С этими словами парень стал исчезать в тумане. Слегка рассерженная, Мюриель сошла с тротуара и последовала за ним, хотя ей и хотелось побыть одной.
Земля строительной площадки, казавшаяся довольно ровной, была покрыта бугорками и скользкими выбоинами со льдом. Поверхность земли промерзла, но корочка льда оставалась хрупкой, а под ней была грязь.
- Подожди минуту. Не иди так быстро.
- Извини. Наверное, твои высокие каблучки… О, я вижу, ты носишь то, что называют разумными туфлями. Если хочешь, можешь взять меня за руку.
- Со мной все в порядке. Далеко идти?
- Пара шагов. Впечатляюще, правда? Такая дикая местность. Жаль будет, когда ее застроят. Здесь такой потрясающий вид на собор святого Павла и множество других церквей. Увидишь, когда рассеется туман.
Странно было думать, что они окружены невидимыми куполами, башнями и шпилями. Ей уже казалось, что она вообще не в городе.
- Вот снова тротуар, мы почти пришли.
Из тумана внезапно выросла глухая стена и рядом другая тьма. Мюриель почувствовала себя в заключении.
- Это один из проходов, о которых я тебе говорил. Он сужается, внизу есть ступеньки. Берегись, здесь довольно скользко. Держись за стену, если сможешь.
Мюриель коснулась стены рукой в перчатке. Огромные куски и корки полусгнивших овощей рассыпались в липкую грязь под ее ногами и иногда попадали ей в туфли. Она осторожно спускалась по ступеням, держась за цепь, протянутую возле стены. Потом заметила кусок тротуара, фонарный столб и еще несколько ступеней, ведущих к воде.
- Что ж, вот и река, - сказал Лео. - Хотя сейчас не так уж много можно увидеть. Но ты хотела этого, и она перед тобой.
Туман здесь казался светлее и не таким плотным, как будто замер в ожидании солнца. Мюриель могла видеть пятнадцать - двадцать ярдов быстро текущей воды, темные светящиеся куски окаменевшей смолы, которые река быстро уносила вместе с разбросанными обломками древесины и длинными водорослями, похожими на волосы. Снова очень близко зазвучал туманный горн, и Мюриель опять ощутила то же чувство, которое так и не могла определить, - страх это или любовь. Ступени вели к воде. Она спустилась на нижнюю, а затем повернулась и взглянула на Лео.
Он стоял на верхней ступени, прислонившись к стене. На нем было короткое поношенное черное пальто, воротник которого был поднят и обмотан полосатым шерстяным шарфом, а его коротко подстриженные волосы, потемневшие от влажного воздуха, напоминали лоснящуюся кожаную шапку. Он походил на готовящуюся нырнуть утку или водяного эльфа, который только что всплыл на поверхность. Минуту Мюриель оценивающе рассматривала его, как будто он был произведением искусства, и с удовлетворением отметила округлость его головы. Что делало его таким красивым? Возможно, холодность этих широко расставленных глаз.
Чтобы скрыть столь затянувшееся разглядывание, она спросила:
- Нет ли поблизости моста, чтобы перейти реку?
- Моя дорогая, здесь нет мостов. Это территория дока. Сразу видно, что ты деревенская мышка.
Мюриель минуту подумала. Она не могла оставить такое без внимания. Но если ей удастся осадить его, то с ним возможно будет установить какие-то взаимоотношения.
Она сказала:
- Если мы намерены встречаться, получая от этого некоторое удовольствие, во всяком случае с моей стороны, тебе придется изменить свои манеры.
Лукавое довольное выражение лица сменило на минуту вежливую маску, но затем снова укрылось за ней. Лео спустился к ней на ступеньку-другую, но не слишком близко.
- Я должен встать на колени и извиниться?
Минутой раньше Мюриель приписывала его развязность естественной природе сына слуги - "я не хуже тебя". Теперь она поняла, что он хотел именно того, чего добился, - установления более близких и фамильярных отношений. Она попала в ловушку.
