Авантюрный роман из жизни русской Золушки! Между Александрой Стюарт, женой лондонского банкира, и Алькой Захаровой, журналисткой ленинградской газеты "Смена", лежит целая жизнь, в которой было все: любовь, предательство, большой риск, разочарование, несказанная удача и снова любовь.
Жизнь заставила Альку пуститься в авантюру, которая могла стоить ей жизни. Она оказалась в компании валютных проституток, она была на крючке у КГБ, но случай в лице парижского музыканта не отвернулся от нее…
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 13
Надя Лоули
БРАЧНЫЙ ТРАНЗИТ МОСКВА-ПАРИЖ-ЛОНДОН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Почти весь декабрь температура держалась выше нулевой отметки. А тридцатого хлынул настоящий ливень. Только к вечеру он постепенно перешел в привычную питерскую морось.
Огни разукрашенного к Новому году Невского двоились и троились, отражаясь в мокром асфальте, витринах и окнах домов, словно компенсируя полное отсутствие снега.
Эти разноцветные новогодние огни сотнями звездочек искрились на распахнутой шубке не спеша идущей вдоль Невского женщины, сверкали в ее спадающих на плечи платиновых прядях.
Женщина тряхнула волосами, рассыпая вокруг себя тысячи световых брызг, и засмеялась: хорошо, ах, хорошо!
Она, довольно прищуривая глаза, рассматривала отреставрированные, подсвеченные фасады зданий. Подолгу останавливалась у витрин магазинов и модных бутиков, с удивлением качая головой и вскидывая брови. Потом шла дальше, вглядываясь в праздничную толпу, спешащую ей навстречу. Надо же, совсем другие лица!
"И с любопытством иностранки, плененной каждой новизной, глядела я, как мчатся санки, и слушала язык родной…" Уже который раз за сегодняшний день она повторила эту неотвязно преследующую ее строку.
Что ж, можно и так сказать - иностранки.
Двадцать лет прошло с тех пор, как она, Александра Стюарт, - тогда еще Алька Захарова, - покинула родину. И вот теперь, спустя столько времени, спустя целую эпоху для страны и целую жизнь для нее самой, она снова здесь, дома.
И что касается родного языка - тоже правда. Еще вчера в аэропорту, ожидая багаж, она случайно услышала разговор нескольких молодых людей, по виду студентов, и обнаружила несколько совершенно новых для себя словечек и выражений.
Одно ей запомнилось особенно - "крыша поехала" (хотя, признаться, со словом "крыша" у нее были связаны совсем другие ассоциации). Второе - "башню снесло" - являлось, как она поняла, синонимом первого и означало определенную степень сумасшествия. Позитивного сумасшествия или негативного - зависело, очевидно, от контекста.
Сейчас, совершая прогулку по Невскому, или, на жаргоне ее юности, "пойдя прошвырнуться по Броду", - она поняла: выражение "башню снесло" очень точно определяет ее душевное состояние.
Сверкающий Невский и мрачноватый, с облупившимися фасадами Невский двадцатилетней давности, та прежняя, серая, озабоченная толпа и сегодняшние нарядные, улыбающиеся люди, - настоящее и прошедшее теснилось в ее сознании, пока никак не сливаясь в единую картину.
На углу Невского и Владимирского, возле отеля "Рэдиссон-САС", женщина остановилась.
Вот это да! "Сайгон"-то накрылся! Один из немногих в тогдашнем Питере кафетериев, где можно было выпить не кофе, видите ли, с молоком из противной жестяной бочки, а настоящий, хорошо приготовленный черный кофе, - так вот, этот неблагонадежный, разбитной, свободолюбивый, потихоньку фарцующий, сомнительный, богемный "Сайгон", продержавшийся все годы махрового застоя, не выдержал напора рыночной экономики и сдал позиции!
