АНЯ. Сто пятьдесят четыре.
МАНАЙЛОВА. Сто пятьдесят четыре.
ВЕРОНИКА. Бли-и-и-и-и-и-н! Вы в уме не можете считать?
МАНАЙЛОВА. В уме собьемся. Вам пофигу, а мне отвечать.
АНЯ. Я не собьюсь.
МАНАЙЛОВА. Ладно. Но потом пересчитаем.
ТЕТЯ КОТЯ (Манайловой). Ты лучше скажи, кого подселят. Если знаешь.
МАНАЙЛОВА. Я все знаю. Зовут Инна, фамилия Горецкая.
ВЕРОНИКА. Еврейка?
МАНАЙЛОВА. Хрен ее знает. Молодая, типа студентка.
ВЕРОНИКА. За порнографию посадили?
ТЕТЯ КОТЯ. Кто о чем, а…
МАНАЙЛОВА. Сволочь она. Забежала, сэка, со своим елдарем в церковь, он начал на гитаре тырцать, а она типа частушки петь. Матерные.
ВЕРОНИКА. Убить за это мало.
ТЕТЯ КОТЯ. Так, вроде, их уже посадили? Или даже уже выпустили.
МАНАЙЛОВА. Не путай, те были другие, а эти другие. Те типа плясали, а этим попеть захотелось. Они же друг с друга срисовывают. Одни начудили, другим тоже хочется. Ну и получи тоже пару лет по рогам. Его в одну зону, а ее к нам.
ВЕРОНИКА. Да? Ну-ну, добро пожаловать!
ТЕТЯ КОТЯ. Вы без фокусов, девушки, дайте человеку оглядеться.
ВЕРОНИКА. Ага, щас, дадим! (Волнуется все больше.) Меня там не было, порвала бы на месте! Теть Коть, ты пойми, если каждый пойманный в рот будет такие вещи творить, тогда что останется вообще? У меня лично, кроме Бога, ничего не осталось уже тут (прижимает кулак к груди) – и она у меня его отнять хочет? У меня все здесь сгорело, кроме Бога, всем я до звезды, а он меня любит!
АНЯ. Откуда ты знаешь?
ВЕРОНИКА. Батюшка здесь, в часовне на зоне, все объяснил.
АНЯ. А.
ВЕРОНИКА. Чего? Тоже смеешься надо мной? Я и до батюшки чувствовала! Я как раз у него что первое спросила: говорю, скажите, почему я уже дошла до последней степени отчаяния, никому я не нужна, включая собственную мать, ну тотально то есть вообще, никто меня не любит, кроме мужиков, которые меня тоже не любят, им только бы кого выесть на халяву, скажите, говорю, почему я с собой не кончаю, почему я чего-то жду, и даже не жду, чего мне ждать, если я даже родить не могу, если бы родила бы, тогда бы дети меня хотя любили, а я бы их взаимно, а я родить не могу, чего ждать? – а я жду, будто что-то все-таки будет, нет, я даже не только жду, я даже иногда уже сейчас себя чувствую вполне позитивно, не сказать, чтобы прямо счастливой, но нормально в принципе, а иногда бывает, что будто что-то даже где-то в душе светится, а что такое, непонятно, не потому, что, там, ну, выпила или курнула, нет, не потому, что с мужчиной приятные отношения построились, нет, на пустом месте бывает, вот в чем парадокс! И он мне говорит: в такие моменты твоя душа чувствует, что ее Бог любит. Меня просто пронзило! Точно! Ведь некому же – только, значит, Бог! Я даже заревела! Я сутки ревела от счастья! …Это я к чему?
ТЕТЯ КОТЯ. Это ты к тому, что никого трогать не будем.
ВЕРОНИКА. Я и не собираюсь. Я так. Пощупаю.
МАНАЙЛОВА. Щупать тоже без тебя есть кому.
Вероника оглядывается, смотрит на нее с усмешкой.
МАНАЙЛОВА. Ты опять?
ВЕРОНИКА. Я молчу.
На сцену выходят Инна и Вера Павловна. У Инны в руках пластиковый пакет и стопка с постельным бельем.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Запомни: если сама будешь не дура, все будет нормально.