Мюриель холодно сказала:
- Не будь глупцом. Мне нет дела до твоих фамильярностей. А теперь, я думаю, нам пора возвращаться. Извини, но мне снова придется попросить проводить меня, иначе я непременно заблужусь.
- О, не уходи, - попросил он. - Пожалуйста. Здесь замечательно.
Здесь и правда было замечательно, и Мюриель в действительности не испытывала крайней необходимости уходить. Уединенность и заброшенность места делали его значительным и почти священным. Сильный холод не вызывал окоченения, но обострял восприятие. Мюриель снова повернулась к бесшумно бегущей реке. От нее пахло гнилыми овощами, чем-то еще и очень ясно - водой.
- Ты учишься в каком-то техническом колледже? - спросила она Лео, не глядя на него. Он теперь спустился и стоял рядом с ней.
- Да. Хотя я его ненавижу. Я не очень силен в математике. Есть там у нас парень, только что из Кэмбриджа, который занимается с нами. Я не могу держаться на таком уровне. А тебе давалась математика?
- Неплохо. Но, думаю, в школе математика совсем другая.
- Да, конечно. Не могу я справиться со всей этой ерундой. Такой способ мышления выше моего разумения и все время травмирует мой мозг. Он все время твердит, что пунктуально придерживается чего-то, а я понять не могу - чего? Даже не могу объяснить. Думаю, я все брошу и устроюсь на работу.
- Но твой отец огорчится?
- Мой отец? Какого черта? А мне наплевать, что подумает мой отец.
- Почему? Разве ты не любишь его?
- Люблю его? Ты что, не читала Фрейда, детка? Извини, мне не положено так говорить, не так ли? Знаешь, все парни ненавидят своих отцов. В то время как девчонки влюблены в них.
Мюриель засмеялась:
- Я не влюблена в своего. Но, я уверена, твой отец гордится тобой, выплачивает тебе субсидии и все такое.
- Ему нет никакого дела до меня. У него масса денег. Он в действительности писатель, или считает себя писателем, а привратником работает просто для развлечения. Когда ему надоест, он поедет дальше. Это просто эксцентричный человек.
- В самом деле?
- Он притворяется бедным русским эмигрантом, но он вовсе не русский, а немец. Видишь ли, он происходит из банкирской прибалтийской семьи. Живет в Англии всю жизнь. Куча денег.
- Ладно, ладно! А как насчет матери?
- Моя мать - удивительная женщина, ты должна познакомиться с ней. Она англичанка, естественно. Они разошлись много лет назад, и она снова вышла замуж за баронета на севере Англии. Я довольно часто езжу туда. Они ужасно важные особы. Я влюблен в свою мать.
- Действительно? Как интересно.
- Моя мать красавица и страшно экстравагантна. Боюсь, вся наша семья слишком эксцентрична. Знаешь, какая страсть у моего отца?
- Какая?
- Азартные игры. Видишь ли, все русские - игроки.
- Мне показалось, ты сказал, что он не русский.
- Ну, эти прибалтийские немцы во всем подражают русским. Он обожает рулетку. И может себе это позволить, посещая Монте-Карло. Затем наступает приступ раскаяния, он налагает на себя епитимью и поступает на какую-нибудь ужасно незаметную работу. Сейчас он как раз отбывает наказание. Я думаю, он скоро убежит.
- Понятно. Полагаю, он выплачивает тебе щедрое содержание.
- Ни гроша. Все потому, что он ненавидит меня. Он бы хотел, чтобы я был девочкой. Все отцы ненавидят своих сыновей и боятся их. Молодая поросль угрожает старым деревьям и тому подобное. Это известная история.
- Очень плохо. Сколько тебе лет, Лео?
- Двадцать. Можно я буду называть тебя Мюриель?
- Пожалуй, да.
- А можно спросить, сколько тебе лет, Мюриель?
- Да. Мне тридцать четыре.
В следующую минуту Мюриель пришло в голову, что она могла бы сказать сорок четыре и ей бы поверили.
- Наверное, ты ужасно опытная?