Хотя почему его не прикрывали тогда - очень даже понятно. Отсюда и теперь по прямой пешком пятнадцать минут до Литейного, 4. Того самого дома, из окон которого Сибирь хорошо видна. Осведомителям бегать было недалеко. А то, что "Сайгон", это тусовочное, по-нынешнему выражаясь, место, просматривался и прослушивался, и сомневаться не приходилось. Должна же была Софья Власьевна знать, чем дышит молодое поколение художников, писак всех мастей и прочих сочувствующих интеллигентов.
Да ведь и правда - Ритка же говорила, что на месте "Сайгона" уже в девяностых годах открыли салон модной сантехники. Но долго он не продержался. Здание-то - лакомый кусочек. И вот, пожалуйста, - пятизвездочный отель мирового класса.
Однако в нем, на первом этаже, углом заходя с Невского на Владимирский, опять кафе. Правда, цены здесь совсем не для тогдашней, да и не для нынешней, судя по посетителям, богемной публики, но… Гений места все-таки существует!
Швейцар распахнул дверь, и Александра Стюарт, поддав ногой полу легкой норковой шубки так, что сверкнула светлая атласная подкладка, вошла в ласковое тепло, пахнущее, как и тогда, крепким кофе.
Ах, хорошо!
Она оглядела помещение: интерьер в золотистых тонах, кожаные кресла, слева барная стойка… А вон в том углу двадцать лет назад широко известный в узких кругах поэт В., охальник и выпивоха, стрелял у барышень трояки, пенял на свою горькую жизнь и приглашал посидеть у него на коленях…
Женщина скинула шубку и, оставляя за собой, точно шлейф, интригующий запах дорогих французских духов, прошла к столику возле окна.
Небольшого роста, легкая, с сияющими глазами и роскошной светлой шевелюрой, она невольно привлекала взгляды присутствующих. Сколько ей лет, и сам черт не разобрал бы, а фигура, подчеркнутая узкой короткой юбкой и обтягивающим джемпером с глубоким вырезом, была у нее как у девчонки.
Заказав пятьдесят граммов "Хенесси" и двойной эспрессо, она подперла щеку ладонью и принялась рассматривать людей, спешивших по своим праздничным делам.
Официант поставил перед ней коньяк и кофе. Глотнув из бокала обжигающий напиток, женщина зажмурилась от внезапно навернувшихся слез: то ли коньяк был крепок, то ли вспомнилось что… А вспомнить Александре Стюарт действительно было о чем.
Партийно-комсомольское собрание затягивалось.
Алька почувствовала, что вот-вот заснет, и тряхнула головой. Светлые волосы взметнулись и снова опустились на плечи.
Сан Палыч, секретарь парторганизации, недовольно поднял глаза от бумаги и вновь продолжил чтение. Эх! И дернуло же их с Риткой сесть в первый ряд. Собрание, посвященное 67-й годовщине Великого Октября, да еще в такой идеологически значимой организации, как газета "Смена", - с этим лучше не шутить.
Алька прислушалась.
"…руководители блока НАТО должны знать, что их претензиям на достижение военного превосходства никогда не суждено сбыться. Советский Союз совместно со своими союзниками предупредил их об этом…"
Господи, да когда же это кончится? В Катькином садике ее ждет Мишка Говоров. Впрочем, питерские букинисты и просто любители хорошей литературы знали его под прозвищем Мишель-"холодник". Обещал принести тамиздатовского Владимова. Замерз уже, наверно, бедняга, согласно своему прозвищу. Алька коротко вздохнула и стала изучать стены.
Шла "пятилетка пышных похорон". В воздухе отчетливо пахло формалином. Алька с максимальным доброжелательством принялась рассматривать портрет очередного генсека. Узкий лоб, выступающие надбровные дуги и скулы. Высоко поднятые напряженные плечи. Нет, холодильник какой-то. Предыдущий был явно посимпатичнее. Но недолго. А "дорогой Леонид Ильич" вообще казался чем-то вроде дальнего иногороднего родственника: встречаться лично не довелось, но помер - жалко.
Алька немного развеселилась от этих мыслей и перевела взгляд на Володьку Архангельского, сидевшего рядом с начальством в президиуме. Тоже мне, комсомольский лидер. Сидит и пялится на Алькины коленки. Вон какую шею отъел, бугай, на комсомольских харчах.
