– Ты посмотри, разрыли, а там асфальт в семь накатов! Как культурные слои! Раскопки Трои! Вместо того чтобы асфальт один раз положить, но хорошо, они его семь раз положат – но плохо! Деньги зарывают! И это даже не вредительство, а просто разгильдяйство, понимаешь?
Я кивал.
Проезжали мимо рынка, он тыкал рукой в его сторону и обличал:
– Вот иди туда и посмотри, кто там овощами и фруктами торгует? Чучмеки! Азия и Кавказ! Ладно бы персики и виноград, но огурцы-то и яблоки – почему? Смотреть противно, у него морда – в три дня не обгадишь, а он гирьками балуется! У меня стихи есть на эту тему.
И он прочел стихи, которые навсегда засели в моей памяти – по-своему складные и ловкие:
Ты, как король, стоишь на рынке
И любишь денежки считать!
Пьешь молоко из нашей крынки,
А на тебе нужно пахать!
– Согласен? – спрашивал он меня.
Я мычал, что при желании можно было принять за согласие.
Мы ехали вместе не больше часа, но этот человек успел мне высказать все основные свои соображения насчет окружающих несправедливостей. И я это не то чтобы впитал, но – запомнил. Это осталось.
А с музыкантом симфонического оркестра я поступил так, как того требовал мой выработанный к тому времени кодекс чести.
– Курточка, говоришь? – спросил я, поворачиваясь к нему всем телом и занося кулак. – В палатке голышом, говоришь?
– Ладно, ладно! – вскочил он. – Успокойся!
Мне не хотелось его бить. Я никогда не любил драться, тыкать кулаком в лицо другого человека. Но меня толкало чувство долга и ясное понимание того, как на моем месте обязан поступить настоящий мужчина. Поэтому я ринулся на него, ударил по скуле, больно ушибив костяшки пальцев. Ударил еще раз, по затылку (он отвернулся, согнувшись). И пнул ногой в зад. Он упал за низкую ограду, в розовые кусты.
Я гордо плюнул на него и удалился, ужасно довольный собой.
И потом не раз рассказывал об этом своем подвиге.
Однажды это случилось в компании средневзрослых (под сорок) творческих людей, обсуждавших тему инакости – во времена, когда никто еще о толерантности не только не говорил, но и не слышал, когда все было просто, однозначно и совпадало с линией партии и правительства. Даже у тех, кто не любил партию и правительство.
Мой рассказ, как всегда, одобрили, было это на веранде южного пансионата, невдалеке приятно шумело море, все пошли гулять к полосе прибоя, а я остался переживать ласковое чувство довольства собой. Но остался и еще один человек, не из нашей творческой команды, как-то затесавшийся в нашу компанию. Не помню, как его звали. Впрочем, кажется, он и не представился. Он небольшими глотками отпивал вино и смотрел на меня, усмехаясь. После довольно продолжительного молчания спросил:
– Может, и меня по морде стукнете?
– За что?
– Я тоже из этих.
– Но вы же ко мне не пристаете.
– А тот приставал? Бедная жертва! Куртку ему предложили и этим на честь покусились!
Как, увы, часто со мной в жизни бывало, я тут же почувствовал правоту другого человека и свою неправоту, и мой геройский поступок стал казаться мне чем-то иным. Я не всегда умен, но часто догадлив, вот душа и догадалась правильно отозваться на слова незнакомца. Засмущалась.
– Слова-то какие находят! – продолжил этот человек. – Мужеложство, педерастия! Господи ты боже мой! Вот у вас тут есть мужик, не знаю, кто он, лет пятьдесят, плешивый, он тут с женой и дочками обретается, видел его днем у моря, а по вечерам бегает к нам в пансионат слюни ронять, с девушками заигрывает, надеется перехватить что-нибудь, но пока не везет, не дают ему, убогому. А потом возвращается и ложится с женой. И чем-то с ней занимается. Это как? Женоложство? По-моему, да. И миллионы мужей таким женоложством каждую ночь занимаются. А вот их жены как раз мужеложством. Впрочем, у каждого свой отдельный случай. Муж Вася – значит васеложство, жена Нина – ниноложство. И это не только отношений полов касается. У нас и коммунизмоложство в наличии – вот за что надо судить с пожизненным сроком, и родиноложство, куда ни глянь – одно ложство!