- В чем?
- В сексе, конечно. А в чем же еще можно быть опытным.
- О да, у меня огромный опыт.
- Думаю, ты гетеросексуальна. В отличие от большинства современных девушек.
- Я совершенно нормальна.
- Никто не нормален, ни с кем не стоит встречаться, так-то вот. Какие парни тебе нравятся?
- Я предпочитаю мужчин постарше. Я хочу сказать, намного старше меня.
- Жаль. Не то чтобы я собирался предложить свои услуги. Ты назвала бы это наглостью. Так или иначе, у меня есть подружка. Хотя нет, я бросил ее.
- Я не так уж интересуюсь сексом, - сказала Мюриель. - Много занималась им, но от этого устаешь.
Упорство Лео вместе с чрезмерной холодностью заразили ее легкомысленной беззаботностью. Она почти поверила в собственную утомленность опытной женщины средних лет. Она только жалела, что не сказала, будто ей по крайней мере сорок.
- Девушки устают, а мужчины - нет. Мне до смерти хочется производить эксперименты, но я не могу найти никого достаточно изобретательного. В действительности одно и то же повторяется снова, снова и снова. Ты мне не поверишь, как доступны пташки в моем колледже. Достаточно только взглянуть на них, и они опрокидываются на спину.
- Так что тебе уже надоело.
- О нет. Право, нет. Наверное, в моем возрасте биология препятствует скуке. Но все это довольно безрадостно. У них нет ничего в голове, а я думаю, что секс - это и разговор тоже, не правда ли? Я не могу спорить с ними, как с тобой. Они такие вялые. И все настолько поверхностно: нет ни драмы, ни тайны, ни напряжения. Их обманывали прежде и будут обманывать впредь. Они просто проходят через твою постель, как через железнодорожную станцию.
- Думаю, что и ты проходишь через их постели таким же точно образом.
- Да, наверное. Но я не хочу этого. Представляешь, у меня никогда не было девственницы!
- Какое невезение. Я полагаю, их трудно найти в наше время.
- В том-то и беда. Жаль, что я не живу в те дни, когда девушек изолировали.
- Изолировали?
- Да. Заточали в монастыри, закрывали, никому не позволяли видеть. Девушки слишком доступны в наше время. Я бы хотел найти строгую, защищенную семьей девушку, укрытую в деревенском домике, которую никому не позволяют видеть, держат за ширмами, занавесками и закрытыми дверями.
- Осмелюсь сказать, она будет совершенно невежественной, когда ты доберешься до нее.
- Нет, нет. Она будет удивительной, чистой. И подумай, какое волнение! Как в Японии. Только увидеть мельком чей-то рукав или вдохнуть аромат духов. Или неделями размышлять, как заглянуть в щель и увидеть волосы девушки.
- Не очень-то приятно для девушки, - заметила Мюриель.
Ее позабавило, что Лео все еще не знает о существовании Элизабет. Она оторвала какой-то замерзший комок от стены и бросила в янтарный круг воды.
- Меня не интересует их благосостояние. Кроме того, духовная девушка будет наслаждаться такой ситуацией. Все эти бесконечные планы, как передать письмо, ожидания ночью под окном, подкуп слуг и столько опасностей!.. Я сыт по горло обычными женщинами. Вот почему я никогда по-настоящему не был влюблен. Думаю, я смог бы любить только девственницу. Девушку, к которой никого не подпускали, держали укрытой от всех. Она будет чем-то вроде спящей красавицы. И я должен буду освободить ее и стану первым мужчиной, которого она увидит.
- "Как прекрасен человеческий род! И превосходен новый мир, который имеет таких людей в нем!"
- Что?
- Неважно. Ты задал себе трудную задачу.
- Невозможную. Мне придется стать гомосексуалистом.
- Лео…
- Да.
- Зачем ты мне все это наврал о своем отце?
- Вот те на! Откуда ты знаешь, что все это вранье?
- Потому что я задала ему множество вопросов о его жизни, и то, что он рассказал мне, явно было правдой.
