Был опять туманный день, и туман смешивался с ароматом табака. В комнате тепло, и даже запах тумана кажется знакомым и дружеским. Уже поздний вечер, после десяти, Маркус отложил в сторону свою рукопись. Прежде чем идти спать, ему следовало ответить на кипу писем, касающихся школьных дел. Оказалось невозможным держаться абсолютно в стороне от школы. Он должен решить вопрос о новом здании химического факультета. Это нельзя откладывать до лета. Он разложил письма по степени важности, придвинул чашку горячего молока и дрожжевой экстракт и прислушался к мурлыканью газового огня и приглушенному шуму транспорта на Эрлз-Корт Роуд. Занавески были задернуты, и единственная лампа освещала рабочий стол с разбросанными бумагами и большой застекленный книжный шкаф, принадлежавший когда-то отцу Маркуса. Гравюры с видами Рима и две шоколадно-коричневые вазы клуазоне на каминной полке тоже принадлежали к семейным реликвиям. Отчасти из равнодушия к окружающей обстановке, а отчасти из-за неуверенности в своем вкусе Маркус приобрел очень мало вещей для себя. Хотя он жил здесь уже несколько лет во время школьных каникул, квартира по-прежнему сохраняла нежилой вид. Это устраивало Маркуса, которому нравилось считать себя аскетом. Он наслаждался простотой маленькой квартирки, ему нравился район и почти деревенская жизнь Эрлз-Корта. Он привык к ней. Какого черта он согласился переехать в квартиру наверху дома Норы, где будет бесконечная суета из-за подушечек и занавесок. А он, похоже, согласился.
Рядом раздался громкий гудящий звук, Маркус подскочил и схватился за сердце. Что с ним происходит? Его напугал собственный дверной звонок. Но кто это мог прийти в столь поздний час? У Маркуса редко бывали такие посетители.
Его квартира находилась на первом этаже. Он открыл дверь, включил свет на лестничной площадке и сбежал по ступеням. Все еще волнуясь, он долго возился с замком и наконец открыл дверь.
Фигура, закутанная в пальто с поднятым воротником, стояла в вечерней дымке. На секунду Маркусу почему-то показалось, что это Карел. Затем он узнал Лео Пешкова.
- О! - ошеломленно пробормотал Маркус. Придя в себя, он сказал: - Добрый вечер, Лео. Чем могу быть полезен?
Вокруг головы Лео был обмотан шерстяной шарф. Он раздвинул воротник и сказал сквозь щель, держа руку под подбородком.
- Можно зайти и поговорить с вами одну минуту?
- Немного поздновато, не так ли?
- Хорошо. Я приду завтра.
- Заходи, заходи.
Ледяной, пропитанный туманом воздух поплыл вслед за ними вверх по ступеням. В комнате Маркуса стало заметно холоднее.
Маркус зажег еще несколько ламп. Он был взволнован и рад приходу Лео, но засомневался, стоит ли предлагать мальчику виски.
- Снимай пальто. Да, садись сюда.
Лео уже однажды был в этой комнате, однако с интересом оглядывался вокруг. По ряду причин Маркус предпочитал не вспоминать о том посещении. Обращение к мальчику оказалось безуспешным, более того, он почувствовал, что тот сам относится к нему покровительственно. Воспоминание принесло с собой чувство неловкости. Он решил продемонстрировать свою отчужденность и сел напротив Лео с другой стороны от камина. Теперь они оба сидели в низких кожаных креслах, вытянув ноги к золотистой стене огня. Лицо Лео, обычно такое бледное, сейчас порозовело от холода, нос покраснел, а глаза слезились. Под взглядом Маркуса его черты смягчились, и он вернулся к действительности.
Холодная ночь восстановила между ними связь.
- Холодно?
- Ужасно.
- Снег идет?
- Перестал. Здесь хорошо. Боюсь, я заболеваю. Вы не боитесь? Знаете, как это бывает, когда заходишь в теплое помещение.
- Выпьешь теплого молока?
- Нет, спасибо.
- Виски?
- Нет. Лучше подождать. Может, через минуту вы спустите меня с лестницы.
- Ну, ну, в чем же дело?