ИННА. А почему вы мне тыкаете? Вы старше, я понимаю, но мы даже еще не познакомились. Как вас называть, кстати? Гражданка начальница?
ВЕРА ПАВЛОВНА. Правильно мне говорили, что ты из цирка сбежала. Ничего, я всяких видела. Зови Верой Павловной. Говорю для твоей же пользы: веди себя нормально и работай, и не будет неприятностей. Молчи громче, отвечай четче. И без под ёлок всяких.
ИННА. А нельзя меня в одиночку посадить?
ВЕРА ПАВЛОВНА. Режим нарушишь – посадят. Вот удивляюсь: сколько я вас видела, столько одна и та же история – чем грамотнее, тем глупее. Это вот почему? Тебя в университете чему учили?
ИННА. По крайней мере, не способам социальной адаптации в местах лишения свободы.
ВЕРА ПАВЛОВНА (качает головой). Не изменишь характера – добра не жди.
ИННА. Характер, то есть сумма психических свойств личности, определяющих парадигму ее поведения, как утверждал Александр Бернштейн, является весьма консервативной субстанцией, с трудом поддающейся изменениям.
ВЕРА ПАВЛОВНА. У нас с твоей консервной субстанцией быстро разберутся. Пальцем вскроют.
Они уходят. Потом открывается дверь камеры, Вера Павловна вводит Инну. Все встают.
ВЕРА ПАВЛОВНА (оглядывает всех, тычет пальцем в плечо Вероники). Это чего?
ВЕРОНИКА. Да… Задела, оцарапала…
ВЕРА ПАВЛОВНА. К врачу сходи, а то будет заражение, работать не сможешь. Так. Вот вам новенькая. Зовут Инна Горецкая. Статья – злостное хулиганство. Как и чего, знать не обязательно, а кто знает, предупреждаю: это не наше дело. (Инне.) Все, устраивайся, и за работу.
ИННА. А у вас работа прямо в камере?
ВЕРА ПАВЛОВНА. Это временно. Цех у нас сгорел недавно. И склады кое-какие, и вообще. Следствие ведется. А производство стоять не может.
ИННА. Хорошо, что я сюда после пожара попала, а то меня обвинили бы.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Надо будет, обвинят. Хоть бы ты в Африке даже в это время была. (Манайловой, кивая на ящик.) Сколько?
Манайлова смотрит на Аню.
АНЯ. Сто семьдесят шесть.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Вы долбанулись, девушки? У вас шестьсот норма на камеру, вы когда успеете? Пока шестьсот не сделаете, отбоя не будет!
МАНАЙЛОВА. Настя вещи собирала сегодня, не работала почти. А новенькая ничего не умеет, снизили бы пока норму.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Не умеет – научите!
ИННА. Я не против, но больше восьми часов в день работать не буду.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Это почему?
ИННА. Потому, что так записано в трудовом кодексе.
Вера Павловна долго смотрит на нее, а потом начинает смеяться. Смех подхватывают все, даже неулыбчивая Аня усмехнулась.
ИННА. Буду признательна, если вы мне объясните причину вашего юмористического настроя.
МАНАЙЛОВА. Дура, не выёживайся! Какой тебе трудовой кодекс, это зона! Зо-на, поняла?
ИННА. Вполне. Я подготовилась, говорила с адвокатом, читала документы. Положения трудового кодекса распространяются на места лишения свободы в полном объеме, включая организацию рабочих мест, санитарные нормы, технику безопасности…
Новый взрыв смеха.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Так, хорош! Посмеялись – и за работу все! Раньше начнете, раньше кончите!
Она собирается уйти, женщины засели за работу.
ТЕТЯ КОТЯ. Вера Павловна, насчет моего УДО ответа нет еще?
ВЕРА ПАВЛОВНА. Будет – скажут.
ТЕТЯ КОТЯ. Это да. Просто вот насчет Синицыной пришло уведомление, а в канцелярии полтора месяца пролежало. Она психанула, клей столярный взболтала, выпила, ее застукали, в изолятор засунули, а УДО отменили.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Но ты-то не будешь клей болтать?
