Он проводил комбайнера до двери и здесь, сильно пожав руку, произнес те слова, которые всегда говорил в подобных случаях:
- Мужайся, друг.
Доронин открыто и серьезно посмотрел на него. Сказал:
- Да… Спасибо вам, Сергей Николаевич.
Ушел.
А Зотов вернулся за стол и пригляделся внимательней к Легошину. С тем явно что-то творилось.
- Ты что?
Легошин вдруг - будто прорвало его - визгливо расхохотался.
- Ты что? А?..
- Оркестр… - Легошин раскачивался от смеха. - Оркестр ему надо… Музыку.
У Зотова потемнело в глазах.
Рука его зашарила по столу.
Она шарила там, на том месте, где еще недавно располагался чернильный прибор, громадный, на мраморной доске, с мраморными башнями, вазами, с парой массивных стеклянных чернильниц.
Но пальцы нашарили только легкий пластмассовый кружок, куда веерком были воткнуты разноцветные шариковые ручки.
Дочкина свадьба
- Мы думаем так: свадьбу нужно сыграть в два вечера, - сказал Владимир Игнатьевич. - Иначе просто всех не усадить. Квартира у нас не маленькая, но нынешние габариты явно не приспособлены для… подобных торжеств.
Да, квартира была большая. Натуся догадалась об этом, хотя ей и не показывали всех комнат, а сразу повели сюда, в гостиную, где на приземистом столике у дивана был сервирован чай. Однако еще в передней она увидела: двери, двери… Комнаты четыре.
- Вот, попробуйте безе, - придвинула к ней вазочку Ольга Степановна. - Своей стряпни. Не знаю, удалось ли?
- Спасибо. - Натуся грызнула невесомый шарик, заверила: - Удалось.
Гостиная была уютной и светлой. Ну, мебель, конечно, обычная, стиля "все как один". И цветы в прибалтийских горшочках. Но стена, что против Натуси, была увешана сплошь старинными миниатюрами - круглыми и овальными, в затейливых рамочках - вон, кажется, Наполеон в белой жилетке, а вон та красавица с локонами очень похожа на пушкинскую жену. Натуся как-то заходила в антикварный магазин на Арбате, искала хорошие бусы и видела под стеклом прилавка эти штучки, заменявшие в старину фотографии - но, обратив внимание на цены, ужаснулась. А тут их целая коллекция. Хобби?..
- Стало быть, в два вечера, - продолжил Владимир Игнатьевич. - В первый вечер соберется старшее поколение: дедушки, бабушки, дяди, тети, родня словом. Ну, кое-кто из сослуживцев…
- И ваши, разумеется, - уточнила Ольга Степановна.
Натуся махнула рукой.
- Вот. А на следующий день - молодежь. Пусть уж гуляют, как бог им на душу положит. Все-таки их тяготит присутствие старших… хотя проблема отцов и детей у нас исчерпана, - доверительно заявил хозяин.
Ольга Степановна рассмеялась:
- А мы, несчастные предки, отсидимся на кухне. Будем посуду мыть.
- Договорились? - Владимир Игнатьевич воодушевленно потер руки.
- Да, конечно, - сказала Натуся. - Но, видите ли…
Она вдруг отчаянно шмыгнула носом, из глаз ее брызнули слезы. Натуся поспешно отвернулась, достала из сумки платок, стала утирать им щеки, нос, подбородок.
- Господи, голубушка, что вы? - встревожилась и даже встала с места хозяйка. - Хотите элениум?
Натуся опять махнула рукой. Не надо. Сиди, мол.
Она сама привела себя в порядок, откашлялась, щелкнула замком сумки.
- Извините. Я вас умоляю… Ну, просто… ведь это все обойдется в страшные деньги! Тем более - два вечера. А я, вы понимаете… я получаю всего лишь восемьдесят рублей. У нас на телевидении совершенно идиотские ставки…
Ольга Степановна взметнула брови, приложила руки к груди: о чем вы?..