- Я должен говорить кратко и прямо?
Лео вытер лицо носовым платком, скомкал его и прижался к нему щекой, как к подушке. Поза выглядела неосознанно застенчивой. Он улыбнулся усталой умной улыбкой, которую Маркус так хорошо помнил. Лео был очень красивым мальчиком.
- Да, пожалуйста.
- Что ж, мне нужны деньги.
- Я думаю, нет необходимости быть настолько кратким, - сказал Маркус. - Тебе придется сказать мне зачем. И предупреждаю, что отвечу, скорее всего, отказом.
Он коротко улыбнулся:
- Ну, я так и знал, что придется пройти через это. С чего начать? Вы не одобрите.
- Неважно. Рассказывай.
- Но для меня это важно. Послушайте. Начать, наверное, нужно с того, что я помолвлен.
- В самом деле? - спросил Маркус. Он был неприятно удивлен.
- Да. Отец моей невесты помешался на том, чтобы мы купили квартиру, и именно ту, которую он присмотрел. Он был готов вложить какую-то сумму, чтобы внести залог. Я тоже должен был вложить часть денег.
- И ты хочешь, чтобы я одолжил тебе? - спросил Маркус.
- Нет, нет, не так быстро. Мы еще не подошли к сути. Около семидесяти пяти фунтов, сказал старик. Он рассматривал это как своего рода испытание. Я должен был их откуда-то достать.
- И ты достал?
- Да. Вы никогда не догадаетесь откуда.
- Откуда?
- Вам это совершенно не понравится.
- Продолжай, продолжай.
- Вы знаете нашу фамильную икону, эту религиозную картину с тремя ангелами, которую до безумия любит мой старик? Я взял ее и продал.
Маркус смутно припомнил икону.
- Твой отец позволил сделать это?
- Нет. Я просто взял ее, можно сказать украл.
Лео нагнулся вперед, выжидающе изучая лицо Маркуса. С неприятным чувством, будто над ним производят опыт, Маркус контролировал выражение своего лица. В ситуации было что-то знакомое и одновременно нечто невероятное. Лео знал его достаточно хорошо. Маркус не слишком беспокоился об иконе Юджина, его больше заботило, как произвести нужное впечатление на Лео. Он решил холодно сказать:
- Продолжай.
- Мой отец ужасно расстроился.
- Можно представить. Итак, ты добыл деньги.
- Итак, я добыл деньги. Я продал эту штуку за семьдесят пять фунтов. Но затем произошел глупейший случай. Вы подумаете, что я ужасный дурак.
- Не важно, что я подумаю. Что произошло?
- Видите ли, эта девушка… Ее зовут Салли. У нее есть брат, по имени Лен. А Лен знает очень много о скачках. И… Вы сочтете меня ужасным дураком…
- Заканчивай с этим.
- Ну, Лен уговорил меня поставить деньги на лошадь, которая, как он сказал, непременно победит, а лошадь проиграла.
- Скверно, - сказал Маркус. - А теперь, полагаю, ты хочешь, чтобы я одолжил тебе семьдесят пять фунтов, чтобы ты смог войти в пай с отцом Салли. Боюсь, тебе не повезет.
Маркус по-прежнему говорил холодно. Он ощущал, что Лео наблюдает за его лицом с вниманием притаившейся в засаде кошки. Маркус машинально поднял руку и прикрыл лицо, делая вид, будто закрывается от огня. В его разговорах с Лео всегда присутствовала почти механическая легкость и точность шаблона. И теперь в возникшем между ними напряжении, в явном предвкушении Лео он ощутил физическую силу знакомой системы. Но на этот раз все должно быть по-другому, необходимо сломать шаблон. Маркусу пришло в голову, что именно этот шаблон всегда мешал ему установить контакт с Лео, по-настоящему понять его. Маркус убрал руку и посмотрел на юношу холодно ж пытливо. Да, все должно быть по-другому. Лицо его стало непреклонным.
- О нет, нет, - сказал Лео после паузы. - Меня удивляет, что вы так подумали. Я готов нести ответственность за последствия моих действий. Я готов рискнуть отношениями с папашей Салли. Но я не вижу причин, почему мой отец должен страдать.