ТЕТЯ КОТЯ. Я что, чокнутая?
ВЕРА ПАВЛОВНА. Ну и будь спокойна, жди. (Идет к двери, оборачивается.) Предупреждаю всех: начальство указало в ее смысле (кивает на Инну), чтобы никаких неприятностей. Про нее газеты писали и телевизор показывал, лишний шум ни к чему.
МАНАЙЛОВА. Ладно, убьем не сразу, помучаем.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Повторяю: не будет нормы, не будет отбоя. Ясно?
Она выходит. Инна оглядывается, видит кровать, лишенную постельного белья, подходит к ней, начинает устраиваться. Обращается ко всем бодро и приветливо.
ИННА. Будем знакомиться? Меня зовут Инна.
ВЕРОНИКА. Молчи, уродка. Лучше молчи, не раздражай!
ИННА. И почему же я уродка, интересно? …Вы, наверно, слышали о нашей акции?
ВЕРОНИКА (привстает). Акция? Это ты называешь – акция?
ТЕТЯ КОТЯ. Вероника, сядь!
ВЕРОНИКА (садится). Акция! Главное, ее как принцессу сюда привели! Ах, блин, не дышите в ее сторону, громко не сморкайтесь!
ИННА. Это абсолютно не так. Я не собираюсь ничем выделяться, я знала, на что иду, я не требую для себя особых условий, просто закон существует везде, и я удивляюсь, почему вы не протестуете? Работать в камерах – абсолютно противозаконно.
МАНАЙЛОВА. Ладно, хватит смешить! Ты говоришь – закон. А сама как себя ведешь?
ИННА. А что?
МАНАЙЛОВА. А то. Без спросу кровать заняла.
ИННА. Но она же свободная.
МАНАЙЛОВА (встает). А может, я на ней хотела устроиться?
ИННА. Пожалуйста.
МАНАЙЛОВА. Нет, ты теперь послушай сперва. Есть законы писанные, есть неписанные, это тебе в детсаде объясняли?
ИННА. Понимаю: социальный протокол, обычаи…
МАНАЙЛОВА. Вот-вот, протокол! По протоколу тебе надо представиться по полной и спросить разрешения войти. Пошла к двери!
ИННА. Вы не кричите, пожалуйста. Это у вас прописка называется? Будете полотенце под ноги бросать?
ВЕРОНИКА. Начитанная!
МАНАЙЛОВА. Какое на хрен полотенце? Ты, когда входишь к людям в жилую квартиру, ты здороваешься? Обувь сымаешь? Или, сэка, прешься и сразу на хозяйскую постель в обуви?
ИННА. Я поняла. Хорошо. Будем считать это элементом игры. Вам же, наверно, скучно здесь, вот вы и…
ВЕРОНИКА. Скучно нам было до тебя!
МАНАЙЛОВА. Идешь к двери, сказано!
Инна пожимает плечами, идет к двери.
ИННА (улыбается). Здравствуйте! Меня зовут Инна Ильинична Горецкая, двадцать один год, студентка, то есть теперь бывшая студентка МГУ, рост (актриса называет свой рост), вес (называет вес), глаза (называет цвет глаз), не замужем, хочу у вас пожить, вернее, мне так определили. Обувь снимать?
МАНАЙЛОВА. Снимай.
ИННА. Вы серьезно? Тут пол холодный.
МАНАЙЛОВА. Неважно. Я тут староста и бригадир, поэтому будешь делать, что я скажу.
ИННА. Я пиелонефритом болела, у меня почки проблемные.
ВЕРОНИКА. Голова у тебя проблемная!
ТЕТЯ КОТЯ. Такая молодая – и уже? Я вот тоже. Чем лечилась? А Инна это у тебя полное имя или Инесса? Инна – иная, чужая. Нехорошее имя.
ИННА. Ошибаетесь. Это древнегерманское, греческое или старорусское имя, означает…
ВЕРОНИКА. Старорусское, ага!
ИННА. Есть сомнения? Означает бурный поток.
МАНАЙЛОВА. В унитазе тоже бурный поток.
ИННА. Кстати, а где он? То есть – туалет.