И Владимир Игнатьевич протестующе зашевелился в кресле.
- Нет-нет. Я вас умоляю… - Натуся решила, все же, высказаться до конца. Чтобы это не было сочтено лукавством. И того важнее: чтобы они не подумали, будто ее дочь вообще бесприданница, нищенка, золушка. - До позапрошлого года мой бывший платил алименты. И я регулярно откладывала на сберкнижку, на ее имя. Так что свадебное платье, фата - все это само собой разумеется. Девочка одета, обута. Но…
- Наталья Александровна, давайте покончим с этой темой раз навсегда, - попросил Владимир Игнатьевич. - Это совершенно лишнее. Вы должны забыть обо всем, кроме дат: восьмое и девятое, суббота и воскресенье… Разрешите закурить?
Натуся лишь указала пальцем на хозяйку дома.
- Спасибо. - Он затянулся дымом. И продолжил очень серьезно: - Скажу вам откровенно. Я отнюдь не собираюсь баловать Петьку: он на четвертом курсе, персональная стипендия. А кроме того, у него банту, в России язык довольно редкий, но в центральной и южной Африке имеет распространение… От приглашений отбоя нет: всякие конференции, симпозиумы. Мотается с делегациями. Уже был за границей. И кое-что парень на этом банту зарабатывает… Вот если отделиться захотят - тут мы, конечно, поможем с кооперативом. В порядке долгосрочного кредита.
- Какой кооператив? - возмутилась Ольга Степановна. - Что нам тут с тобой вдвоем делать - в футбол играть?.. Разменяемся.
Она скользнула взглядом по стене, увешанной миниатюрами. И в глазах ее промелькнула грусть.
В передней Владимир Игнатьевич лихо распластал за спиной Натуси пальто. И светски приложился к ручке.
- Ну, иди, иди, - погнала его Ольга Степановна. А Натусю, уже у двери, задержала.
- Знаете что? Ваша Аня… она… ну, словом, спасибо вам, дорогая.
Натуся не удержалась, опять всхлипнула, опять полезла в сумочку.
- Да… она очень… И поверите ли - вся жизнь для нее. И поломала все - ради нее…
Они расцеловались, хотя эта их встреча была первой.
Натуся договорилась с дочерью, что в пять они съедутся к магазину "Весна" на Мичуринском проспекте. Где все для новобрачных. Есть такие магазины и поближе к центру, но, как свидетельствовала молва, на захолустном и еще недостроенном Мичуринском проспекте была пещера Алладина: что угодно для души. Потому все и ехали на Мичуринский.
Собственно, ничего уже и не требовалось для завтрашней свадьбы. Все было готово. Куплено, сшито, накрахмалено, отутюжено. Но во Дворце бракосочетаний Ане и ее жениху, как положено, выдали приглашения в магазин, по которым там отпускаются дефицитные товары. И было бы глупо не воспользоваться.
Троллейбус тащился вверх по бесконечному метромосту. Натуся смотрела в окно.
Анькина свадьба. Анна выходит замуж. Ее Аня. Так внезапно. Вдруг.
Ведь всего лишь полтора года назад она была школьницей с косичками. Даже в десятом не остригла кос, хотя подружки давно избавились от них. Ей названивали мальчики, но Аня отнекивалась, за полночь сидела над учебниками. Натуся редко заглядывала в дочкин дневник, а родительские собрания, как на грех, назначали в те дни, когда она была занята. Однако Натуся не сомневалась, что дочка учится хорошо.
И все же она была ошеломлена, когда на выпускном вечере Ане вручили золотой аттестат - единственный на всю школу.
Потом Аня держала конкурсный экзамен в университет, где, прямо скажем, ее золотая медаль немного стоила: на каждое место претендовали десять таких медалистов… И прошла!
