Вы держите в руках юбилейную 50-ю книгу, написанную и изданную мною.
О ее содержании говорит само название "Колымское эхо". Это прошлое Колымы, с её ужасами, дикими фактами, ставшими историей этого края. Конечно, некоторые моменты шокируют своею жестокостью. Но... Это было. И от прошлого, а знать его нужно, никуда не деться. Знать эту сторону жизни надо, чтобы не повторять прошлых ошибок в будущем.
Пусть оно будет светлым у каждой судьбы.…
Содержание:
Глава 1. НОЧНЫЕ ГОСТИ 1
Глава 2. ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ 8
Глава 3. КОЛЫМСКИЕ ОТМОРОЗКИ 16
Глава 4. РАССТАВАНИЕ С КОЛЫМОЙ 22
Глава 5. УГРОЗЫ И РАСПЛАТА 30
Глава 6. ПУТИ-ДОРОГИ ДАЛЬНИЕ 37
Глава 7. БЕГЛЕЦЫ 45
Глава 8. ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОШЛОГО 53
Эльмира Нетесова
Глава 1. НОЧНЫЕ ГОСТИ
Женщина и сама забылась. Шла знакомой дорогой мимо сплошных могил и то ли напевала, то ли молилась вполголоса.
В морозной тишине далеко разносился ее голос. Но она шла без оглядки. Кто мог встретиться на промозглой пустой трассе, где с обеих сторон никого, кроме могил, не было.
Сзади Варвары верной тенью бежал волчонок. Единственное преданное бабе существо, следовавшее за женщиной всюду, шаг в шаг. А и куда ему деваться, другого пристанища не знал. Еще совсем маленьким подобрала Варвара замерзающего, полуживого звереныша в заледенелой тундре. Других его собратьев сожрали взрослые волки. А этого не приметили. Так бы и замерз, не случись Вари. Та сжалилась, сунула зверька под телогрейку. Тот, по дороге домой, согрелся и ожил, стал подавать признаки жизни и первым делом обоссал бабу до самых сапог. Та ругнулась незлобиво и, придя домой, накормила найденыша. Отвела ему место рядом со своею койкой и ни на шаг от себя не отпускала.
Впрочем, отпускать было не от кого. Во всей округе на долгие километры ни одной живой души, кроме погоста. Понятное дело - Колымская трасса. Все живые поумирали. А покойники добровольно на этот свет не выскакивают. Им при жизни надоел белый свет. Да так, что и нынче глаза б его не видели. Лишь иногда из какой- нибудь могилы послышится стон или шорох.
Варьку этим не напугать. Знает, вода под мертвеца попала, а теперь вот хулиганит, пугает прохожего всякими звуками. Волчонок, подросший за это время, давно перестал обращать внимание на всякие страсти, лишь изредка порыкивал и ускорял шаг, нагоняя хозяйку. Она единственная была его другом и родней. Могла отшлепать по заднице или погладить по жесткому загривку, ей дозволялось все. Он был другом и охранником, единственным собеседником. Он даже умел подпевать, но о том знала только Варя. Когда Султан уставал, она брала его на руки. В холодные, зимние ночи укрывала тулупом. Кормила тем, что ела сама. И кроме них, никого не было. Они не любили и не признавали чужих. Потому в дом никогда не ступала нога постороннего. Да и откуда ему взяться? Варвара жила в пустующей зоне, куда и под автоматом никого не загонишь.
Сама зона давно развалилась. Зато домишко, где когда-то помещалась спецчасть, стоял, как новый. Его не брало ни время, ни погода. Оно и понятно: сложенный из кирпича он смотрелся отменно, был теплым и обеспечивал приработок бабе.
Варька в свободное время подрабатывала здесь смотрителем. Водила по вымирающей зоне редкие экскурсии туристов, какие, глядя на остатки зоны, ахали от ужаса и удивления:
- И как здесь могли жить люди?
Варька, услышав такое, лишь усмехалась краешками губ, но молчала. А и что скажешь несведущему, ведь все равно не поверит.