МАНАЙЛОВА. По коридору прямо и налево, выводят раз в день рожу умыть.
ИННА. А если…
ВЕРОНИКА. Насчет если – вон ведро в углу.
ИННА. И вы это терпите?
ВЕРОНИКА (дурашливо). Ой, в самом деле, неужели мы это терпим? Какой ужас, какие мы нехорошие!
ИННА. А почему, интересно, вы не хотите со мной нормально разговаривать? Я вас чем-то обидела?
Тут воет сирена. Свет гаснет. Вспыхивают прожектора, шарят везде, направляются на зрителей, слепя их.
Потом в тишине и темноте слышится голос Тети Коти.
ТЕТЯ КОТЯ. После пожара замучили: проверяют, просвечивают, ищут чего-то…
Появляется свет. Инна сидит за столом в ряд с другими. Она теперь выполняет последнюю операцию: прибивает флажок к древку. Работа простая, но у нее получается не очень хорошо.
МАНАЙЛОВА. Тормозишь, подруга! И считай вслух.
ИННА. Я не собьюсь, я уме двухзначные числа перемножаю.
МАНАЙЛОВА. Правда? Семью восемь?
ИННА. Пятьдесят шесть, но это однозначные.
ВЕРОНИКА. Триста сорок четыре на восемьсот двадцать два!
ИННА. А это трехзначные.
ВЕРОНИКА. Ну и не хвались тогда.
МАНАЙЛОВА. Считай вслух, а то, может, ты прибавляешь?
ИННА. Триста сорок пять… Триста сорок шесть… Триста сорок семь…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора. Свет.
ИННА. Четыреста семнадцать… Четыреста восемнадцать…
ТЕТЯ КОТЯ (запевает). Вон кто-то с горочки спустился…
МАНАЙЛОВА (тоже запевает, но свое). Снова стою одна, снова курю, мама, снова…
ИННА. Четыреста девятнадцать.
ВЕРОНИКА (тоже поет). Ты любила холодный, обжигающий виски…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора. Свет.
Женщины поют хором.
ВСЕ. На нем погоны золотые и яркий орден на груди. Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути?
ИННА. Четыреста тридцать два.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора. Свет – только на Тетю Котю, остальные в затемнении.
ТЕТЯ КОТЯ. Чужая она была, гражданин следователь. И даже имя, как нарочно, Инна, иная, понимаете, да? …Да? Ну, бывает. Нет, нормальное имя, дело в человеке. Вообще все чужие друг другу, кроме своих. Я имею в виду: родственники. На Кавказе с этим хорошо. А у нас уже нет. Свои, а как чужие. Но все-таки свои. Когда дети особенно. Мои маленькие все были хорошие. А выросли… Стали разные. …Вы спрашиваете, я отвечаю. А что по делу? Я по делу ничего не знаю. Я себя отлично веду, у меня характеристика. Условно-досрочное обещают. Мне что обидно: я тут сижу, а внуки растут. А мне их маленькими интересно увидеть. Вырастут – уже не то. Дерьмо изо всех дыр полезет. Вот откуда, мне интересно? У вас дети есть? Я просто спросила…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора. Свет.
ИННА. Шестьсот!
МАНАЙЛОВА. Вываливай, считать будем.
ИННА. Зачем? Я правильно считала!
МАНАЙЛОВА. А если сбилась? Сейчас пересчитаем, если сойдется, хорошо, не сойдется, исправим.
ИННА. Бессмыслица какая-то. Лучше уж сделать лишних десять штук. Чтобы наверняка.
ВЕРОНИКА. Щас прям! Окажется шестьсот десять, скажут – ага, перевыполняют, слишком легкая работа, теперь будет семьсот. А сделаешь семьсот, тысячу заставят.
Манайлова встает, подходит к ящику, вываливает флажки на пол.
МАНАЙЛОВА. Давай, не ленись, спать охота.
ИННА (поднимает флажки и по одному бросает в ящик). Один, два, три, четыре…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Ящика на сцене нет. Все улеглись спать. Синяя тусклая лампочка.
