется, пока они оставались своими.
Да и потом, всех ситуаций не предугадать, на каждый случай шаблона не придумать. Жизнь настолько многообразна, что на все ее сюрпризы шаблонов не напасешься. Тут больше надо уповать на здравый смысл, который у Боткина весьма своеобразен.
"Надо же, - уже не в первый раз удивилась Ольга Борисовна. - Все время вбиваем в головы сотрудникам приказы и инструкции, требуя их соблюдения, а как кто-то начинает соблюдать их досконально, имеем проблемы. Нет в жизни совершенства".
Ольга Борисовна имела в виду жизнь вообще, а не свою собственную жизнь. Жизнь Ольги Борисовны была совершенной во всех отношениях, разумно упорядоченной и правильно организованной. Во всяком случае, так думала она сама. Думала и верила.
Приходите завтра
- За неделю знакомства с отечественным здравоохранением, будь оно неладно, я уже успела заметить, что некоторые доктора считают своих пациенток чем-то вроде законной добычи!
- А то нет!
- Я не в смысле денег, а в другом… Этот из хирургии, круглолицый такой, лысый, как две капли воды похожий на пупса, осматривал меня полчаса - сначала мял живот, а затем попросил снять майку совсем и долго мял грудь. Совсем как наш участковый врач, который однажды долго-долго слушал меня своим фонендоскопом, только вот трубочки в уши вдеть забыл!
- А мой участковый как-то гладил меня, температурящую, по ноге, приговаривая при этом: "Все будет хорошо, все будет хорошо…" Чуть мозоль не натер, честное слово.
- А послушайте, как меня повезли на операцию… От сухости во рту мой язык накрепко прилип к небу, а две тетки, которые двигали каталку, шутили насчет того, как завозить меня в операционную - вперед ногами или вперед головой.
- А я ничего такого не помню. Помню только, что меня привезли куда-то, где нещадно светили лампы на потолке, быстро раздели догола, побрили, облили йодом и вкатили в вену укол, от которого я сразу же заснула и видела красочные, но бессвязные сны. Какие-то цветы, диковинные разноцветные плоды на ветвях невиданных деревьев, радуга, праздничный салют и все такое прочее…
- А я видела сны в реанимации, а когда очнулась, то больше уже не могла заснуть - рядом все время громко шумели. Орали больные, орали врачи и медсестры, а у меня даже не было подушки, чтобы спрятать под ней голову. Реанимация, блин…
- Бессонная ночь в реанимации - это, скажу я вам, испытание. Мне лично казалось, что от стонов и криков вокруг меня я схожу с ума…
- Даже в реанимации не могут покой людям обеспечить!..
У врачей принято обсуждать пациентов громко, во всеуслышанье, и пациенты платят им той же монетой. Идут по коридору - и обсуждают. Стоят в вестибюле и обсуждают. Сидят в очереди - и обсуждают. Громко, в полный голос, совершенно не стесняясь.
Для Алексея Ивановича подобное казалось диким. Конечно, и в Мышкине пациенты судачили о врачах, ведь ничто человеческое мышкинцам не чуждо, но судачили не столь громогласно и не в столь негативном ключе. Ему постоянно хотелось вмешаться - объяснить, например, что пальпация молочных желез проводится с целью диагностики опухолевых и воспалительных заболеваний, что в действиях врачей не стоит сразу же искать сексуальную подоплеку, что из-за замены напольной плитки в коридоре перед вторым операционным блоком несколько дней приходилось совершать сложные маневры каталками, лавируя, огибая и разворачиваясь в крайне стесненных условиях. И что в реанимации шумно, потому что там сутки напролет идет работа - привозят, увозят, реанимируют, делают различные манипуляции… Не санаторий же, в конце концов. Вот в санаториях клиент вправе рассчитывать на тишину по ночам и в тихие часы. Там совершенно другая специфика.
Сказать хотелось многое, но мешали два обстоятельства. Во-первых, в чужой разговор без приглашения вмешиваются только невоспитанные люди. Во-вторых, если вмешиваться во все подобные разговоры, то больше ни на что времени не хватит, ведь надо не просто вмешаться и устроить перепалку, а выслушать, вникнуть в суть, объяснить, убедить. Алексей Иванович нередко думал о том, что на телевидении совершенно напрасно нет передачи, в которой врачи разных специальностей отвечали бы на вопросы населения. На самые острые, самые неожиданные, самые-самые. Чтобы люди понимали, отчего и почему, взаимопонимание оно ведь всем на пользу - и врачам, и больным. "Вот если бы часть рекламы, не всю, конечно, а только часть, заменить на такие вот вопросы-ответы, - мечтал Алексей Иванович, при всей своей наивности хорошо понимавший, что совсем без рекламы телевидения быть не может. - Это же какая польза! И удобно - длинную передачу не всякий до конца досмотрит, а короткую вставку с одним-двумя вопросами посмотрят все. Да и запоминается лучше вразбивку, чем потоком…"