- Конечно. Такие особы, как ты, быстро все выясняют. Ты проницательна. Я боюсь тебя.
- Но неужели ты ожидал, что я поверю всей этой чепухе?
- Не знаю. Думаю, да. Я врал просто для практики. Из артистизма.
- Из артистизма?
- Да, я эстет. У меня нет морали. Ты не веришь в Бога и во всю эту чепуху, не так ли?
- Нет, - ответила Мюриель. - Хотя не верить в Бога и не иметь моральных принципов - не одно и то же.
- Одно и то же, и ты знаешь это. Я - одна из проблем поколения. Я - одинокий волк, немного похожий на… как бишь его… этот парень у Достоевского? Я намерен приучить себя к безнравственности, выбросить старые условности из своего мира, так что когда у меня появляется возможность солгать, я делаю это. Ценности теперь относительные, нет абсолютных ценностей. А жизнь такая короткая. Да еще бомба! А в один прекрасный день ты можешь проснуться и обнаружить у себя какой-то бугорок, и аллегоп - это рак.
- Я знаю. Чего ты хочешь от жизни, Лео?
- Я хочу стать знаменитым, могущественным и богатым. Этого хочет каждый, но не у всех хватает наглости признаться. Моральные люди просто отсталые. Они пока себя не понимают.
- Может, ты и прав, - сказала Мюриель.
- Ты согласна, старушка? Давай станем вместе малолетними преступниками. По крайней мере, это какая-то социальная роль.
- Только я не думаю, что это имеет смысл - пытаться стать тем, что ты называешь безнравственным. Мне кажется, условности проникли глубже, чем ты себе представляешь.
- Ты хочешь сказать, что я поступаю в соответствии с моралью, но действую другими средствами? Что за ужасная мысль!
- Возможно. Что еще ты делаешь, тренируя себя в безнравственности?
- Я как раз собираюсь продемонстрировать.
- Что?
- Я хочу, чтобы ты одолжила мне денег.
Мюриель засмеялась:
- Полагаю, для того, чтобы ты потренировался не возвращать их назад!
Она повернулась и посмотрела на Лео. Лицо его стало розовым и влажным от тумана. "Кожаная" шапочка потемневших волос сделала его похожим на гонщика или юного гладиатора.
- У меня нет денег, - добавила она. - А сколько тебе нужно?
- Семьдесят пять фунтов.
- Ничем не могу помочь тебе. У меня нет ни гроша.
- Очень плохо. Но стоило попытаться, не правда ли? Ты могла оказаться чертовски богатой.
- А зачем тебе деньги?
- Видишь ли, это связано с девчонкой.
- Хмм. Может, тебе лучше что-нибудь украсть? Это было бы вполне безнравственно.
- Знаешь, я, пожалуй, так и сделаю. Я уже некоторое время ощущаю, что должен совершить какой-то поступок. В действительности я еще никогда не совершал поступка. А ты?
- Множество. А теперь, я думаю, нам лучше уйти.
Разговор, сначала позабавивший и развеселивший Мюриель, теперь стал угнетать ее. Возможно, потому, что стало еще темнее.
- Знаешь, я думаю, ты - чудо. Ты нечто совершенно особенное. Свободная женщина, свободная, как мужчина. Я буду твоим кавалером. Ты будешь ставить передо мной задачи. Как рыцари и дамы. Извини, что я наврал тебе.
- Ничего. Только в будущем не тренируйся на мне.
- Послушай, может, тебе следует наказать меня за ложь?
- Возможно. Какой способ ты предлагаешь?
- Не знаю. Я должен заплатить штраф?
Мюриель, начавшая было подниматься, снова вернулась к быстро бегущей воде. Теперь она была пурпурно-серой.
- Ты должен принести жертву Темзе.
- Великолепно! Что я должен принести в жертву?
- То, что у тебя есть с собой и чем ты дорожишь.
- Я знаю. Шарф из моего колледжа. Я его действительно люблю. Это будет символизировать восхитительную жизнь без математики.
