Вглядываясь в очертания на фоне неба, он видел позолоченные купола и шпили, сверкающие на солнце, бледное белесое золото, переходящее в огромные короны из снега. Окрашенные многоколонные фасады, синие и терракотовые, под переменчивым снежным узором протянулись вдоль бесконечных набережных, каждое окно со своим высоким снежным гребнем, каждая капитель прочерчена причудливыми белыми арабесками. Он смотрел на длинный невысокий город над огромной застывшей рекой. Для него светило солнце с неба цвета ляпис-лазури на мрачные стены крепости, на полосатые башенки Воскресения, на широкий позолоченный купол Святого Исаакия, на вставшего на дыбы бронзового Петра и на стройную, четкую стрелу шпиля Адмиралтейства.
Глава 15
"Если бы умирание, как бытие, подходящее к концу, было бы понятно в том значении смерти, которую мы обсуждали, тогда Дасейн вследствие этого можно было бы трактовать как нечто уже присутствующее или находящееся под рукой. Дасейн не завершается смертью, так же как и не исчезает полностью, не заканчивается и не предоставляется полностью в чье-то распоряжение. Напротив, так как Дасейна еще нет и это "еще нет" продолжается постоянно, пока он существует, и это у оке тоже его конец. Развязка, которую мы имеем в виду, когда говорим о смерти, не имеет значения для прихода к концу Дасейна, но бытие, направляющееся к концу, - его реальная сущность. Смерть - способ существовать, который Дасейн принимает на себя, как только возникает. Умирание, как бытие, направляющееся к концу, должно быть уяснено онтологически с точки зрения способа бытия Дасейна. И вероятно, возможность существующего бытия, этого "еще нет", которое предшествует концу, станет понятным, только если характер конца определен экзистенциально. Экзистенциальное выяснение понятия бытия, направляющегося к концу, также даст нам адекватный базис, чтобы определить значение нашей беседы о целостности Дасейна, если действительно в результате смерть послужит основанием этой целостности".
Пэтти, прибиравшая комнату Карела, прочитала эти слова в книге, открытой на его столе. Вернее, они не были прочитаны, так как ничего не значили для нее. Эти слова звучали бессмысленно и зловеще, как отдаленный гул какой-то ужасной катастрофы. Может быть, таким выглядел мир, когда люди были интеллектуальными и достаточно умными, чтобы увидеть его во всей его реальности? Может, под внешней видимостью все было именно так?
Она отложила щетку и совок для мусора и подошла к окну. Под домом громыхал поезд. К ним она все еще не привыкла. Она подтянула свою твидовую юбку. Застежка сегодня утром сломалась, а английская булавка, которая поддерживала ее, расстегнулась. Было время после полудня, подернутое дымкой, красноватое солнце сияло между светлых полосок облаков. Вдали на снегу Пэтти увидела удаляющуюся фигуру миссис Барлоу, которую несколько минут назад она прогнала от дверей. Снежное поле строительной площадки окрасилось в сахарно-розовый цвет, и шпили городских строений вдали, сильно затененные с одной стороны и освещенные - с другой, вздымали к небу нагромождение кубов и конусов. Пэтти чихнула. Не заболевает ли она? Карел терпеть не мог, когда она простужалась. Возможно, это просто пыль.
Весь день Пэтти избегала Юджина. Это было не трудно, так как и сам он из деликатности или от избытка счастья не искал встречи с ней. Время проходило в такой мешанине радости и отчаяния, что в конце концов она уже не могла понять, где кончается одно и начинается другое. Она не ожидала, что полюбит Юджина. Но теперь поняла, что полюбила и любит его совершенно особым образом, хотя считала это невозможным для себя.
И в то же время она любила Карела и не могла больше никого любить, даже не помышляла об этом, как о чем-то абстрактном. Ее бытие столь тесно переплетено с Карелом, что ничто постороннее не могло туда проникнуть, там было слишком плотно и темно. Она спаяна с ним такими прочными узами, что называть их любовью в ее представлении было нельзя. Она была Карелом.