– Это не так.
– Да знаю, что не так, я раздражен, а человек, когда раздражен, имеет право быть необъективным! Когда очень доволен, тоже. Вы ведь тоже привираете. Потому что на самом деле вовсе своим поступком не гордитесь, а убеждаете себя, что гордитесь Рассказываете, в сотый раз проверяете, и вам подтверждают: да, молодец, все правильно. Пока не попадется такой, как я. И вы сразу понимаете, что не молодец. Понимаете ведь?
При общей не вполне честности стремление к честности жило во мне всегда. И я сказал с радостью говорить правду:
– Да. Вы угадали.
– Угадать несложно. Все мы так живем, все мы видим в других не просто человека, а человека с плюсом. Или минусом. С добавкой, короче.
– То есть?
– Ну, как в школьном учебнике: шофер-кабардинец, мечтатель-хохол. Вот, допустим, приходите вы к врачу. Если это просто врач, он просто врач. А если этот врач еврей, вы автоматически мысленно прибавляете: врач плюс еврей. Так или нет?
– Нет. Я не прибавляю.
– Врете, все прибавляют. Разница в том, что для некоторых еврей вообще в числителе. То есть сначала еврей, а уже потом врач. А если обо мне узнаете, то для вас я сразу же буду в числителе гомосексуалист, а в знаменателе то, кем я на самом деле являюсь. Неважно, кем. А я, поверьте на слово, один из лучших специалистов в своей области, причем не в масштабах страны, а мира! Нет, у вас стереотип, вы иначе уже думать не можете! У вас все люди с добавкой, с плюсом! Человек – плюс национальность! Или плюс пол, цвет кожи, да мало ли! Вы иначе уже не можете видеть!
– Вы конкретно обо мне?
– Не только. Вы – то есть русские.
– А вы не русский?
– Я отказался от национальности. Я забыл про нее. Для меня это неважно. А ведь будет время, нескоро, лет через сто, в паспортах национальность указывать не будут – если паспорта еще сохранятся! Жаль, не доживу.
Незнакомец ошибся: прошло не так уж много времени, и графа "национальность" из паспортов исчезла, хотя вряд ли это привело к каким-то решительным изменениям.
– Вы путаете одно с другим, – сказал я. – Национальность одно, а то, что у вас, другое.
– Как хорошо вы сказали! – рассмеялся он. – "То, что у вас"! Будто это болезнь какая-то, вслух сказать стыдно! Зараза! Типа – сифилис! Да к сифилитикам и то лучше относятся, у нас венерическими болезнями мужики хвастаются, как наградами! Скажете, нет?
Я не сказал нет, потому что у меня было несколько знакомых, переболевших болезнями этого рода, и они, правда, не только не скрывали это, но рассказывали с гордостью.
– Есть только одно зло! – поднял палец незнакомец. – Насилие! Насилие человека над человеком. При этом насилие государства и общества в разумных пределах допускаю и даже одобряю. Но человек человека насиловать не имеет никакого права. Ни в какой области! Хоть вам производство, хоть любовь, хоть что! Согласны?
Как мне было не согласиться, я уже хорошо это испытал на своей шкуре.
С Ульрихь именно к этому и пришло – к насилию с ее стороны. Она звонила, приезжала, не давала прохода и продыха, ревновала, закатывала истерики, грозила самоубийством, десять раз я с нею расставался, но получалось так, что опять сходился. Однажды у меня в гостях была университетская подруга, Ульрихь позвонила, подруга, оказавшись рядом с телефоном, взяла трубку:
– Вас слушают! Нет, вы туда попали. Он сейчас занят.