- Слушай, ведь она поет! - послышалось сзади внезапное. Султан, остановившись, зарычал на незнакомый голос. Глянул на хозяйку вопросительно, дескать, что делать с этими чужаками? Взялись непонятно откуда, прутся неизвестно куда. А если к ним в дом на всю ночь завалятся? Места там не так уж много. Да и не любили эти двое посторонних. А в ночи, да по холоду из дома не выкинешь. По закону Севера делись человек углом и теплом. Такое оно правило не только на Колыме, на всем Севере.
Варька, заслышав незнакомые голоса, поневоле остановилась:
- Куда это вас на ночь глядя несет?
- Да вот автобус сломался. Придется до первого жилья пехом...
- Тут хоть до первого иль последнего, десятки километров. А и жильем его не назвать, так, пристанище временное. Да и то, если пустят,- усмехнулась колко.
- Но сама где-то дышишь?
- Я? Обо мне чего брехать впустую? Где хошь переночую. Я тут своя. А вот вы приезжие, это по одежке враз видно. Такие и часу у нас не проканают.
- Тогда веди к себе! - послышался сиплый, нахальный голос.
- Ишь, вострый! Вишь, ни одна иду. Как мой дружок вас воспримет,- кивнула на Султана.
- Иль не северянка? Куда деваться нам в такую лютость? А до ближайшей зоны еще с десяток километров. Пока до нее доберемся, сами замерзнем к едрене матери.
- Да! Колотун знатный! - послышался второй скрипучий голос. И человек добавил:
- Неужели не пустишь побыть у тебя до утра?
- Куда ж я денусь? Коль навязались на шею, ночуйте. Черт с вами, угол не отгрызете. Ступайте вон в хату. Но спать будете на полу. Постелей запасных не имею,- предупредила заранее.
- А мы не из привередливых.
- Да может Мишка до утра отремонтирует свою керосинку!
В доме мужики совсем ожили. Содрав с плеч куртки, стоявшие колом, разулись и первым делом взялись за печь. Растопив ее в считанные секунды, подсели поближе к огню к закипавшему чайнику. Назвали имена. Один - круглый и маленький, стриженый наголо, назвался Сашкой, второй - Игорем.
У Сашки были большие светлые глаза, толстые губы, круглое улыбчивое лицо. Игорь был плешатым. Глаза словно убежали в череп и надежно там спрятались. Красный, рябой нос и широкий узкий рот не понравились даже Султану. Волчонок, рыкнув на человека, отодвинулся от него в темный угол, затих.
- Мы сюда в командировку. Ненадолго. По делам. А там снова к себе домой. Наведаемся ли сюда когда-нибудь еще, кто знает,- с сомненьем покачал головой Саша. И добавил тихо:
- Каждого из дома свое гонит. Одних дела, других - память. Она, как заноза, всю жизнь точит.
- Да какая заноза может застрять на Колыме? Все наши горести и болячки нынче в земле лежат. Им плевать на наши боль и память - откликнулась Варвара, собирая на стол ужин.
- Ох, и не скажи, Варенька. Вот меня чего черти принесли сюда, отца ищу. Здесь похоронен. А где именно, не знаю. Вот и взял в проводники Игоря. Он тут всякую пядь назубок помнит. Такая у него была служба собачья. Другой пес оскорбится на эту работу. А его приморили, говорит, заставили.
- А как еще скажешь, если иного слова нет. Не согласишься, убьют, согласишься, хоть сам стреляйся. Вот и работа... Собака хоть знает на кого и за что брешет, тут же, вовсе не знавши, не до знакомства было. Все наспех, второпях. А когда одумались, самих жуть взяла, что натворили. И, главное, не исправить,- умолк Игорь, поддерживая кулаками тяжеленный лоб, нависший гирей над лицом.
- Вы ешьте! - подвинула хозяйка горячую картошку, рыбу и капусту. И спросила:
- А что за работа, какую из-под палки делать пришлось?
- Да небось слышала обо мне. Бондарев я. Игорь Павлович! Бывший прокурор Колымского края!
- Батюшки! Самого черта в дом запустила,- всплеснула руками Варя. Сашка надтреснуто рассмеялся:
- Хорошо хоть матом не обложила.