Что же произошло тогда этим утром? При солнечном свете и сверкающем снеге к ней пришло какое-то безумие, внезапная изумительная свобода. Черные годы как будто упали с ее сердца, и она снова ощутила свободное стремительное движение к другому, что побуждает каждого из нас наиболее полно раскрыть себя. И действительно, в ней словно пробудилась новая личность, в своем приближении к Юджину она обретала завершенность - ни одна ее частица не обитала где-то поодаль. Из глубин ее темного оцепенелого существа возникло что-то чистое и манящее. Ее радость, вызванная любовью Юджина, ее восторг от ожившей возможности любить, оставались в ней нетронутыми весь день. Но разве это возможно?
Чистота, которую она оценила в Юджине, прежде чем хорошо его узнала, теперь засияла вокруг него в полном великолепии. В этом человеке отсутствовали тени. Он любил ее просто, верно и предлагал ей чистую жизнь. А еще он желал ей счастья, она почувствовала, вдохнула это сегодня утром. Счастье было заключено в Юджине, как и во всех безупречных людях, и нужно только прикоснуться, чтобы оно полилось полным потоком. Оно нахлынуло на нее, и это, пожалуй, больше всего сводило ее с ума весь день. Она чувствовала, что может быть счастлива с Юджином. Она могла бы стать его законной женой, носить золотое обручальное кольцо и жить с ним в чистоте. Быть замужней, обычной и любить невинной любовью.
Это было вполне возможно. И в то же время совершенно невозможно. "Я не смогла бы рассказать Юджину о Кареле, - подумала она, - он отшатнулся бы от меня в ужасе, если бы узнал". Вопрос о том, чтобы рассказать, даже не вставал. "Я все еще любовница Карела?" - спрашивала себя Пэтти и отвечала положительно. Все еще в любой момент, и так будет всегда, Карел мог уложить ее в свою постель, если бы захотел. У нее не было иной воли - только его. Карел был ее судьбой. Правда, она иногда представляла, будто покидает его, рисовала искупившую вину Пэтти, ведущую смиренную, полную служения людям жизнь. Но это была пустая мечта, она ощутила теперь контраст между воображаемыми ею картинами и резкой, легко узнаваемой болью реальности. Реальные возможности оказались несовместимы, противоположными по сути, и ей нужно было как-то научиться с ними жить.
"Но я люблю его", - сказала себе Пэтти, как будто такая простота могла спасти ее.
- Пэттикинс.
- Да. - Пэтти поспешно отвернулась от окна.
- Ты еще не закончила?
- Только что закончила.
- Ты не нашла следов мышей?
- Нет.
- Странно. Я уверен, что видел их.
Чувство вины сдавило и овладело всем существом Пэтти, она почувствовала, как вспыхнула темным румянцем, как будто вся чернота ее крови восстала, чтобы обвинить ее.
- Не уходи, Пэтти, я хочу поговорить с тобой.
На Кареле были темные очки. Два блестящих овала смотрели непроницаемо, отражая розовый свет и многочисленные городские башенки. В отдалении зазвенел колокольчик Элизабет, позвенел недолго и замолк.
- Пэтти, задерни, пожалуйста, занавески. Я не переношу этот ослепительный блеск снега.
Пэтти задернула занавески.
- Поаккуратнее, пожалуйста. Все еще проникает немного света.
На мгновение комната погрузилась в полную тьму. Затем Карел включил лампу на столе. Он смотрел на Пэтти своими огромными темными как ночь глазами, затем снял очки и потер лицо. Стал ходить взад и вперед по комнате.
- Не уходи. Присядь где-нибудь.
В комнате было очень холодно. Пэтти села на стул у стены и смотрела, как он ходит. Она заметила, что он босиком. Сутана колыхалась от его быстрых шагов, и при каждом повороте, когда он приближался к ней, касалась грубой лаской ее колена. Теперь Пэтти казалось невозможным, чтобы Карел не знал о ее связи с Юджином, не знал всего, что происходит в ее мыслях. Его присутствие, как внезапное нападение каких-то темных необъяснимых сил, схватило ее в когти и подчинило себе все ее существо. Она закрыла глаза, и что-то, скорее всего ее душа, отделилось от нее и упало к босым расхаживающим ногам.