Он шагнул вниз, срывая шарф с шеи, и широким жестом швырнул его в воду. Шарф бесшумно упал, потемнел и не успел погрузиться, как его унесло в круг тумана.
Все произошло так быстро, что Мюриель онемела от огорчения. Это было жестоко, как будто кого-то утопили. Она поднялась на верхнюю ступень.
- Подожди минуту, Мюриель. - Лео был рядом с ней. - Что?
- Мюриель, ты тоже солгала.
- Солгала?
- Тебе вовсе не тридцать четыре, моя дорогая.
Она засмеялась, прислонив голову к стене:
- Хорошо. Мне не тридцать четыре. Но я не скажу тебе, сколько мне. Довольствуйся тем, что я старше тебя.
- Старшая женщина. Ничего не поделаешь. Но послушай, не кажется ли тебе, что ты тоже должна заплатить мне штраф?
- Может быть. Какой же?
- Поцелуй меня.
Прежде чем она успела двинуться, он уперся в стену по бокам от нее и уже закрывал глаза. Они стояли неподвижно, губы к губам. Глаза Мюриель тоже закрылись.
Глава 7
Маркус Фишер решил, что обстоятельства складываются так, что непозволительно дать им зайти еще дальше. Он звонил брату не менее шести раз и получал отпор от непроницаемой Пэтти. Телефонные звонки доходили только до нее, твердой и непреклонной. Его письма к Карелу и Элизабет оставались без ответа. Он сидел в своей комнате в Эрлз-Корте, наблюдая, как становится совершенно темно в три часа дня, и пришел к заключению, что больше не в состоянии работать. Если звонил его телефон, то это всегда оказывалась Нора.
Свою книгу с рабочим названием "Мораль в мире без Бога" Маркус начал писать перед Рождеством, писал быстро и надеялся, что ему удастся так же быстро продолжать работу. У него было много материала, нужно просто привести его в порядок. Он решил отказаться от исторического введения и не упоминать имен ранних мыслителей. Пусть критики определят его пристрастия. Он будет говорить просто, опираясь только на свой авторитет, и его ясная, как хрусталь, и надежно выстроенная аргументация не нуждается в ссылках на других, хотя он мог скромно признать, что в конце концов является последователем Платона.
Его цель была, как он провозгласил, демифологизация нравственности. По сравнению с этим демифологизация религии, которой так жизнерадостно и бездумно занимались теологи, была делом сравнительно меньшего значения. Лишенная мифа религия может умереть, но нравственность должна остаться жить. Религия без Бога, веками неустанно развивающаяся из богословской логики, не представляет собой ничего, кроме полуосознанного понимания того, что эпоха суеверий окончена. Ее возможным следствием была мораль, лишенная Блага, представляющая собой действительно серьезную опасность. Маркус намеревался спасти идею Абсолюта в морали, показав, что она заключена в любой человеческой деятельности, которая может быть подвергнута этической оценке на ее первоначальном уровне. Делая это, он стремился избежать как теологической метафоры, так и незрелости экзистенциализма, ставшего Немезидой академической философии.
Он закончил первую главу, озаглавленную "Метафизика метафоры", в которой доказывал, что идея духовного мира как чего-то авторитарного, магнетического и изолированного не может рассматриваться в качестве метафизического понятия. Черновой набросок раздела, объясняющего роль Прекрасного как духовного откровения, он пока отложил и, возможно, использует как кульминацию всей книги. Теперь Маркус работал над главой, которая называлась "Некоторые основные образцы оценочных суждений", но сейчас пришел к заключению, что совершенно не способен продвигаться. Он отложил решение о введении идеи априорного синтеза и был сейчас почти парализован этим, потеряв способность быстрого восприятия. Его теории больше не излучали собственной энергии. Их победила высшая сила. Он не мог думать ни о чем, кроме Карела и Элизабет, и вел долгие воображаемые разговоры с братом. А образ Элизабет, ее новое лицо женщины, прикрытое, как вуалью, светлыми развевающимися волосами, провожало его до постели и преследовало даже во сне.