- Ты же умышленно заставил его страдать.
- Я знаю. Вы не допускаете такой мысли, что я, возможно, сожалею об этом и стыжусь?
- Стыдишься? - переспросил Маркус. - Ты? - Он внезапно рассмеялся, затем встал, подошел к столу, где лежала его рукопись, продолжая от души смеяться. Он внезапно почувствовал, что освободился, ощутил способность двигаться, размахивать руками, и предложил Лео.
- Выпей виски.
Маркус достал бутылку из буфета. Когда он протянул Лео стакан, тот все еще выглядел расстроенным. Маркус, напротив, был так рад, что почти забыл всю эту историю.
- Вы не очень-то высокого мнения обо мне, не так ли? - спросил Лео.
- Не очень, - согласился Маркус. - Но продолжай, чего же ты хочешь?
- Ну, я не стану настаивать, что испытываю стыд, - сказал Лео. Он вновь обрел самообладание и даже слегка улыбался. - Как можно знать, что ты чувствуешь? Все это субъективно. Не стоит обращать внимание на мои побуждения. Мне и самому они не всегда понятны. Я намерен вернуть икону.
- Итак, ты хочешь, чтобы я одолжил тебе семьдесят пять фунтов.
- Боюсь, все не так просто, - заметил Лео. Он встал, продолжая потягивать виски. Они смотрели друг на друга, прислонившись к противоположным: краям камина. - Это будет стоить вам немного дороже.
- Ты хочешь сказать…
- Да. Я вернулся в магазин посмотреть, там ли она все еще. Она была в витрине, оцененная в триста фунтов.
- Понимаю, - сказал Маркус. - Ты оказался! и дураком, и мошенником.
- Я оказался и дураком, и мошенником. Мне очень жаль.
- Чего я не понимаю, так это, почему ты прибежал ко мне с этой отвратительной историей?
Воцарилось молчание, во время которого Маркус пожалел о заданном вопросе. Лео опустил глаза, затем тихо сказал:
- Я уверен, вы знаете почему.
Веселость Маркуса мгновенно исчезла. Снова они играли в кошки-мышки. Маркус поспешно сказал:
- Я, безусловно, не собираюсь помогать тебе. - Но, произнося эти слова, он с волнением почувствовал, что, конечно же, поможет и что Лео это тоже знает.
Лео улыбнулся, глядя вниз на медную каминную решетку, затем снова стал серьезным. Он продолжал, как будто не слышал последней реплики Маркуса:
- Мне жаль, что вы не допускаете возможности, будто я могу испытывать стыд. Я не такой скверный, как вы считаете. Но давайте поговорим о поступках, а не о мотивах. Я не стал бы просить вас об этом одолжении только ради себя. Я просто должен вернуть икону. Мой старик убит горем.
Он снова улыбнулся.
- Твой отец действительно так любит эту вещь?
- Это его самое драгоценное достояние. Он совершенно уничтожен и состарился на десять лет.
- Перестань улыбаться, - сказал Маркус. Он почувствовал, как прежнее знакомое беспомощное раздражение овладевает им. Ему захотелось ударить Лео. - По правде говоря, я думаю, что ты самый эгоистичный и бесчувственный молодой человек, с которым я имел несчастье познакомиться.
- Мне очень жаль, - сказал Лео едва слышно.
Он осторожно поднял задумчивое лицо, затем опустил голову.
- Тебе действительно следует сожалеть о том, что ты сделал, и я надеюсь, ты сожалеешь. Ты всегда представлял, что можешь просто взять и отказаться от морали, но это не так просто. Ты не так свободен, как думаешь.
- Я начинаю это понимать, - пробормотал Лео все так же полушепотом.
- К черту! - воскликнул Маркус. Разговор закончился не так, как он предполагал. Все это происходило уже много раз прежде. И он продолжил: - Меня не интересует твоя неразбериха, и я не намерен помогать тебе. Вот и все.
Лео осторожно посмотрел на Маркуса, а тот повернулся к нему спиной и занялся письмами на столе. Стояла тишина. Затем Лео сказал:
- В таком случае мне лучше уйти. Извините, что побеспокоил вас.