- Пэттикинс.
- Да.
- Я хочу серьезно поговорить с тобой.
- Да.
Пэтти засунула два пальца в рот и впилась в них зубами.
- Давай заведем музыку. Поставь, пожалуйста, сюиту из "Щелкунчика".
Пэтти подошла к патефону и поставила пластинку негнущимися руками. Должно быть, он знает о Юджине.
- Заведи его как следует. Вот так.
Карел продолжал ходить. Он подошел к окну и выглянул через щель в занавесках. Закат, как розовый фламинго, моментально прочертил мрак комнаты.
Карел поправил занавеску и снова повернулся к полутьме. Затем, не глядя на Пэтти, он начал с мечтательным видом расстегивать сутану. Тяжелая черная материя разошлась, как очищенная фруктовая кожура, обнажив белоснежный треугольник. Карел высвободил плечи, и темные одеяния с легким шелестом упали на пол к его ногам. Он перешагнул через них. Под сутаной была надета только рубашка. Пэтти помнила этот порядок и задрожала.
- Пэтти, подойди сюда.
- Да.
Карел сел за свой стол на стул, немного развернув его. Одетый в рубашку, он выглядел совсем другим - стройным, молодым, ранимым, - Пэтти едва могла выносить это.
- Сюда. Встань на колени. Я хочу выслушать твой катехизис.
Пэтти встала перед ним на колени. Она не могла удержаться, чтобы не коснуться его. Прикоснувшись к его колену и узкой голени, она застонала, склонила к нему голову и обняла ноги.
- Ну, Пэтти, ты должна слушать меня внимательно.
Он мягко оторвал ее от себя, и она откинулась на коленях назад, вглядываясь в его лицо, которое видела неотчетливо.
- Как тебя зовут?
- Пэтти.
- Кто дал тебе это имя?
- Вы дали.
- Да, полагаю, я действительно твой крестный отец, твой отец в Боге. Ты веришь в Бога, Пэтти?
- Да, думаю да.
- И ты любишь Бога?
- Да.
- А ты веришь, что Бог любит тебя?
- Да.
- Оставайся с этой верой. Она для тебя.
- Останусь.
- Твоя вера много значит для меня. Хотя это и странно. Ты христианка?
- Надеюсь.
- Ты веришь в догму искупления?
- Да.
- Ты понимаешь догму искупления?
- Не знаю. Я верю в нее, но не знаю, понимаю ли.
- Ты хорошо отвечаешь. Ты бы согласилась быть распятой ради меня, Пэтти?
Она подняла глаза на полузатененное лицо. Обычно защищенное чрезмерной холодностью, лицо Карела сейчас казалось открытым, как будто затвердевшая корка спала с него. Оно было обнаженным, влажным и свежим, выражение с необычайной силой сконцентрировалось в глазах, ставших огромными и пристальными. Карел казался Пэтти прекрасным, смягчившимся, молодым.
- Да, - сказала она. - Но я не знаю, что вы имеете в виду.
- Будет суд, Пэтти, будет боль.
- Я могу вынести боль.
- Выноси ее с устремленными на меня глазами.
- Я вынесу.
- Может, ты сотворишь для меня чудо, кто знает.
- Я сделаю все, что смогу.
- Мы прошли долгий путь вместе, Пэтти, звереныш. Ты никогда не оставишь меня, правда?
Пэтти задохнулась от волнения, она едва смогла вымолвить:
- Нет, конечно нет.
- Что бы я ни делал, кем бы ни стал, ты не оставишь меня?
- Я люблю вас, - сказала Пэтти. Она снова опустилась к его ногам, обхватив его колени и прижавшись к ним головой. Она чувствовала, как ее слезы льются на него. На этот раз он не отстранил ее, а так нежно погладил по голове, что она едва ощутила его прикосновение.
- Женщине хотелось бы считать, что любовь может все, это ее особый предрассудок. Но возможно, это не предрассудок. Любовь может все, Пэтти?
- Думаю, да, надеюсь, да.