Я, иронично улыбаясь, протягивал руку к трубке. Эта улыбка тут же предала Ульрихь, и девушка, конечно, это предательство увидела. И начала подыгрывать.
– Кто я? Очень хороша знакомая. Совсем хорошая. Ладно, я его девушка, вы довольны?
Ульрихь примчалась через полчаса на такси. К этому моменту я рассказал о ней подруге, и та предложила помощь: сделаем вид, что она действительно моя девушка.
Как задумали, так и поступили. Ульрихь разошлась во всю силу своего темперамента, называла разными словами и меня, и ее, дважды ударила меня кулачком в плечо и один раз толкнула подругу, потом плакала, потом ей стало плохо, я поил ее чем-то из аптечки…
Наша с нею история кончилась, она через месяц уехала насовсем, а подруга осталась, началась другая история, где я вынужден был продемонстрировать, что умею быть благодарным, а потом с ее стороны последовал ряд нежных, ласковых, любовных и при этом вполне насильственных действий. И сюжет, однажды проигранный и прожитый с Ульрихь, повторился с нею, а потом вообще стал проклятием моей жизни, возвращаясь в разных обличьях с пугающей неизбежностью.
Но мы ведь не об этом, мы -
а о чем?
О привычке добавлять, которой я отравлен и от которой, быть может, никогда не избавлюсь? Правда, бывает это только при первом взгляде, при первом знакомстве, а если сходишься, все уходит на второй или третий план, в глубокий знаменатель, но далось мне это не сразу.
Я и сам в глазах многих человек с добавкой. Либераст, креакл, образованщина, да мало ли. И за еврея не раз принимали, благодаря сомнительной фамилии. Или помню, как впервые столкнулся с тем, как гордая принадлежность к великой нации может, оказывается, кого-то напугать. Попав в Нью-Йорк на рубеже девяностых, я бродил с другом Петей, театральным режиссером, по аллеям Центрального парка, мы обсуждали наше совместное творческое будущее, представлявшееся блистательным и международным, присели на лавочку возле какой-то скульптурной группы. На нее взбирался малыш лет шести. Пыхтел, старался. Скатился, крикнув:
– Черт, опять!
Я удивился и обрадовался родной речи и окликнул его:
– Привет, тебя как зовут?
Мальчик глянул на меня, не ответил и, сопя, полез опять вверх.
– А ты сними ботинки, попробуй босиком, тогда получится! – посоветовал я ему.
И тут раздался злой женский крик:
– Майкл, быстро сюда!
Я оглянулся. Молодая женщина, высокая, прямая. Взгляд на сына и только на него, никаких косвенных лучей, как это обычно бывает у моих соотечественников.
– Майкл, кому сказала!
– Я с ним даже не говорю! – недовольно ответил мальчик, косясь на меня.
– Ко мне, я сказала!
– Вы что, я же русский! – успокоил я ее.
Она посмотрела на меня с откровенной и даже подчеркнутой презрительностью и сказала:
– Вот именно!
И ушла, таща своего Майкла за руку.
Петя хохотал, утирал слезы и приговаривал:
– Я русский! Майкл, сними ботинки, а еще лучше штаны!
– Дурак, – сказал я ему.
– А ты умный? Скажи спасибо, что она полисмена не позвала. Улетели бы тогда с тобой на родину – только неизвестно когда!
И мы заторопились в аэропорт.
А в другом аэропорту, задолго до этого, сидела красивая рыжеволосая девушка с гитарой в руках, с красивой фамилией Ульрихь. Я сам предложил ей – проводить, помочь довезти в аэропорт вещи. Довез, сразу же прощаться было неудобно, сел с нею в зале ожидания. Мы молчали. Потом она достала из чехла свою старенькую гитару (на которой играл Витя), провела по струнам и запела негромко, почти шепотом:
Нет, мой милый, никуда я не уеду.