Пожалуй, с этого момента обычное материнское обожание, которое, конечно же, испытывала Натуся к своей единственной дочери, дополнилось и другим чувством - уважения. Больше того, была даже некая скрытая зависть: что вот так счастливо все устраивается у Аньки, что так легко и уверенно выходит она в люди. А ей-то самой, Натусе… о, господи, кто бы знал, как все тяжко, непосильно, неуклюже у нее складывалось. Хотела стать актрисой - не вышло. Поймала мужа - оказался деспотом, сквалыгой, через год оставил ее с ребенком. Подался в какую-то Находку. Добро хоть квартиру ей оставил…
Но все эти беды и злосчастья, выпавшие на долю Натуси, окупались одним: дочь, студентка, умница, скромница.
И вот в один прекрасный день эта умница и скромница объявляет ей:
- Мама, я выхожу замуж.
Она так и села.
- Что?.. Ты с ума сошла.
- Да, мама.
- За кого-o?
- Его зовут Петя. Он с нашего факультета. Я тебя с ним познакомлю.
- Ах, все-таки познакомишь? Вот спасибо. Я вас умоляю… - Натуся распалилась: - А если я этого сопляка выставлю за дверь?
Дочь пожала плечами.
- Мама, ты, пожалуйста, не волнуйся, но… мы с Петей все равно теперь муж и жена. И заявление уже подали.
- Что?
Натуся, как следует, отхлестала ее по щекам. Потом повалилась на тахту, заревела в голос. Аня успокаивала ее: "Мама, ну, мама. Не надо… Ты посмотришь. Он хороший".
На следующий день привела этого Петю. Тощий парень, в очках, в свитера до колен - типичный студентик. Он был с нею достаточно вежлив, однако не слишком лебезил - нынче все они корчат из себя бог весть что, разыгрывают независимость… Натуся, в свою очередь, не стала кидаться на шею будущему зятю, разговаривала сдержанно, даже сухо. Дала ему попять, что Аня могла бы рассчитывать и на лучшую партию.
Потом состоялось знакомство с его родителями. Что ж, они произвели на нее неплохое впечатление. Солидные люди, большая квартира…
Да и что она могла поделать?
"Мы все равно теперь муж и жена".
Откровенно говоря, Натусю одолевало любопытство: как умудрились, когда успели?
У нее имелось на сей счет одно подозрение.
Иногда Натуся не ночевала дома. Она ночевала у подруги, тоже с телевидения. У нее, у этой подруги, порой случались какие-то страхи. На нервной почве, теперь ведь все сплошные психи. Она боялась одна оставаться ночью в квартире. И умоляла Натусю прийти. Не могла я же Натуся отказать своей близкой подруге!..
Она все это давным-давно объяснила дочери. Про подругу. И в тех случаях, когда у подруги опять возникали страхи, Натуся предупреждала Аню, что сегодня домой не придет.
"Хорошо, мама", - говорила дочь.
Правда, оттуда, от подруги, Натуся еще звонила попоздней: проверяла, дома ли Аня, что делает.
"Занимаюсь, мама", - спокойно отвечала дочь. Либо: "Смотрю телевизор".
Но однажды, когда Натуся позвонила домой от подруги, телефон очень долго не отзывался. И она уж было встревожилась. Однако, наконец, трубку взяли. "Да", - сказала Аня, но голос был очень странен. "Аня, это ты?" - "Да, мама". - "Что ты делаешь?" - "Ничего…" - "А почему ты так долго не подходила?" - "Я уже спала, мама".
А было всего лишь десять часов.
Натуся встревожилась и, не посчитавшись с подругиными страхами, нагрянула домой.
Однако ничего подозрительного в квартире она не обнаружила. Аня спала.
И все же подозрение осталось…
Да что теперь размышлять об этом?
Она еще издали, подъезжая к остановке, увидела дочь.