- Тогда будь верна своей любви.
- Буду.
- Пэтти, мой темный ангел, я хочу приковать тебя цепями, которые ты никогда не сможешь разбить.
- Я прикована.
- Я хотел обожествить тебя, но не смог. Я хотел сделать тебя своей черной богиней, своей антидевой, моя Anti-maria.
- Я знаю, я была недостаточно хороша…
- Ты была безгранично хороша. Ты моя леденцовая фея. Счастлив тот мужчина, который обладает леденцовой феей и лебединой принцессой.
- Хотелось бы мне быть лучше…
- Дурочка ты, Пэтти, милая, милая дурочка кофейного цвета. Ты принадлежишь мне, правда?
- Да, да, да.
Руки Карела опустились ей на плечи и слегка надавили на них. Он наклонился вперед и, выключив свет, соскользнул со стула и опустился на пол. Пэтти застонала, ослабила объятие и откинулась назад, окутанная тьмой. Она почувствовала, как его руки неловко пытаются расстегнуть застежку ее блузки.
- Привет тебе, Пэтти, исполненная благодати. Господь Бог с тобой, благословенна ты среди женщин.
Глава 16
- А если она закричит?
- Она не закричит.
Мюриель и Лео стояли лицом к лицу в спальне Мюриель. В комнате было темно и холодно. Солнце сегодня не сияло. Мюриель села на кровать. Ее подташнивало от волнения и дурных предчувствий.
Как она приняла решение привести Лео к Элизабет - Мюриель до сих пор не могла понять. Разумеется, Шэдокс без колебаний дала ей такой совет, считая это вполне обычным проектом. Она вернулась к этой теме в конце разговора, во время которого она уговаривала Мюриель пересмотреть свое решение насчет университета. Под конец Шэдокс сказала:
- Конечно, познакомь ее с мальчиком и сделай это поскорее. В вашем доме все так неестественно.
Но Шэдокс не знала реальной обстановки. Или немного догадывалась? Она была не так глупа, как казалось.
Шэдокс торопила, считая это дело обычным и заурядным. Но оно не было заурядным. Это непредсказуемый и значительный ход в игре, механизм которой Мюриель сама только наполовину понимала. Ей теперь казалось, что она какое-то время играет в нее, понимая, что последствия неизбежны. Мюриель была взволнована и напугана, и хотя и пыталась обсудить все с Лео спокойно - ей не удалось. Ее настроение заразило его, и теперь он был так же взволнован, как она.
Почему этот поступок, на первый взгляд как будто просто нарушавший обычный порядок, стал казаться настолько необходимым? Когда Мюриель размышляла над ним, она как будто снова слышала голос отца, произносивший: "У нас есть бесценное сокровище, которое мы должны вместе охранять". Она слышала, как он говорит: "Элизабет - мечтательница" - и повторяет: "Она пытается покинуть нас", и видела застывшее, напряженное лицо Карела, его улыбку, так напоминающую гримасу боли.
Необходимость расшевелить Элизабет, пробудить ее, сделать что-то неожиданное, просто увидеть, что она разговаривает с кем-то другим, в сознании Мюриель связывалось с ее собственным самосохранением. Уединенность Элизабет, паутина, которую, по словам Карела, она плела, пугала и Мюриель тоже. Некий процесс, и так продолжавшийся слишком долго при ее участии, необходимо остановить. Если этого не произойдет, Мюриель боялась, хотя и не понимала причин своего страха, что в конце концов окажется окончательно запертой с Элизабет и Карелом. Не только ради Элизабет, но и ради себя необходимо поднять голос, закричать, открыть окна, затопать ногами.
Кроме того, было еще одно обстоятельство. Мысль дать Лео свободу относительно Элизабет безраздельно овладела Мюриель. Она приятно волновала ее. Они оба были такими красивыми! Идея соединить их вместе, если даже это будет означать - просто поместить их рядом в одной и той же комнате, занимала ее воображение, как спаривание редких животных. Глубокая странная любовь, которую она испытывала к кузине, переплелась с этим планом, и не удивительно, что и Лео дрожал от ожидания, видя ее тревогу. Мюриель была и взволнована, и напугана. Она боялась Карела, хотя и говорила себе: "Он ничего не сможет мне сделать" Но Мюриель понимала, что он может кое-что сделать. Точно так же, как в детстве, хотя он никогда не бил ее, она знала об ужасных наказаниях. Боялась она и Элизабет.
