Она чувствовала себя своей и в то же время как бы посторонней. Такое легкое раздвоение личности будоражило ее, заставляло работать воображение. Сейчас в ней проживали свое прошлое и настоящее одновременно два человека: Алька Захарова и Александра Стюарт.
С Невского она свернула на Михайловскую улицу. Роскошный, элегантный отель словно подтверждал, что Петербург вновь вернулся в ранг мировых столиц. Деревья на площади Искусств были окутаны сеткой из маленьких зажженных лампочек, а подсвеченный имперский желто-белый Русский музей, казалось, парил в воздухе.
Из прошлой жизни здесь был, пожалуй, только дежурный голубь на голове у Пушкина. Александра еще утром с удовольствием отметила наличие птицы. Но сейчас, за поздним временем, и та смылась.
Александра вошла в отель. Прелестный крытый внутренний дворик служил одновременно и местом регистрации. Она уже направлялась к лифту, одновременно доставая из сумочки пластиковую карточку-ключ, когда к ней с улыбкой подошла сотрудница отеля.
- Извините, вы миссис Стюарт?
- Да, это я. - Александра удивилась, что кто-то здесь заинтересовался ее персоной.
- Вам просили передать вот это.
- Мне? - Александра удивилась еще больше.
На конверте красивым уверенным почерком и, что самое удивительное, ручкой с настоящими чернилами было выведено ее имя: "Для госпожи Александры Стюарт". Странно. Никто, кроме Ритки, не знает, что она в Петербурге, да и знать-то уже особенно некому.
Она поднялась на четвертый этаж, вошла в номер, сняла сапоги, скинула на кровать шубку и, усевшись в кресло, вскрыла конверт.
Бумага "верже"… Изысканно и красиво, ничего не скажешь. В таких вещах она знала толк. Едва ощутимый запах дорогого мужского парфюма. Надо же, прямо кино какое-то.
На бумаге той же рукой, что и на конверте, было написано: "Александра Васильевна, позвоните, пожалуйста, по этому телефону". И номер. Все. Немногословно, надо признать. И кто бы это мог быть?
Неопределенности она не терпела и поэтому, пересев к столику с телефоном и положив перед собой письмо, набрала незнакомый номер.
* * *
Ноябрьские отсалютовали, солнечная ясная погода сменилась обычным питерским осенним ненастьем.
Алька продолжала по мере сил освещать в своей колонке культурную жизнь города, перемещаясь с выставок в театры, из театров в коллективы художественной самодеятельности, в промежутках, в виде "халтуры", снисходя до коровников и курятников.
Однажды вечером Алька, прежде чем идти домой, решила заглянуть в "Петухи".
Эту столовую возле своего дома она частенько посещала, когда хотелось выпить чашку хорошего кофе (второе место после "Сайгона"), побаловать себя порцией взбитых сливок, поглядеть на университетскую публику да поболтать с молодыми художниками, которые там кучковались, поскольку заведение находилось аккурат по дороге от Академии до метро.
Только она начала разматывать свой длиннющий шарф, как за одним из столиков приветственно вскинулась рука.
- О, Александра Васильевна, двигай к нам!
Махнув в ответ, Алька подошла к столику, за которым сидел ее приятель, скульптор Витя Архипов, в компании загорелого молодого человека. Мужчины вежливо привстали и предложили Альке стул.
- Что это ты, Витюша, меня по имени-отчеству величаешь?
- Так ведь уважаю, Алечка. Помнишь, еще по весне ты про нашу выставку в своей газете писала? Так я уже второй заказ после этого получаю. Вот, кстати, познакомьтесь. Стефан Ивич. Братская Югославия. Заканчивает у нас искусствоведческий. А это - Александра Захарова, надежда отечественной журналистики.
Молодой человек в модной вельветовой куртке и небрежно повязанном кашне взял в свою загорелую руку озябшую Алькину ладошку, прикоснулся к ней губами и поднял зеленые глаза. Его длинные, выгоревшие по краям ресницы сомкнулись и разомкнулись.
И Алька поняла, что пропала.