А иначе мы не вынесем разлуки…
Слезы текли по ее лицу, я жалел ее, я опять ее любил, но терпел и ждал, когда же объявят посадку на рейс.
Бумажный самолет
Трагикомедия в двух действиях
Вместо предисловия. Разговор драматурга с редактором журнала "Современная драматургия", где впервые была опубликована эта пьеса.
РЕДАКТОР
Вопрос, который первым сам собою
Напрашивается: почему в стихах?
ДРАМАТУРГ
Ну, я стихами это не назвал бы.
Ритмическая проза – так верней,
Хоть есть и рифмы кое-где. Навскидку
Отвечу так: все господа актеры
Ужасно любят отсебячить. Я,
Попав на свой спектакль и слыша текст,
Не раз спросить хотел: а что за пьеса?
Я этого, ей-богу, не писал!
Когда есть ритм, то вольно иль невольно
Актеры будут следовать словам,
А не тому, что кажется им лучше.
РЕДАКТОР
Сойдет за версию. А ежели серьезно?
ДРАМАТУРГ
Пожалуй, дело в том, что я хотел
Столкнуть две разноправные стихии:
Высокий ямба штиль – и просторечье.
Когда герой, ну, типа, мямлит чё-то,
Уныло кособочит языком,
В колдобинах трясется смутной речи,
Нескладной, бытовой, и вдруг нежданно
Глаголом звонким жжет и сам себе
При этом удивляется, я вижу,
Как он на миг становится другим,
Взлетает…
РЕДАКТОР
На бумажном самолете?
ДРАМАТУРГ
Ну да, наверно. Грубо говоря,
Об этом пьеса: о минутах кратких
Полета, и о том, как все хотят
Взлететь. Но вот куда – не понимают.
И тюкаются носом.
РЕДАКТОР
А потом?
ДРАМАТУРГ
Потом опять. Но пьеса о другом.
Она, как я сказал, о столкновеньях
Того, что есть, с тем, что хотим мы видеть
В себе, в других… Ну, в общем… как-то так.
РЕДАКТОР
Ясней не сформулируете?
ДРАМАТУРГ
Вряд ли.
Да и зачем театр тогда? Пусть он
Найдет свой смысл и, может быть, закон
Короткого, но дерзкого полета.
И самолетик попадет в кого-то.
РЕДАКТОР
(иронично почесывая затылок)
Да. В критика. Причем не в бровь, а в глаз.
ДРАМАТУРГ
(горделиво почесывая лоб)
О критиках я вам…
РЕДАКТОР
(с соболезнующей улыбкой)
Не в этот раз!
Действующие лица
АНТОН, жених.
НАТАША, невеста.
ИРИНА СЕРГЕЕВНА, ее мать.
ВИКТОР ИЛЬИЧ, отец Антона
ГАЛИНА ПЕТРОВНА, мать Антона.
ОЛЕГ, друг Наташи.
ЮЛЯ, ее подруга.
КРИСТИНА, девушка по вызову.
ОФИЦИАНТКА.
МАША, регистратор загса.
ВЛАД.
ГОСТИ в загсе и на свадьбе.
Первое действие
1
Дачный участок. Конец лета, много цветов. На заднем плане скромный дом. Среди цветников прогуливаются АНТОН и НАТАША. Она срывает цветы, собирая букет, который становится все больше и больше.
НАТАША
Нет, просто я хочу понять реально,
Кто будет из твоих?
АНТОН
Сейчас скажу.
(Загибает пальцы.)
Серега, Витька, Бурунов с подругой,
Васяня с бабой тоже, Толик, Кутя,
Чупаткин, Никитос, Колян с женой,
Ромаха, Дэн…
НАТАША
Какой еще там Дэн?
Такой косой урод без уха, что ли?
АНТОН
Нет, Дэн без уха – тот из Бирюлева.
Ему отгрыз папаша спьяну в детстве -
Хотел, ну, типа, поиграть с сынком,
Тот дернулся, и опа, уха нету.