Мюриель выглянула из комнаты и прислушалась. Ничего не было слышно, кроме шума проходящего поезда и знакомых звуков - Пэтти отсылала от дверей Антею Барлоу. Она снова повернулась к Лео.
- Кажется, я подхватил простуду, - сказал Лео. - Ей это, наверное, не понравится.
- К черту твою простуду.
- Я смертельно боюсь. Может, стоило предупредить ее?
- Она бы сказала, что не примет тебя.
- Похоже, она очень необычная девушка. Может, у нее не все в порядке с головой?
- Нет, конечно нет. Она милая и умная, ты увидишь.
- Ты думаешь, я ей понравлюсь?
- Уверена.
- Но что она скажет? О чем мы будем говорить?
- Не знаю, - сказала Мюриель. Она действительно не знала. Она даже не была уверена, что Элизабет не закричит. - Ты не сделаешь ничего глупого, Лео? Я хочу сказать, ты не набросишься на нее или что-то в этом роде? Она вела очень уединенную жизнь.
- Наброшусь на нее?! Я не знаю, хватит ли мне смелости заговорить с ней?
- Хватит, ты все сделаешь хорошо. Просто будь естественным.
- Естественным! Что за надежда!
- Ладно. А сейчас, я думаю, нам пора идти.
- Мюриель, мне этого не выдержать. Я боюсь. Неужели нельзя сделать это как-то по-другому?
- Нельзя.
- И мы должны идти сейчас?
- Сейчас.
- Дай мне минуту, - попросил Лео.
Он посмотрел на себя в зеркало, стоящее на туалетном столике Мюриель, пригладил волосы, поправил воротник сорочки. Мюриель отметила, что он одет более тщательно, но меньше к лицу, чем всегда, или, возможно, его оставила обычная развязная самоуверенность. Он выглядел тонким нервным мальчиком.
- Не думай, что я неблагодарный, - сказал Лео. - Просто я так много думал обо всем этом и говорил себе: это всего лишь знакомство с девушкой, - но это не просто знакомство. И я ужасно волнуюсь и от страха не могу говорить. Знаешь, Аристотель сказал, что человек замолкает даже в середине разговора, если слышит, что кто-то ворует его лошадь…
- Наплевать на Аристотеля. Пойдем.
Мюриель снова выглянула. Прислушалась. В доме царила тишина. Дверь в комнату Карела была закрыта. Она взяла Лео за руку, сжала ее и вывела его в коридор.
Мюриель дрожала. Просто открыть дверь комнаты Элизабет - неужели это будет так трудно и так преисполнено особого значения? Неужели эта дверь действительно ведет в иное будущее? Мюриель попыталась взять себя в руки. Не может произойти ничего, не поддающегося контролю. Позже она сама удивится своей теперешней взвинченности.
Комната находилась на следующей лестничной площадке. Полмарша Мюриель тянула Лео за собой вверх и, как только достигла верхней ступени, услышала шаги внизу. Кто-то поднимался из холла. Тяжелая, неуклюжая поступь извещала о приближении Пэтти. Мюриель на секунду застыла, словно парализованная, видя как бы со стороны то, что откроется взору Пэтти: и она и Лео, рука в руке, около двери Элизабет, явно в чем-то виновные. Она представила, как Пэтти закричит, станет звать Карела.
Мюриель не смогла заставить себя сразу скрыться в комнате Элизабет. Едва ли удастся ворваться туда и тотчас же добиться, чтобы все замолчали.
В два прыжка преодолев часть коридора, она распахнула дверь бельевой и втолкнула Лео в темноту, вошла сама и тихо прикрыла дверь к тому времени, как Пэтти обогнула площадку. Она молила Бога, чтобы та не пришла за бельем.