С тех пор они встречались почти каждый день.
Не по-здешнему элегантный и раскованный, Стефан притягивал взгляды, казалось, всего женского населения города. Но Альке это даже нравилось. Ведь из тысяч женщин он выбрал именно ее.
Они были потрясающей парой: светловолосая, ясноглазая, изящная Алька, и он - высокий, смуглый, с выгоревшими на адриатическом солнце волосами и зелеными равнодушными глазами.
Стефан водил Альку по кафе и ресторанам, о которых она в обычной жизни и мечтать не могла. Покупал ей цветы и дефицитные продукты. Видно было, что в деньгах он не нуждается.
Как-то пригласил их с Риткой в расположенный под самой крышей ресторан гостиницы "Европейская", поил шампанским и рассказывал о полуострове Истрия в Северной Адриатике, о городе Пиран, откуда он был родом (Стефан говорил на итальянский лад - Пирано, подчеркивая этим свою близость к волшебной, какой-то совершенно несбыточной для них с Риткой Италии), о Венеции, до которой морем рукой подать - всего-то три часа на катере…
Признания в любви слетали с его уст так же легко, как пожелания доброго здоровья. И выражение его нездешних адриатических очей всегда оставалось несколько отрешенным.
После этих свиданий Алька влетала домой как чумовая, без всякого аппетита съедала подогретый Екатериной Великой обед или ужин (в зависимости от времени суток), пристраивалась в кресле против окна и сидела так, глядя в одну точку и шевеля изредка губами. Потом она открывала старый, дореволюционный еще, чудом сохранившийся атлас, и ее жгучие слезы капали прямо в безмятежное, ничего не подозревающее Адриатическое море.
Екатерина Великая начала беспокоиться. Не только состояние Альки внушало ей тревогу. Она хорошо знала повадки дорогого государства и понимала, что за столь тесную дружбу с иностранцем, пусть даже из дружественной (правда, слишком западно расположенной) республики, могут по головке не погладить. К тому же особых симпатий ей этот чудо-мужчина (Екатерине Великой приходилось довольствоваться только рассказами Альки, которая боялась приводить столь ярко выраженного "нездешнего" красавца в густонаселенную коммуналку) почему-то не внушал.
Поздними вечерами, когда соседи окончательно расходились по своим комнатам, Алька пробиралась в коридор, садилась на маленький стульчик возле общественного телефона и подолгу вполголоса, переходя на шепот, изливала душу подруге Ритке.
Потом наконец ложилась, брала с полки у изголовья любимый черный томик Ахматовой и читала вслух бодрствующей из солидарности Екатерине Великой:
- "Подушка уже горяча с обеих сторон. Вот и вторая свеча гаснет…" Слышишь, бабуля, она мучается, не спит, ей душно, - ну, помнишь, как пушкинской Татьяне, - уже и подушку перевернула… А вот еще: "Я на правую руку надела перчатку с левой руки…" Видишь, какими рассеянными становятся люди от любви…
- Да все я слышу и вижу, Алечка! Давай уже спать, поздно.
- Вот еще, послушай: "Перо задело о верх экипажа. Я поглядела в глаза его…" Вот как любит! Ничего, кроме него, вокруг не видит. Чуть лоб себе не расшибла, выходя из кареты…
Екатерина Великая всхлипывала, и было непонятно, плачет она или смеется.
В третьем часу ночи Алька гасила ночник, и обе они засыпали.
Последнее утро две тысячи четвертого года было солнечным и ясным. Сквозь неплотно задернутые тяжелые шторы это было хорошо видно.
Александра счастливо потянулась на шелковых простынях, потом легко вскочила, сделала привычный утренний комплекс упражнений и начала набирать воду в джакузи.
Какое-то вчерашнее дело осталось незавершенным. Она потерла лоб. Ах да, письмо с номером телефона! Вечером ей ответил автоответчик. А с этой персоной Александра общаться не любила и потому повесила трубку.