Алька посмотрела ему прямо в глаза своим "фирменным" прозрачным невинно-нахальным взглядом и положила ногу на ногу. И без того короткая юбка задралась выше некуда. Архангельский злобно прищурился. Тогда Алька глумливо покачала носком туфли, и коварная улыбка тронула ее красиво очерченные губы.
У Архангельского на носу проступили капли пота. Из первого ряда это очень даже хорошо было видно. Ага, не забыл, значит, как прошлой осенью, на картошке, агитировал вступать в партию. Мол, без этого никакой карьеры не получится. А потом, на танцах в местном клубе, зажал ее в углу и, слюняво тычась в шею, говорил, что все для нее сделает, все, все…
Еще пять лет назад это был застенчивый субтильный провинциальный мальчик, ее однокурсник. Все думали, закончит Вовка журфак и отчалит в свой родной Мурманск - скромным редактором в какую-нибудь "Красную верфь", ан нет…
Архангельский вдруг круто пошел вверх по комсомольской лестнице. И ни в какой Мурманск пополнять тамошние журналистские кадры он не вернулся, а, совсем напротив, остался в Ленинграде, очень даже неплохо устроился и довольно быстро скурвился. Хотя что значит - остался? Если Альку взяли в "Смену", когда она была еще студенткой пятого курса, то Архангельского туда "воткнули" по звонку из обкома комсомола.
Довольно, по-кошачьи жмурясь, Алька представила, как сегодня же вечером, устроившись удобно в старом плюшевом кресле, будет изменять с запретной книгой этим душным и малопривлекательным во всех отношениях мужчинам в президиуме и на портретах.
"…неисчерпаемы резервы нашего строя в социальной активности масс. Именно на развитие инициативы, на реализацию огромного творческого потенциала трудящихся и нацелены осуществляемые партией меры по дальнейшему совершенствованию социалистической демократии…"
Фу ты, ничего не разобрать. А ведь идеологический вуз закончила. Алька пожалела красного как рак Архангельского и одернула юбку.
Впрочем, что там было насчет "активности масс"? Хорошая мысль. После собрания надо быстро заскочить к завотделом и напомнить ему про обещанную командировку в область. "Строительство птицефермы закончено досрочно!" Обещал ведь. Как ни крути, а добавка к жалованью. Пара таких поездок да еще тринадцатая зарплата… Тогда она сможет перехватить в долг у Мишеля денег на фирменные зимние сапожки, которые Риткина знакомая где-то надыбала.
"…Доблестные строители обеспечили счастливое будущее советских кур, самых синих птиц в мире…" Ничего, сапожки того стоят. А еще хочется французские духи… И без хороших книг не обойтись…
Алькины сладострастные мысли были прерваны довольно неслаженными аплодисментами, заглушаемыми хлопаньем откидных сидений. Народ устремился к выходу.
Алька, крикнув закадычной подруге Ритке, чтоб не ждала, ринулась в кабинет завотделом. Через пять минут, рассыпаясь в благодарностях, потрясая в воздухе командировочным удостоверением, она спиной выдвинулась из кабинета, схватила в гардеробе куртку и рванула к проходной, едва не сбив с ног старого вахтера Петровича.
Оказавшись на набережной Фонтанки, Алька перевела дух. Ничего, и так и так опоздала. Ни к чему появляться перед влюбленным в нее Мишелем с красной физиономией и прилипшей к потному лбу челкой. Тем более что идти тут не больше десяти минут. Никуда он не денется.
Алька огляделась. Разгар осени - красиво! Золотые и красные кроны отражаются в воде, заходящее солнце окрашивает стены домов в благородный терракот, ветерок метет по асфальту сухие листья… Но уже довольно холодно, черт возьми!
Алька накрутила вокруг шеи длинный вязаный шарф, постукивая новыми набойками на каблучках, миновала "Лениздат", свернула на улицу Зодчего Росси и от удовольствия причмокнула: кра-а-сиво-то как… будто вовсе и не в совдепии живем…
После встречи с Мишелем надо заскочить в продуктовый и бегом домой. Екатерина Великая уже заждалась, одна за стол не садится. Екатериной Великой за величественную осанку и царственные манеры прозвали Алькину бабушку, отцову мать, соседи.