- Это хуже мата чертом назвать. А спроси, своею ли волей согласился? Ведь как просился на фронт! А мне по локоть отмерили. Велели заткнуться наглухо. Иначе, мол, без войны передовую устроим. Да так, что и не порадуешься. Поставим к стенке и полную обойму всадим за отказ выполнять поставленную задачу. На твое место найдется много. Все знают, что будет за отказ. Это хуже дезертирства, предательства. И выложили на стол гору дел вместе с готовыми приговорами. Все к расстрелу. За что, про что, вникать некогда,- вздохнул Игорь Павлович тяжко.
- И ты стрелял? - изумилась Варвара.
- Это уже не мое дело. Стреляли другие. Я только подписывал, ставил свое согласие. Хотя обязан был изучать каждое дело. Но когда? Если за неделю поступали сотни дел. А разобраться надо в десять дней. Как успеть? Я же не двужильный. Я к утру все те приговоры подписывать не успевал.
- А к чему твоя подпись требовалась? - встрял Сашка Иванов, добавив:
- Попробовал бы не согласиться с особой тройкой. Тебя самого вместо осужденного к стенке поставили б!
- Это верно, но споры возникали.
- Какие?
- Бабку расстрелять хотели. Удалось спасти, ее невестка оклеветала. Я доказал обратное. Бабка на хлебокомбинате грузчиком работала. Не воровала. Это и проверки подтвердили. Зато в войну была разведчицей, командира отряда разыскали. Он уже Героем Советского Союза стал. Сталин к нему прислушался. Да толку что? Пока его жалоба Сталина сыскала, бабуся Богу душу отдала. Приковали ее к тачке и на рудник послали. Много ли старой надо? Ноги в неделю до костей содрала. На таких не походишь. Короче, накрылась старая в день, когда ее помиловали. Вся отрада в том, что похоронили как вольную, отдельно от зэков. А какая разница мертвому, где закопают. Так вот и похоронили. Мне выговор за недогляд. А обидно... Ведь я первый шухер поднял, оказалось, на свою шею.
- К ней кто-нибудь приезжал?
- А то как же? Сын! Еще благодарил меня
очищенное имя. Говорил, что оно дороже жизни,- угнул голову Бондарев.
- Как же ты после этого сам живешь?
- Тебя бы на мое место,- огрызнулся Игорь Павлович и ответил резко:
- Сколько невинных через Колыму прошли, всех и не счесть.
- Они не снятся тебе?
- Если б все снились, я ни одной ночи не спал. Поначалу тяжко было, а потом ничего, привык, как и все мы свыкаемся.
- Выходит, мы тож со своей долей стерпелись. Моя старушка тоже в кандалах померла. Тачку с породой возила с рудника. От старателей, на промывку. Так вот тоже до костей ноги ободрала. А врачей на всем прииске не было. Кои и водились, так только для начальства, для больших людей. Мы никто, так, черви. Вот и ушла моя мамка. Ей сорока не было. Цветущей женщиной была. Оно и на Колыму не по своей воле попала. Работала дояркой. И трехлитровый бидон молока принесла под фартуком. На ту беду соседка в доме оказалась. Не увидела, что голодные дети голосят. А вот молоко враз узрела. Своей коровенки не имелось. Не за что было купить. На это не глянули. И через два дня отправили на Колыму, на целых пять лет. Нам и думать не надо было, кто нафискалил. Итак знали. Только и ей не повезло. Стащил ее старший сын моток рубероида, чтоб крышу подлатать, совсем она прохудилась. Все с неба на головы лило. Но деревне рот не завяжешь, рубероид не скроешь, он бельмом в глазу у всех стоял. Так этот и вовсе десять лет получил. И хотя отец его фронтовик, никто не вступился.
- А кто вступится, чтоб самому рядом встать? Такого себе никто не пожелает. Вот и работал на трассе все десять лет. Вернулся глубоким стариком, хотя забрали парнем. Потом реабилитировали. А что толку. Недавно помер, но и не жил, и не умирал. И все детям своим наказывал, никогда не завидовать чужой удаче и не смеяться над соседским горем, чтоб самому в эту яму не попасть. Эта пакость ему до конца жизни не простилась ни деревней, ни моей семьей.
