"Вот тебе бабушка и Юрьев день, - мысленно ахнул он. - Вот и сходил Вася за горячим материалом. Теперь, главное, спокойно. Главное, не терять самообладание".
На лице журналиста появилось безмятежное выражение. Не суетясь и не глядя на хозяев, он кивнул, показывая, что узнал все, что хотел, щелкнул ручкой, захлопнул блокнот и стал укладывать и то, и другое в карман.
- Из чего, говорите, у вас студень варится? - нарочито беспечным голосом спросил он. - Из баранины?
- Ага!
Журналист кивнул и поднялся. Четыре бульдозеристских глаза внимательно за ним следили.
- Ну, мужики, до свиданья…Спасибо вам за все…
Репортер сделал широкий шаг в сторону выхода, и Шарый, как-то странно поводя руками, сделал шаг в том же направлении. Нервы журналиста не выдержали, он с ревом бросился под руки бульдозериста, вышиб плечом дверь и скатился по лестнице. Шарый несколько раз цапнул воздух вокруг себя, и у него в руках оказался видавший виды шарфик репортера.
В бытовке воцарилась тишина. Скрипела на ржавых петлях распахнутая дверь. Неторопливо и нетрезво билась в засиженное стекло какая-то осоловевшая осенняя муха.
- Ты чего делаешь-то? Вообще опух? - лениво спросил Коробко.
Он недовольно посмотрел в окно на улепетывающего без оглядки репортера, красноречиво постучал костяшками пальцев по лбу и поднялся, чтобы закрыть дверь.
- А что такое? - огрызнулся Шарый.
- Что-что! Теперь он разнесет по всей округе, что у нас здесь нечисто. Нужно было своего держаться - знать не знаем, ведать не ведаем. А ты его хватать вздумал…
- А что он, падла, мозг точит? - злобно косясь на шарфик, зажатый в непослушных пальцах, спросил Шарый. - "Кто? Да где? Митрофанов, Митрофанов!" Нет среди нас Митрофанова! Был, да весь вышел…
Коробко осуждающе покачал головой:
- Ну, так нельзя, братан! Ты уж вообще страх потерял. Сначала участковый, потом Митрофанов, третьего дня эта… журналистка с радио. Попалимся! Гадом буду, попалимся. Да и холодильник не закрывается. Вот что теперь прикажешь с ними со всеми делать?
- Что-что?! Да ничего! Суп варить! Студень!
В этом месте деликатный автор, пожалуй, оставит своих героев, предоставляя им возможность самим решить свалившиеся на них досадливые проблемы.
* * *
Промозглая неуютная ночь воцарялась на улицах гигантского города - ноябрьская ночь, бесснежная и холодная, предвестница зимних вьюг и морозов.
Беспокойно ворочались в своих постелях Леха Куманьков, по кличке Бэха, и друг его детства Семен Семеныч, траурный помощник губернатора и молодой начальник санэпидемслужбы. Похрапывал во сне ушедший на покой Папа. С открытыми глазами, как удав, спал Торба. Беспокойно бормотал что-то во сне мятежный Оккервиль. В далеком Лелятине спали, крепко обнявшись, Ксюша и Матросов. Сну, пришедшему из далекого детства, счастливо улыбалась беспамятная Тося.
А Земля между тем неумолимо и неспешно плыла по своей звездной орбите - как делала это в прошлом году и в прошлом столетии, как делала миллионы и миллиарды лет назад. Земля плыла по орбите, для того чтобы в правильное время, не раньше и не позже, повернуться к Солнцу нужной стороной и дать светилу растопить снег и прогреть почву, выгнать из чернозема молодые побеги и заставить верещать птиц, дать старт брачным играм животных и позволить появиться на свет новому потомству.
Земля плыла по своей орбите, чтобы в положенное время в разных ее уголках наступила весна, а за ней лето. И чтобы потом все могло начаться снова и снова.