И порадовалась тому, как заметна, как отлична она среди людей. Притом не ростом, не статью - наоборот, крохотностью своей, изяществом, даже игрушечностью. Ведь она очень маленькая - в мать. И в том имелось много преимуществ. Это льстило мужчинам. Это умиляло женщин. И таило в себе продолжительность такого вот девчоночьего вида, потому что, как всем известно, "маленькая собачка - до старости щенок".
Это Натуся знала по собственному опыту: вот ей уже сорок один, а где она ни появись - "Девушка, вы крайняя?", "Не опускайте пятачок, девушка", "Девушка, а девушка!.."
- Что в школе?
- Ма-ама…
- Ну, в университете. Извини.
- Семинар был. А еще… - Аня оживилась. - Знаешь, у нас сегодня проводилось такое занятие по языку: одни студенты были вроде бы гидами, а другие представляли иностранцев. И задавали гидам всякие вопросы…
- Я вас умоляю, - восхитилась Натуся.
Они вошли в магазин. Левый угол был завален коврами. Судя по всему, машинной выделки, недорогими. Угол осаждала толпа: бородатые мужчины в сапожищах, неряшливые женщины в пестрых юбках, вокруг орава детей. Цыгане. Все они отчаянно галдели, размахивая приглашениями для новобрачных.
- И вот, представляешь, - продолжала Аня, - одна девочка меня спрашивает: "А почему у вас…"
- О-ох, - Натуся схватилась за грудь. Обмерла.
- Что, мама? - испугалась дочь.
- Я не могу… Ты посмотри!
Они сейчас поравнялись с обувным отделом.
И там, на полках, под надписью "Для новобрачных и юбиляров" стояли рядком туфли. Дамские туфли. Они отливали рубиновым лаком, голубоватым перламутром, свежей майской зеленью. С бантами и пряжками времен Людовиков. И все они были на широких граненых каблуках.
- Я не могу, - повторила Натуся, протискиваясь к прилавку. - Скажите, это Франция?
- Да.
- Аня, садись, - распорядилась Натуся. - Красные. Тридцать четвертый. Вот пропуск.
Продавщица раскрыла коробку.
- Ну, как? - озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.
- Хорошо, но… - Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: "Но ведь это сорок рублей!"
- Выпишите чек.
На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.
- Спасибо, мама.
- Погоди-ка… - Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась к контролерше, зашептала искательно: - Дорогая, милая! Можно еще пару? Я даже мерить не буду - у нас одна нога…
- Пожалуйста, - сказала контролерша. - Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?
- Да-да, - подтвердила Натуся.
Контролерша едва заметно улыбнулась.
- Платите.
Натуся ринулась к кассе.
- Ты не возражаешь? - уже потом спросила она, когда пошли дальше по магазину, размахивая одинаковыми коробками. - Ведь все равно ты на свадьбе будешь в белых. А после… где нам вместе бывать? У тебя свое, у меня свое.
Больше ничего путного в этой Алладиновой пещере не оказалось.
Но они еще зашли в отдел подарков, который помещался неподалеку, в соседнем здании. Натуся хотела купить подарок жениху, Пете. Что-нибудь изысканное, но недорогое: на дорогое уже не оставалось денег.
А что?
Она с унылой миной оглядывала прилавки - все эти жухлые галстуки, корявые сорочки, нелепые кашне… Набор носовых платков - нельзя, к слезам это… Янтарные запонки - фу… Вазочки, шкатулочки - это не мужское…
Над самым ухом Натуси вдруг заиграла музыка: "Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да бу-дет небо…"
Очень странная музыка: металлические, отрывистые, тонкие звуки - будто из шарманки. Бывают такие детские шарманки: крутишь ручку, а она играет без конца одно и то же, одно и то же.
"…пусть всегд-да бу-ду я".
Мужчина, стоявший у прилавка рядом с Натусей, расхохотался. От него разило винищем.
Но Натуся все же заинтересовалась:
- Что это?
Пьяный мужчина с готовностью щелкнул пружинкой: "Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да…" - затренькало у него в руке.
- А что это? - удивилась Натуся.