ВЕРОНИКА. Тетя Котя? Спишь? Тетя Котя? (После паузы.) Аня? Аня! …Манайлова! Товарищ командир!..
Вероника соскальзывает со своей кровати, идет к Инне, садится на край кровати, трогает Инну за плечо.
ВЕРОНИКА. Инна!
ИННА (испуганно садится на кровати). Что?
ВЕРОНИКА. Не ори! Не пугайся, я так… Поговорить… Ты, я слышала, с парнем попалась?
ИННА. Да, с другом.
ВЕРОНИКА. Любовник?
ИННА. А что?
ВЕРОНИКА. Просто спрашиваю.
ИННА. Бойфренд.
ВЕРОНИКА. Ясно. Это он тебя подговорил?
ИННА. Нет. Скорее, я его.
ВЕРОНИКА. Да ладно тебе! Нам только кажется, что мы их уговариваем на то, что нам хочется. На самом деле мы их уговариваем на то, что им хочется.
ИННА. Тонкое замечание.
ВЕРОНИКА. А ты думала! У меня тоже неоконченное высшее, между прочим! И тоже из-за мужчины села. Красивый, умный, обаятельный. Интеллектуал, короче. Попросил один раз сумочку другу отвезти. Потом другой раз, третий. А потом меня взяли, а в сумочке наркотики. Представляешь? И я бы могла его сдать, они мне обещали: сдашь заказчика, получишь условно. Ты курьер, а нам нужны дилеры. Так меня морально пытали, ты не представляешь! И физически тоже. А я не сдала. Правильно поступила, как думаешь?
ИННА. Не знаю. Наверно. Хотя, знаете…
ВЕРОНИКА. Давай на ты. И можешь меня Никой звать.
ИННА. Хорошо. Я думаю, ответственность должна быть равной. А у нас женщины привыкли на себя всё брать.
ВЕРОНИКА. Это точно! Они нас на любовь ловят. Женщина ведь хочет любить, ее так природа устроила. А они этим пользуются. Я тебе вообще так замечу: если женщина сидит, то ищи за этим мужика. Шерше ля… Ля фам – женщину, а мужчину как, если искать?
ИННА. У меня с французским не очень. Английский, немецкий, немного испанского.
ВЕРОНИКА. Вот! И никто не знает! Нет, серьезно. Вот Тетя Котя. Если бы у нее муж нормально зарабатывал, она бы разве воровала бы?
ИННА. А Аня за что? Она такая тихая, добрая.
ВЕРОНИКА. Эта тихая и добрая двух собственных малолетних детей убила.
ИННА. Правда?
АНЯ (садится на постели). Вранье!
МАНАЙЛОВА. Недорезала я ее днем, сейчас дорежу! Чтобы не трепала боталом своим!
ТЕТЯ КОТЯ. Резать не надо, а научить надо. Не ее собачье дело про других рассказывать!
ВЕРОНИКА. А, зечки потомственные, не спите, подслушиваете? Заело?
АНЯ (встает, подходит к кровати Инны). А зачем врать? Я детей убила? Я убила своих детей?
ВЕРОНИКА (вскакивает). Не подходи, психованная!
АНЯ. Я убила своих детей? Повтори! Ты же ей сказала сейчас, все слышали! Я убила своих детей? Убила? Я убила своих детей? Вы все слышали? Она сказала, что я убила своих детей! Я их убила? Повтори вслух, если ты так считаешь! Я убила своих детей?
ВЕРОНИКА. Отстань!
АНЯ. Я убила своих детей? Да или нет?
ВЕРОНИКА. Никто никого не убивал. Все живые. Сидят дома, чай пьют и тебя ждут.
АНЯ. Ты смеешься? Над смертью моих детей? Ты над этим смеешься?
Она нападает на Веронику. Крики, визги.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Свет.
Все, кроме Манайловой, сидят и работают.
ИННА. Двадцать шесть… Двадцать семь…
Мигает свет.
ИННА. Сто сорок три… Сто сорок четыре….
Мигает свет.
ИННА. Четыреста девяносто семь… Четыреста девяносто восемь…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Свет синей лампочки. Все спят, кроме Инны и Ани. Аня сидит на постели Инны, обняв руками колени.