Маркус обернулся, Лео поднимал свое пальто. Маркус забрал пальто из его рук. Лео пристально посмотрел на Маркуса, и его лицо прояснилось, засияло. Маркус бросил пальто на пол.
- Адрес магазина? - потребовал Маркус.
- Вот, на этой бумаге, я записал его.
- Пойду поговорю с продавцом, - сказал Маркус. - Я ничего не обещаю. А теперь уходи.
Лео взял пальто, шарф и надел их. Теперь он смотрел на Маркуса с безмятежной улыбкой, излучающей не столько благодарность, сколько легкую заботливую жалость. Затем, помедлив, протянул руку и коснулся плеча Маркуса. Это было, скорее, легкое похлопывание, а не ласка. Маркус поймал ускользающее запястье Лео, яростно сжал его и отбросил. Мгновение они пристально смотрели друг на друга. Затем Маркус отошел, воздвигнув между собой и Лео стол.
- Уходи.
Дверь закрылась. Маркус сел, тяжело дыша. Выпил немного виски. Он испытывал одновременно волнение и отвращение. Немного погодя он стал смеяться, а когда лег спать, ему приснился Карел.
Глава 13
- Мюриель.
- Да.
- Я могу поговорить с тобой минуту?
Мюриель медленно поднялась обратно по ступеням. Отец говорил с ней через полуоткрытую дверь, и в комнате, казалось, было темно. "Патетическая симфония", так громко звучавшая всего несколько минут назад, что была слышна в ее комнате, теперь превратилась в сиплый шепот.
Мюриель осторожно приоткрыла дверь, как будто ожидая за ней какую-то преграду, и бочком втиснулась в комнату. Хотя уже наступило утро и, к тому же чуть менее туманное, чем обычно, занавески у Карела все еще были задернуты. Воздух в комнате казался холодным и спертым, Мюриель предположила, что отец всю ночь не спал. Единственная, закрепленная под углом лампа освещала книгу, открытую на его столе. Карел, в первый момент невидимый, материализовался со стороны софы из черного конского волоса. Он подошел к столу и сел, потянув лампу вверх, и комната немного осветилась.
- Закрой дверь. Сколько времени?
- Около десяти.
- Садись, пожалуйста.
Мюриель неловко села, посмотрев через стол ему в лицо.
- Ты уже нашла работу, Мюриель?
- Нет еще.
- Надеюсь, найдешь.
- Найду.
- Как себя чувствует сегодня Элизабет? Я слышал, как звенел ее колокольчик.
- Она выглядит как обычно.
- Я хочу поговорить с тобой об Элизабет.
Мюриель вглядывалась в красивое, удивительно напряженное лицо отца. Одна половина его была высвечена лампой, другая - скрывалась во тьме. Оно казалось слишком спокойным. Такое лицо могло принадлежать какому-то недоступному равнодушному отшельнику неизвестной веры, скрывающемуся в отдаленной горной пещере. Мюриель содрогнулась. Знакомое чувство уныния, страха и трепета струилось на нее от отца, как благоухание.
Мюриель проснулась этим утром в плохом настроении. Испытывая недобрые предчувствия, она припомнила свой разговор с Лео и ту нелепую сделку, которую с ним заключила. Мысль ввести это безответственное существо в упорядоченный и замкнутый мир Элизабет сейчас казалась ей не столько необдуманной, сколько бессмысленной. Теперь она более ясно поняла: то, что привлекало ее в Лео и заставило рассматривать его как "подходящего" для Элизабет и даже в какой-то мере "подходящего" для нее самой, заключалось в его моральной или, скорее, аморальной игривости, той жизнерадостной готовности поступать дурно, так безобразно вылившейся в отвратительную кражу и в ту сцену с Юджином, которую она невольно подслушала. Прежде она думала о Лео как о сильнодействующем средстве, о чистой стихийной силе. И действительно, было какое-то чувство чистоты в этой силе, что и заставило ее так охотно представить его себе как инструмент. Такое простодушно-эгоистичное создание не могло нести в себе угрозу. Подобных вещей Мюриель не боялась. Она льстила себя надеждой, что может их контролировать. Однако сейчас она была и потрясена, и сбита с толку, испытывала отвращение к Лео и в то же время не считала себя вправе решительно осудить его, как будто сама уже стала его соучастницей.