- Зажигалка, - сказала продавщица, выложив на прилавок очень симпатичную вещицу, сверкающую никелем.
- Наша?
- Наша.
Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.
"Пусть всег-да бу-дет солн-це…"
Пьяный заржал, откинув голову.
Натуся не выдержала - рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.
- Аня! - позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.
- Что? - Аня подошла.
- Взгляни, какая прелесть… - Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. - Я куплю это Пете. Зажигалку.
- Мама… но ведь он не курит.
- Заку-урит… - посулил пьяный.
- Он не курит, - повторила Аня.
Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.
Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.
- Куда теперь - на Кутузовский?
- Можно на Кутузовский, - согласилась Аня.
Троллейбуса в виду не было.
- Погоди, я сейчас, - сказала Натуся.
Она вернулась в магазин и купила музыкальную зажигалку.
Свадебный кортеж должен был, по уговору, прибыть за невестой в четырнадцать тридцать.
Невеста была готова.
Она стояла у окна, опершись локтями о подоконник. Не потому, что высматривала в нетерпенье: их окна, все равно, выходили во двор, ничего не увидишь. А потому, что сесть ей было нельзя - изомнется платье. Аня уже целый час томилась у окна в такой вот неудобной позе. И чтобы не терять времени зря, читала горьковскую "Мать" на японском языке. Аня изучала японский.
А Натуся, провозившаяся полдня с подвенечным платьем дочери, сидела сейчас перед трельяжем и лихорадочно, торопливо делала себе лицо. Лицо еще было густо, будто сметаной, измазано кремом, а тут - телефонный звонок…
- Подойти? - спросила Аня.
- Нет. Я сама.
Запахнув халат, Натуся выбежала в переднюю.
- Да… я-у…
По телефону она выговаривала "я" как "мяу".
- Подожди… - Она дотянулась до двери и прикрыла ее плотней. - Ну, здравствуй… Что?.. Конечно, нет. У нас свадьба, ты же знаешь… И завтра тоже. Два дня…
В ее тоне было отчетливо высокомерие. Она говорила так, будто сама нынче выходит замуж. Именно за ней, Натусей, приедут сейчас три "Волги" с обручальными кольцами на дверях, переплетенными на олимпийский манер.
- Не знаю. Вряд ли… Ну, может быть, во вторник… Что? Я вас умоляю… Хорошо, передам… Послушай, мне очень некогда. Понимаешь?.. Да-да. Пока.
Натуся снова уселась перед зеркалом, сняла крем, стала пудриться.
- Тебя поздравляют, Анечка, все поздравляют, - сообщила она. - Это с телестудии.
- Спасибо, мама.
Натуся положила голубую тень выше век, черкнула карандашом уголки глаз, нарисовала губы. Все это она делала очень искусно, быстро, рукой безошибочной и вдохновенной.
В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.
В другой створке была Аня.
Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.
Натуся перевела взгляд на среднюю створку зеркала. Увидела себя.
Что ж, а ведь у нее самой ресницы не хуже. Нет-нет, не хуже… И вообще, если говорить откровенно, совсем откровенно, - то она, Натуся, красивей своей дочери. Старше, конечно (кто с этим спорит?) - но определенно красивей. И вроде бы похожи они друг на дружку, как две капли воды - соседи иногда их путают, - а все-таки она, Натуся, красивей. Лицо у нее тоньше, благородней, породистей, что ли… А у этих нынешних девчонок, почти у всех, есть какая-то грубоватость в лицах. Умны чересчур. Слишком учены.
Натуся, вздохнув, поднялась и сбросила халат.
- Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!..
Гости требовали подсластить им питье. И хором скандировали это "горь-ко!".
Натуся, которая давно не бывала на свадьбах, заметила, что теперь кричат по-иному. Прежде орали в разноголосицу, тянули: "Го-о-орько-о!.." А вот теперь - отрывисто, дружно, молодцевато, будто на хоккее: "Шай-бу! Шай-бу!"