А этот с Бутова, он с ухом. А косой
И вовсе Кутя. Ты не перепутай,
А то обидятся.
НАТАША
Да я уже в отпаде!
Какой-то Никитос, Васяня с бабой
И Дэнов целых два, вот ни фига!
Один, блин, с Бутова, другой, блин, с Бирюлева,
По всей Москве ты, что ль, их собирал?
АНТОН
Наташ, сто раз сказал: друзья по жизни.
Как я на свадьбу их не позову?
И, кстати, Дэн, который бирюлевский,
Я звать его не собирался вовсе.
Короче, кто еще? Можайский Саша,
Володя Штырь, Влад Пискунов.
НАТАША
Чего?!
Ты Влада звать собрался? Ты серьезно?
АНТОН
А чё такого?
НАТАША
Ладно. Я тогда
Анжелу позову с шестого дома.
АНТОН
Ну, ты совсем! Анжела проститутка,
И это на районе знают все!
НАТАША
Ты Влада, я Анжелу, все нормально.
АНТОН
Но он не проститутка, ты работай
Мозгами-то.
НАТАША
Он хуже! От него
Какой-нибудь косяк уж точно будет.
На свадьбе у Светланы он ее
Подругу под столом…
АНТОН
А чё, нормально!
Подругу, не Светлану же.
НАТАША
Ага.
А у Коляна твоего невесту
Почти увел со свадьбы.
АНТОН
Прям увел он!
Колян его об этом сам просил!
НАТАША
Иди ты!
АНТОН
Да точняк! Колян в обкурке
Случайно Дашку трахнул, а она
Взяла и залетела. А папаша -
Майор ГИБДД. И говорит:
"Ну чё, Колян, решай – жениться будем
Или тебя собьют случайно насмерть?".
Кому охота помирать? Ну, Коля
Женился. А на свадьбе загрустил
И Владу говорит, типа того,
Ты, говорит, любую уложить
Сумеешь. Обработай тихо Дашку
В сортире где-нибудь, а я накрою,
И будет повод разбежаться.
НАТАША
Тьфу!
Говнюк какой! В сортире – вот придумал!
АНТОН
Короче, Влад ее, не знаю как,
Уговорил, ну, типа, пообщаться.
Ну и в кабинке, в дамском туалете
Пристроились и, значит…
НАТАША
Перестань!
(Пауза.)
А что Колян?
АНТОН
А он все позабыл.
Пил стаканами, память и отшибло.
Вокруг все: "Горько! Горько!". Он встает,
А целоваться не с кем. Все: "Колян,
Куда невесту дел?". А он: "Идите
Все в жопу, я за ней не нанимался
Следить!". Тут папа чё-то заподозрил,
Пошел искать. Обшарил и нашел
Дочурку с Владиком на пике, блин, экстаза
Под нежное журчанье унитаза.
НАТАША
Кошмар! Я б просто сдохла со стыда!
АНТОН
Никто не сдох. Майор все сразу понял
И Владу в морду, Дашку к жениху.
Колян очухался: "Ты где была?". А папа
Ему на ухо: "Помолчи, дурак,
Не надо было напиваться так".
И Владу приказал молчать до гроба.
НАТАША
А как узнали?
АНТОН
Кто-то подглядел,
Наверно. Или Владик проболтался.
Или подруге Дашка по секрету
Сама все рассказала.
НАТАША
Так. Постой.
А может, ты, Антоша, тоже Влада
Зовешь, чтоб он меня…
АНТОН
Ты чё, вобще?
У нас с тобой совсем другое дело.
Я тя люблю. И ты не залетела.
На кой мне хрен такой экстрим?
НАТАША
Зачем
Тогда тебе он нужен?
АНТОН
Просто – друг.
Я всех зову, ну и его до кучи.
НАТАША
Не надо!
АНТОН
Почему?
НАТАША
Да потому!
Ты можешь мне хоть в чем-то уступить?
И так созвал: Васяня, Никитос,