Мюриель находила утешение в огромной жалости к Юджину, жалости, особую силу которой придала ее неудачная попытка осудить его сына. В крайнем волнении она ушла из дома за покупками и, когда проходила через Ладгейт Хилл, остановилась потрясенная, увидев русскую шкатулку, выставленную на продажу. Она никогда прежде не замечала такого рода вещей, и то, как живо привлекла ее внимание эта шкатулка, не могло не показаться значительным. Она бежала всю дорогу домой. Мюриель надеялась, что Юджину понравится шкатулка и ему будет приятно, что она думала о нем, но такой реакции она не ожидала. Его слезы благодарности поразили Мюриель и мгновенно сделали ее очень счастливой. Она была права - его порадовала ее забота. Позже она сожалела, что пришла в замешательство и покинула его слишком быстро. Ей следовало остаться, она могла бы обнять его и даже, может, в тот момент поцеловать. Когда она металась этой ночью в своей постели, то представляла, как целует его, и стонала в подушку.
Сейчас, сидя перед отцом в полуосвещенной комнате, она чувствовала себя виноватой. Она всегда испытывала перед ним чувство вины. Теперь она ощущала ее из-за Лео, но особенно из-за Юджина. Она начинала любить Юджина. Мюриель удерживалась на краю пропасти.
- Что с тобой, Мюриель?
- Ничего. О чем ты хотел поговорить со мной?
- Об Элизабет. Я серьезно беспокоюсь за нее. - Мюриель сосредоточилась. Лампа отбрасывала круг света - широкую дугу - на стол, другая часть круга падала на пол и рассеивалась. Если бы только был свет за пределами этой комнаты, свет, который возможно было впустить! Мюриель ощущала взгляд отца. Он как будто давил на нее. Она пристально смотрела на ясно очерченную дугу света.
- Мне показалось, что с ней все в порядке. Она не жаловалась на новые боли.
- Я имею в виду не физическое состояние. - Мюриель почувствовала, что ее, словно легкое облако, охватывает сонливость. Оно жужжало, как рой пчел, и приближалось все ближе, ближе… Она заерзала на стуле, потирая одну лодыжку о другую.
- С Элизабет все в порядке. Не понимаю, что тебя беспокоит.
- Разве ты не замечаешь некоторой апатии?
Мюриель замечала. Но это не имело значения. Она поспешно сказала:
- Нет… Да. Движения утомляют ее, вот и все. А еще эта ужасная погода.
- Думаю, это не все. Тебе следует быть более внимательной к своей кузине. Она перестала читать.
- Ну, читает она мало…
Это правда, Элизабет практически ничего не читала с тех пор, как они приехали в Лондон. Она проводила большую часть времени, разбираясь с головоломкой, или сидела, глядя на огонь. Но у Элизабет бывало подобное настроение и прежде. Это неизбежно для девушки, ведущей столь уединенную жизнь. Безусловно, это не имело большого значения.
- Она стала еще больше замыкаться в своем внутреннем мире. Повседневная жизнь ничего не значит для нее. Неужели ты не видишь этого?
- Нет, - с усилием сказала Мюриель. Она подняла глаза и встретила взгляд отца. Его взгляд, хотя и пристальный, казалось, слегка смягчился. Мюриель почудилось, будто ее глазное яблоко стало огромным пространством, по которому перемещался взгляд Карела. "Я должна все отрицать, - сказала себе Мюриель, едва ли осознавая, что имеет в виду. - Я должна все отрицать".
- Она пытается покинуть нас, - тихо сказал Карел. Он положил руки прямо перед собой на стол, сложив пальцы вместе.
- Я не понимаю, что ты имеешь в виду, - сказала Мюриель, - если ты предполагаешь, что Элизабет становится неуравновешенной или что-то в этом роде, то я просто не соглашусь. Она абсолютно в порядке. - Голос Мюриель прозвучал резко и хрипло, прорываясь сквозь сплетение каких-то шелестящих звуков. Позже она поняла, что это все еще журчит "Патетическая симфония".