Это было ритуалом. Даже зная, что Алька задерживается по работе, идет в театр с подружкой или на очередное свидание, Екатерина Кирилловна стелила белую крахмальную скатерть, накрывала стол на два прибора и ждала. Сказывалась белая кость.
Когда-то вся квартира на третьем этаже дома по 6-й линии Васильевского острова принадлежала ее отцу, адмиралу царского флота, точнее - их большой и очень дружной семье.
После революции ("переворота" - как, презрительно вскидывая брови, говорила бабушка) началось постепенное уплотнение. Старые хозяева - кто умер, кто попал в места не столь отдаленные, да так и не вернулся. И наконец остались жить в двух комнатах из прежних восьми Алькина бабушка с мужем да сын их Василий, будущий Алькин отец.
Муж Екатерины Великой погиб в войну. Точнее, умер от голода во время блокады: его, как военного инженера, оставили в городе. А Екатерину Великую отправили с сыном в эвакуацию. Когда весной сорок четвертого она вернулась в город, то застала только неухоженную могилу на Серафимовском.
Сын вырос, по стопам деда пошел в морское училище, стал офицером, мотался по всей стране и где-то между Одессой и Калининградом, не спросив благословения матери, женился.
А потом родилась Алька. Маленькую внучку Екатерина Великая видела всего несколько раз, поскольку служил сын далеко от Ленинграда.
Так, скитаясь с родителями по всей стране, Алька подросла, пошла в школу. Вскоре сменила ее на другую, в другом городе, потом на третью… Она так привыкла к этим сменам мест жительства и учебы, что и расставаться научилась легко, и привязанностями старалась не обзаводиться. Чтобы после не страдать…
Потом Алькины родители затеяли развод. Альку, подальше от скандалов, отправили к бабушке в Ленинград. Мать ее вскоре вышла замуж второй раз, да так больше на Алькином горизонте и не появилась, а отец через пару лет умер, прямо на службе, от инфаркта.
Алька же, попав наконец в настоящий дом, пригрелась, прижилась в ранее незнакомом городе, точнее, почувствовала вдруг, что здесь-то и есть ее корни.
Так она закончила десятилетку и поступила в университет, на журфак, потому что, еще учась в школе, обнаружила вдруг, что обладает "легким пером", и начала печатать - то в "Ленинских искрах", то в "Костре" - небольшие рассказики о том, что повидала, скитаясь вместе с родителями по "необъятным просторам родины".
Едва вырулив из-за угла Пушкинского театра на площадь Островского, Алька увидела Мишеля. Высоко подняв воротник куртки и грея руки в карманах, он ждал ее у входа в садик.
Чуть запыхавшись, Алька на всем ходу притормозила возле окоченевшего Мишеля, подхватила его под руку и закружила.
- Ну, Мишечка, дорогой, не сердись, собрание, понимаешь, праздник ведь на носу, годовщина того, этого самого… - И Алька подставила для поцелуя щеку. Почувствовав прикосновение холодного носа, она засмеялась: - Ведь не сердишься, правда?
- Что ты, Алечка, подумаешь, какие-то полтора часа. Мне ведь не привыкать - на улице… - Мишель зябко повел плечами. - Да ладно, пойдем в кино, Алечка, в "Колизее" комедия с Челентано…
- Нет, мой дорогой, бабушка заждалась, и еще в магазин надо. Книгу принес?
Мишель достал из видавшего виды кожаного портфеля обернутую в газету книгу.
- Ты поосторожнее, в транспорте не читай, сама знаешь.
- Да не волнуйся ты, не впервой. Миш, мне двести рублей позарез надо. В феврале верну. Выручишь?
- Конечно, Алечка, о чем разговор, тебе сейчас?