Утренний звонок принес тот же результат. Но сейчас ей было не до размышлений о загадочном незнакомце. На одиннадцать у нее была назначена встреча с группой англичан. Отказаться она не могла. Это были деловые партнеры ее мужа. Им предстоял бизнес-ланч с российскими коллегами, и Александра, будучи конфидентом англичан, как нельзя лучше подходила на роль переводчика.
Освободившись около трех, она вернулась в отель, переоделась в ажурное кремовое платье от Диора, взяла большую сумку с подарками, заказала такси и уже через час была в Озерках, в старой Риткиной квартире.
В кухне дым стоял коромыслом. Верная подруга жарила и парила, точно ждала в гости не одну Альку, а роту голодных солдат.
- А чадо куда спровадила?
- Федор с классом в зимний лагерь укатил, в Кавголово. Ничего, еще успеешь наглядеться. Раздевайся, проходи, садись. - Вытерев руки о передник, Рита достала со шкафа пластиковую папку. - Вот, миссис Стюарт, получай свой шедевр обратно.
- Ой, Ритусь, неужели осилила за два дня?
- А фиг ли нам, красивым бабам. У меня ведь не семеро по лавкам. Продукты ты сама закупила, мне только готовка и осталась. В общем, есть тут у меня один знакомый издатель. Вернешься из Москвы - отведу.
- Рит, ну а вообще - как?
- И вообще, и в частности - хорошо. Душа заныла, будто я в прошлом побывала. Ну, хватит, давай друг другу подарки дарить. А потом пировать начнем.
Александра стала выгружать сумку.
Ритка сняла передник и радостно, точно ребенок, зашуршала яркой оберточной бумагой. Золотистый кашемировый джемпер оказался впору. А флакончик "Шанели № 5" она любовно прижала к щеке.
- Помнишь, что мне нравится, Алечка, спасибо. Ой, да тут еще целый вагон косметики! Так этого ж мне по гроб жизни хватит! А это что за чемоданчик?
- А это Федору игровая приставка к телевизору. Представляешь, человеку уже пятнадцать, а я его еще ни разу не видела, только на фотографиях…
- Ну, Алечка, ты и его побаловала, спасибо, родная.
Смахнув слезу, Ритка скрылась в спальне. Через минуту, охая от тяжести, она вынесла в обеих руках новый восьмитомник Булгакова.
- Читай, подруга дорогая! Помнишь, как раньше из-под полы доставали…
Полюбовавшись подарками, они принялись не спеша накрывать на стол.
Александра сочувственно поглядывала на подругу. Родив сына, Ритка ушла из суетной журналистской профессии и до сих пор преподавала в Полиграфическом институте. Риткины вроде и не старые еще родители ушли один за другим пять лет назад, а через два года погиб в автокатастрофе ее муж.
Если бы Алька не подбрасывала с оказиями деньжат, совсем бы худо ей приходилось, ведь какая у преподавателей зарплата? Слезы одни.
Александра с нежностью и печалью смотрела на осунувшееся, покрытое сеточкой морщин лицо любимой подруги. Да, уколом ботокса тут уже не отделаешься. Она ласково погладила ее руку.
- Ничего, Ритусь, прорвемся, и не такое бывало…
Новый год встретили тихо и вкусно. В двенадцать выпили по бокалу шампанского, потом водкой помянули своих.
- Знаешь, Алька, когда ты свинтила, ну, уже насовсем, Екатерина Великая очень сдала. Год еще как-то держалась, а потом… Если бы не Мишель, совсем плохо было бы. И хоронил, в сущности, он. Я так была, на подхвате.
Аля опустила голову на руки, затуманилась.
- Рит, знаешь, я иногда думаю, как бы моя жизнь повернулась, останься я тогда. Я ведь сюда за собой прежней приехала. Ведь живу последние годы там с ощущением, что часть моя бродит здесь. Скажешь, нормально это? А Мишка? Знаешь о нем что-нибудь?
Рита неопределенно пожала плечами и отправилась на кухню ставить чайник. Шел третий час ночи.