- А где ж похоронили ее?
- Здесь закопали. Вместе со всеми. Ее не столько ноги, сколько обвалом накрыло. Враз семерых баб. Если бы без тачек были, конечно, убежали. А с груженными, ни то бежать, идти тяжко.
- Ты сам когда-нибудь таскал тачки? - спросила Игоря Варя.
- И мне доставалось. Я тоже из деревни. Сама знаешь, на чем в поле навоз вывозили из сарая. А я, как старший изо всех, за коня работал. И пахал. Так что не хотелось мне в том говне до конца жизни ковыряться, решил в науку пойти. Ох, и орала моя родня. Легко ли с дому отпускать тягловую силу. Все остальные были мелкие, слабосильные.
- Лучше б ты в том говне остался.
- Это верно. Сколько раз сам о том думал.
- Жаль, что выжил,- вздохнул тяжко. И замолчал.
- Ты знаешь, мне в этой жизни никто не помогал, даже свои. Везде сам, всюду один упирался,- хлюпнул Бондарев и увидел, как Иванов погрозил ему пальцем:
- А вот и не пизди! Чего хнычешь? Я твою трудовую книжку, когда в руки взял, чуть не озверел. Хотел враз отказать, да одумался вовремя. В те годы на вашего брата особое гоненье было. И куда бы ты ни появился, в куски порвали б за прошлые подвиги. А и кто бы взял тебя? Вот и пожалел. Хотя к работе газетчика у тебя и сегодня способностей нет. Писать не умеешь, люди тебя не терпят, сам все это знаешь. Сколько лет работаешь литсотрудником, а ничему не научился. Но терплю, сцепив зубы, надо ж человеку самому на свой хлеб зарабатывать. Вот и держу в редакции, хотя ты и нынче круглый ноль.
- Знаю, Сашка. Сам все понимаю, но куда подамся. Кто меня реабилитирует, а разве я больше других виноват.
- Игорь, хоть помолчи! - взорвался Иванов.
- Я жил хуже всех вас.
- Чем?
- Вы жили в страхе, а я под прицелом. И ни влево, ни вправо ни шагу. Каждый чох на слуху. Да что мне оправдываться, сам все знаешь. Только не думал я, что в мою трудовую заглянешь. Но от нее, как Султану от блох, никуда не деться. Они хуже любой кары, клеймом въелись в саму душу. И не отделаться, как от проклятья.
- Не надо хныкать, Игорь! Тебя на твоей работе никто не держал за душу насильно. Ты в любую минуту мог уйти, оставить свою работу А захотел бы, ушел на фронт, как сделали многие. Насильно никто никого не держал. Замена всегда нашлась бы. Ты это знаешь не хуже других,- отмахнулся Александр Евменович, глянув на Бондарева.
- Не я один, многие хотели уйти на фронт. Во всяком случае, на войне хоть и погибают, то лишь один раз. Мы подыхали каждый день, от страха. Нам прощалось многое, но, не желание оставить работу. Мы слишком много знали и это нам не прощалось. Потому, за нами следили всюду, за всяким шагом. Даже за жизнью в семье. И когда меня оставила семья и жена с сыном ушли, их никто не искал. А почему? А я искал, куда они делись. Ведь не могли исчезнуть бесследно, тем более, в то время, когда за всеми велась тотальная слежка. А ведь они были моей семьей.
- А почему они оставили? Почему ушли от тебя?