Они двинулись через Катькин садик. Здесь все было как всегда. Посередине стояла Императрица, по бокам, на скамеечках, склонив головы над шахматными досками, сидели энтузиасты игры, в глубине - томно слонялись женственного вида юноши.
Алька искоса посмотрела на Мишеля. Высокий, кареглазый, милый, преданный… Она коротко вздохнула:
- Миш, хочешь, поедем к нам. Екатерина Великая пирог испекла. Она тебе обрадуется.
Мишель оживился:
- Конечно, поедем, Алечка, сейчас такси поймаем и поедем. Я твою Екатерину Великую люблю, сама знаешь…
У этой любви, надо сказать взаимной, была своя история. Вообще-то первой с Мишелем-"холодником" познакомилась Екатерина Кирилловна, а потом уже Алька. А случилось так.
Когда потихоньку из дому был вынесен фамильный кузнецовский сервиз на двенадцать персон, потом памятные безделушки из мейсенского фарфора, потом все столовое серебро, кроме украшенного витой монограммой половника, - дело дошло до картин и книг.
Распродажу последних Екатерина Великая оттягивала, как могла. Но ее пенсии на них двоих с Алькой никак не хватало. Стипендия же Алькина суть дела кардинально не меняла.
И вот однажды, скрепя сердце, она повлеклась в "Букинист" на Литейном, сдавать прижизненное издание "Горя от ума". Возле входа в магазин симпатичный молодой человек осведомился, что она хочет продать.
По причине исключительно скверного настроения Екатерина Кирилловна в несвойственной ей грубой форме заметила, мол, не его это, в сущности, дело. Молодой человек с предельной учтивостью произнес в ее удаляющуюся спину, что все равно он заплатит больше.
Цена, которую предложил продавец, даже ей, весьма далекой от коммерции особе, показалась оскорбительной. Выплыв из дверей магазина, она величественно кивнула молодому человеку.
Но поскольку показывать товар из-под полы или, что еще хуже, заходить в ближайшую подворотню она не считала для себя возможным, то молодой человек с внушающей доверие наружностью был милостиво приглашен в гости.
Надо сказать, Мишель оправдал ее ожидания. Он по-настоящему знал книги, любил их и мог говорить о них часами. А своим не вполне законным, по советским понятиям, делом занимался не ради какой-то баснословной наживы, а, скорее, по наследственной склонности: его прадед приехал в конце девятнадцатого века в Петербург из Ярославля и стал "холодником", то есть торговал книгами на улице, с лотка.
Услышав эту историю, Екатерина Великая Мишеля душевно полюбила и открыла ему двери своего дома. А Мишель, в свою очередь, влюбился безответно в Альку, навещал их, когда было время, и помогал чем мог, безотказно.
С тех пор прошло пять лет.
…Проводив Мишеля и убирая со стола, Екатерина Великая беззлобно выговаривала Альке за ее бессердечность:
- И что же ты, негодница, голову ему морочишь. Отпустила бы парня на все четыре стороны.
Алька подняла на нее свои смеющиеся прозрачно-голубые глаза:
- Так ведь скучно будет, бабулечка!
Екатерина Великая рассмеялась и не то с укором, не то с тайной гордостью проговорила:
- Легкое дыхание ты, Алька, легкое дыхание…
Екатерина Великая обожала Бунина.
На любовном фронте Алька, казалось, была обречена на вечные победы. Хотя сама особой влюбчивостью не отличалась. Случайно и как-то впопыхах потеряв девственность между кухонным шкафом и зажженной газовой плитой (в десятом классе они устраивали лютые сборища у Витьки Попова, родители которого работали в геологоразведке) и пережив на первом курсе Университета весьма сильное увлечение и не менее сильное разочарование, она подуспокоилась и последующие годы лишь благосклонно и снисходительно принимала знаки внимания многочисленных ухажеров. Ну, не метлой же их было разгонять, в самом деле…
Вот так и ждала своего принца.
Номер в "Гранд-отеле Европа" доставлял Альке подлинное наслаждение. Она вообще обожала жить в гостиницах, но жить в гостинице в своем собственном городе - в этом было что-то особенное…