* * *
Хождение по улицам, посещение ресторанов, головокружительные поцелуи и судорожные объятия в ледяных, продуваемых всеми зимними ветрами подъездах - нет, так долго продолжаться не могло. Как-то их чуть было не застукали на широком подоконнике какой-то очередной лестницы спускающиеся жильцы.
Однажды на Невском их встретил Мишель. Они шли прямо ему навстречу, но Алька никого и ничего вокруг себя не замечала. И Мишель, прижав к груди свой старый кожаный портфель, набитый неизменными книгами, навсегда запомнил Алькино ослепшее от счастья лицо, обращенное к высокому красавцу, небрежно обнимающему ее за плечи.
В самом конце декабря Стефан сообщил, что его сосед по комнате в общежитии взял академку и уехал в родной Свердловск. Осталось только договориться с вахтером, что и было сделано за определенную мзду.
Теперь они могли спокойно встречаться в почти домашней обстановке, в тепле. Это были дни настоящей, горячей, всепоглощающей близости. Такого Алька еще не испытывала ни разу.
Екатерина Великая, понимая, что скандалы и запреты ни к чему, кроме отчуждения, не приведут, просила ее об одном - приходить ночевать домой.
Стефан познакомил Альку со своими земляками, студентами из Югославии. Эти милые веселые ребята и девчонки, сносно болтающие по-русски, неплохо чувствовали себя в чужой стране, чужом городе. Многие из них потихоньку занимались мелкой коммерцией (как было принято выражаться в Советском Союзе - спекуляцией). Они привозили из Югославии фирменные джинсы, обувь, сигареты, косметику, и все это улетало в считанные мгновения и за приличные деньги, ведь советский ассортимент не отличался ни изысканностью, ни разнообразием.
Иногда Стефан пропадал на два-три дня. Появляясь, никогда не рассказывал, где был и что делал. А расспрашивать Альке не позволяла гордость. Она страдала, но терпела.
Ей казалось, что она и жизнью могла бы пожертвовать, только бы опять и опять повторялись их встречи в маленькой комнате студенческого общежития на Васильевском острове, и, целиком отдаваясь своему чувству, хотела взамен только одного - чтобы ее любили.
Как-то после Нового года Стефан предложил Альке немного заработать. Она ответила, что готова попробовать. Во-первых, подходило время раздачи долгов, во-вторых, если Стефан просит, значит, это ему тоже нужно. Отказывать любимому человеку ей не хотелось.
На другой день он принес на продажу пару фирменных джинсов. Узнав их цену, Алька обомлела: да у нее и знакомых, которые могут себе такое позволить, раз-два и обчелся! Но, заметив тень разочарования в потемневших глазах Стефана, согласилась. Только действовать она решила не через подруг - это было бы малорезультативно и долго, - а через преданного и безотказного Мишеля.
Тем же вечером она договорилась с ним о встрече.
Они встретились в "Лягушатнике". Поникший вид Мишеля обеспокоил Альку, но вдаваться в чужие подробности у нее сейчас не было времени.
- Понимаешь, Мишечка, мне очень нужна твоя помощь. Ты же весь Невский знаешь. Помоги "толкнуть" пару джинсов.
Брови у Мишеля поползли вверх от удивления.
- Ну, Аля, от кого угодно мог ждать такое, но не от тебя. Это для твоего импортного хахаля, что ли?
- А ты откуда про него знаешь?
- Да видел тут вас недавно. Мимо прошла и не заметила. - Мишель опустил голову.
Теперь понятно, по крайней мере, почему у него такой расстроенный вид. Однако сдаваться так легко Алька не собиралась. Она дотронулась своей маленькой ладошкой до руки Мишеля и заставила его посмотреть ей в глаза.
- Миш, это мне надо - не ему. У меня ж долги, сам знаешь. Познакомь меня с нужными людьми.
- Еще чего не хватало. Лезешь не в свое дело. Неприятностей захотелось?
Так грубо Мишель никогда с ней не разговаривал. Алька даже подскочила на месте, едва не опрокинув вазочку с мороженым.
- Ревнуешь, да? Ну и пошел к черту. Сама справлюсь.
Она подхватила сумку, собираясь уходить.