- Видишь ли? В последнее время стали сдавать нервы, и я частенько начал выпивать. На работу приходил с похмелья. Думал, заметив, выкинут. Но как бы не так. Все видели, но делали вид, что ничего не замечают. Но жена с сыном не выдержали. Поднялся скандал, и я в запале, а может с дури, ляпнул им, чем занимаюсь целыми днями с утра до ночи. Оба словно остолбенели. Они смотрели на меня, не веря своим ушам, а потом быстро собрались и ушли, даже не попрощавшись. Назвали напоследок негодяем, еще какими-то нечистотами, бросили в лицо какие-то документы, тряпки, с тех пор я их не видел. Когда начал интересоваться ими, мне откровенно ухмылялись в лицо. Но без конкретного ответа. Его так и не получил до последнего дня. А уж куда ни писал. Будто в бездну пропадали все мои обращения. И я понял, что никому не нужен. Случись что-нибудь со мной, исчезну вот так же бесследно и никогда, нигде не вынырну. Иногда было жутко от такой учас- ти. Я много раз уходил в запой. Пил один, вернее, с зеркалом. Садился напротив, нахваливал себя и пил. Так было проще пережить случившееся. Меня не останавливали, не одёргивали. Лишь один раз вызвали и предупредили, мол, что, мало одного случая с семьей. Второй устроить проще. Договаривать не стали. Сам понял, без слов. И завязал. Дошло, что и этим ничего не добьюсь. Замкнулся, как в скорлупе. Ни с кем я не дружил и не общался. Поделиться наболевшим тоже было не с кем. Зато часто стал выезжать в зоны, изучал дела. Многое узнал я в этих поездках. Такое, что и теперь душа леденеет от воспоминаний. Но о многом жалею и теперь.
- О чем? - изумился Евменович искренне.
- Пойми! Не все было плохо и тогда,- выдохнул Игорь Павлович.
- Что ты сказал? - не поверил в услышанное Сашка.
- Ну, возьми, к примеру, цены. Снижения были каждый год. В марте. И все ждали их, как великий праздник. И это брехня, что снижались они на несуществующие товары. Понижались они на то, что имелось в наличии. Теперь мы о том забыли. А я еще пацаном помнил, как ложились на пол и записывали, что на сколько подешевело. На харчи и тряпки, все было важно, особо в деревнях, где заработок шел на копейки.
- Зато и налог брали с каждой курицы,- напомнила Варя.
- А теперь не так? То же самое! За все шкуру дерут. Тогда не брали налог за землю, не платили за воду Бензин и солярка стоили копейки. А нынче это почем, сравнения нет. Повышают пенсии и тут же растут цены на все разом. Вот тебе и добавка!
- Это верно. Вон у наших людей дети учатся в школе, институтах. Так мало учебники не докупишься, учатся дети за деньги, да еще за какие. Раньше обучение было бесплатным. Хоть в академию поступай. От учебников и формы, да и само обучение ни копейки не стоили.
- Зато каждый диплом отрабатывали. Года на три как зашлют в глухомань деревенскую, и меси там говно по колени,- фыркнул Иванов.
- Кстати, безработицы не было. Все были обеспечены работой и зарплатой, специалистам жилье давали, не то, что нынче.
- Ладно, молодые, эти пройдохи свое из горла вырвут. А вот фронтовики, те за всякую боевую награду получали. И немалые деньги. Где это теперь? Уж сколько ветеранов осталось, можно было бы вернуть эту льготу. Иль возьми жилье. В то время всяк фронтовик получал квартиру в первую очередь. Да не какое-то бросовое, а полноценное. И ремонт в нем делался за счет государства. Где это теперь? А путевки в санатории, на курорты, в пионерские лагери, все выдавалось. Теперь о том забыли. Но мыто помним и сравниваем, как тогда относились к фронтовикам и как теперь,- сопел Игорь Павлович.
- Ох, и больной этот разговор, что душу трепать нынче? Вот тогда к каждому празднику детям подарки давали. Целыми кульками, а в них чего только не было. Яблоки, мандарины, печенья, конфеты, попробуй теперь купи за свои кровные, пупок сорвешь. А ведь тогда бесплатно давали, на каждого ребенка,- вспомнила Варя, шмыгнув носом.
- И тебе?
- А то как же иначе, как и всем тем, у кого воевавшие были.
- Как же мать? Она ж была судимой!
- И что? Она, родимая, за свое крест несла. А мы свое имели. Тут нельзя брехать. Что было, то было, забывать никак нельзя. Не вчера в свет выкатились.
- Да только ли это? Всего и не упомнишь. Много было льгот, все поотнимали,- посетовала баба.
- Так хорошо жили, что молоко воровали, жрать было нечего. И за бидон молока на Колыму упекли, вот это подарок, лучше век такой не получать,- возмутился Евменович.