- Постой, не надо. И не в ревности дело. Давай твои джинсы. Я помогу. А про долг забудь.
Алька передала ему непрозрачный целлофановый пакет. Тетка с ребенком за соседним столиком подозрительно покосилась на них.
- Давай, Миша, расплатимся и уйдем отсюда. Как-то мне не по себе.
- Тебе и будет не по себе, если с этим типом не развяжешься.
- С этим типом? Да как ты смеешь? - Алька почувствовала, что слезы закипают у нее в горле.
Мишель бросил на стол десятку, схватил Альку за руку, и через минуту они были уже на Невском.
- Прости меня, Алечка, только не плачь. Я все сделаю, что ты просишь. А сейчас езжай домой. Пожалуйста.
Он довел ее до метро и, не дожидаясь, пока она войдет внутрь, махнув рукой, пошел в сторону Гостиного двора.
Через день Мишель принес Альке деньги. Триста рублей. Она держала в руках больше, чем свою двухмесячную зарплату. Боже, как все просто оказалось! Сколько проблем можно, оказывается, решить одним махом.
Обрадованная, она поехала в общежитие, к Стефану. Он вернул Альке все "заработанные" ею деньги, похвалил, назвал "своей маленькой умной девочкой" - с его акцентом это вышло особенно нежно - и кружил ее по комнате до тех пор, пока они вместе не упали на кровать. Стягивая с Альки одежду, он шептал, что если она ему поможет, то они очень скоро разбогатеют и тогда поедут вместе на его родину, где он познакомит ее со своей мамой, со своими братьями, со своими сестрами…
"Господи, сколько же их там? И вообще, какая мама? Это же все совершенно нереально! Да что со мной происходит?" - еще успела подумать Алька, пока вообще не потеряла способность думать, целиком растворяясь в своей любви.
С того дня жизнь Альки шла как в горячке. Многочисленные друзья Стефана, боявшиеся открыто торговать в общежитиях, начали приносить вещи. Горы вещей. Хранить все в комнате Стефана было невозможно. Часть пришлось отнести домой.
Екатерина Великая, все поняв, презрительно поморщилась и на какое-то время прекратила с Алькой разговаривать.
Очередной раз встретившись с Мишелем в Катькином садике, Алька стала умолять, чтобы он напрямую вывел ее на нужных людей. Тот наотрез отказался. Тогда прямо на скамеечке Алька заплакала. Сначала Мишель даже не понял, что она плачет. Просто слезы тихо и безостановочно катились по ее щекам.
Мишель внимательно посмотрел на Альку. Выражение упрямой, бесповоротной решимости на ее лице пугало.
- Ладно. Твоя воля. Но если будут проблемы, сразу звони.
Теперь Алька фактически работала передаточным звеном между Стефаном, его друзьями и известными питерскими фарцовщиками.
Денег стало много, и необходимость в ежедневном хождении на работу с ее рутиной и идеологическими заморочками отпала как бы сама собой. Но совсем не работать было нельзя. Это грозило статьей "за тунеядство" со сроком до двух лет лишения свободы.
Как-то, сев напротив Екатерины Великой, Алька сообщила, что хочет устроиться в котельную. Очень удобно. Сутки через трое. А что? Многие из ее богемных приятелей литераторов именно так и сделали.
Услыхав такие речи, Екатерина Великая стукнула по столу кулаком и сказала, что только через ее труп. Пришлось подчиниться.
На работе Володька Архангельский, нагло сев боком на ее письменный стол, однажды поинтересовался, на какие это шиши она купила себе столько фирменных шмоток и почему совершенно устранилась от общественной жизни.
Алька подняла на него прозрачные невинные глаза, улыбнулась и молча показала фигу.
После сессии Стефан засобирался домой, на каникулы. Они бегали вместе по магазинам, покупали подарки его многочисленной родне и еще товар на продажу.
- На продажу? - удивилась Алька. - Да кому это там нужно?
Стефан со снисходительной улыбкой объяснил, что на его родине очень ценятся икра, водка, янтарь, золото - те вещи, которые здесь можно купить за бесценок.