Колымское эхо - Эльмира Нетесова 2 стр.

- Зато воровства не было. О мошенниче­стве, наркоманах и не слышали. У нас в сельпо баба работала. Толстенная тетка была. Как ко­рова стельная. Ее чтобы вокруг обойти, полдня потратить надо. Но и ее сгребли. За три копей­ки на пять лет угодила на Колыму. Сдачу не додала одной старухе. И попала, как курица в суп. Ох, и ревела баба белугой, когда с хаты выскребли. В чем была, в том и забрали. Я бы молчала про нее, ну она над нами изгалялась, все ворами обзывала, а тут незадолго и сама накрылась,- вспомнила Варя с усмешкой, до­бавив едкое:

- А не смейся над чужой бедой, своя на хвосте повиснет.

- Да что там чужие люди? Вон я на зону прикатил вместе с двумя следователями. А там свой земляк-пчеловод. За литровую банку меда, что внукам взял, десять лет получил. Никто не глянул, что воевал мужик всю войну До самого Берлина дошел. Домой в деревню без единой трофеи вернулся. В чем ушел, в том воротился. Три зимы на трассе вкалывал. Совсем калекой сделался. А в четвертую зиму амнистировали деда за незначительный ущерб. Так он после возврата с Колымы из хаты почти не высовы­вался. Все в доме сидел. Белый стал, как ко­лымский сугроб, аж глянуть жуть, про Колыму не говорил, только плакал. Во, до чего человека довели. Правда, награды воротили и на работу возвернули со временем. Так дед, будто оне­мел. Слова сказать боялся, все оглядывался, а не стоит ли за плечами стукач. Его война так не измордовала как Колыма. Душу в нем замо­розила, человека погубила,- вспомнила Варя.

- Тебе ль его жалеть? Свою мать тут оста­вила. А кстати, чего в деревню не возвраща­ешься?

- Не к кому, милок. Вся моя родня нынче на погосте. А какая разница на каком кладбище жить. На этом или на деревенском. Там есть кому доглядеть могилы, а тут мамку одну нельзя бросать. Своя кровинка. Кто-то должен жить рядом, навещать, утешать. Да и привыкла я здесь. Столько лет прожито.

- Ничего себе! Людей сюда в наказание при­возят. Чтоб мозги заимели те, у кого они "по фазе" поехали. Ты ж добровольно в кандалы влезла. Неужель здесь привыкнуть можно? Иль деньги держат? - удивился Александр Евменович.

- На заработки грех жаловаться. Получаю не меньше мужиков. Но не в том главное. Я тут своя, не пришлая. А в деревне кто теперь по­мнит? Я оттуда ребенком уехала, колымчанкой стала, почти коренной. Все насквозь знаю. Не зря в гиды определили. Помню, как последние зэки отсюда уезжали. Все до единственного. Многим тоже некуда было вертаться. Ну, кто к родне или лучшей доли в свете искать поехали. Мне это ни к чему. Дальше Колымы меня никуда не пошлют. Некуда. А я к этим местам привычная.

- А неужели не скучно одной? - удивился Иванов.

- Я не одна. Тут мамка рядом. И другие зна­комые. Многих и теперь в лицо помню, каждого поминаю, свечи ставлю всем. Тут редко кого на­вещают, вот я и присматриваю могилы. Авось кто-то меня добрым словом помянет, не пройдет мимо бездушно. Может Султан, когда помру, свою стайку приведет в гости. И взвоют они тут хором, звери на человечьем погосте. Значит, по­жалеют. Больше оплакать некому.

Иванов задумчиво смотрел в окно. За ним все еще стояла глухая ночь.

Ведь вот не просто рядом, среди могил жила женщина и не жаловалась, не сетовала. Прики­пев однажды, навсегда привыкла к Колыме.

- А вы бывали в отпуске в своей деревне, навещали родню? Ведь может кто-то помнит и любит. Там семью сможете создать, родить ребятишек. Полноценной женщиной заживете. Забудете все, что связано с Колымой.

- А вы зря меня жалеете. Я сама так реши­ла. Вот мамка умирая, все плакала, мол, когда уеду, останется она тут одна, с песнями волков и пурги. И то, и другое здесь не новость. Я по­обещала, что не уеду никуда. Она тогда не по­верила. Но ведь годы прошли, а никуда не тя­нет. Приехала я в отпуск в свою деревню. Все заброшено, запущено, заколочено, словно на погост попала, заблудилась. И народ изменил­ся, ругливый, ленивый и злой. А уж пьяных сколько! С утра до ночи бухают. И старухи, и де­ти. В огородах редкие бабки ковыряются. А му­жики, какие еще уцелели, прямо среди дворов спят. И не добудишься.

- От безысходности. Работы и заработков в деревне нет.

- Но раньше такого не было. Всем работа находилась, каждый при деле был. И пить по черному никто бы не подумал. За это наказать могли, опозорить. А теперь кто чего боится?

- Ни в том дело! Стыда век не имелось, а вот лень всю жизнь одолевала,- встрял Бон­дарев. И подумав, продолжил:

- Ведь вот я свою работу долго ненавидел, покуда с России не стали привозить всякую не­чисть- полицаев, старост. Всех, у кого руки в крови. Они, гады, показывали немцам на се­мьи, где мужики воевали. И верите, где фаши­сты не решались, так эти изверги с семьями расправлялись. То детей, то стариков стреляли, в колодцах топили. То за ноги схватят и головой об угол. А много ли ребенку надо? Целыми се­мьями губили людей. А сюда привезли, такими ягнятами прикинулись. Ну, да мы уже знали о каждом из сопроводительной. Понятно, что жа­лости не было. Схватишь такого дедочка за жабры, он тут же зубы покажет, да еще какие. Вот этих мы и посылали на трассу, в самые гиблые места, где дышать нечем от комарья. Где клюква была подарком с неба. А что де­лать? Не всегда машина проезжала мари и топи, случалось, буксовала. Вытянуть ее ника­ких сил нет. Вот тут и набрасывались на клюк­ву как озверелые. А она, оттаявшая из-под сне­га, ну чистая кровь. Ну, нажрутся ее пригорш­нями. Встанут, все рыло словно в крови. А куда деваться. Клюкву так просто не отмоешь. Ма­шина по ней пройдет, кровавый след далеко за колесами тянется. Аж с души воротит есть та­кое месиво. Этим все нипочем. Видать, при­вычные. И жрать кровь, и ходить по ней душа не дрогнет. Ко мне с десяток таких подброси­ли. Ну, не щадили. Загоняли на такие участки, где ни одна живая душа не выдержала б,- рассказывал Бондарев.

- Оно и своим не легче доставалось,- слов­но опомнилась Варвара.

- Своих щадили.

- Не бреши, знаем, как жалели. Всю брига­ду фронтовиков загоняли в болота и топи. Там они в худых сапогах вкалывали часами. А ноги у всех израненные, помороженные, сплошные гнилушки. Случалось, падали лицом в грязь. Кто хоть раз помог встать? А ведь эти люди воева­ли, по случайности попали в плен, сюда их на лечение присылали. Чуть упал, обойма нагото­ве. И старых, и молодых косили, никого не по­щадили, даже не хоронили. Болото и топи все сожрали и скрыли. А ваши только хохотали. Мол, меньше мороки с этим отребьем. А ведь они герои. Ваши с ними как обошлись?

- Я в этой компании не был. Не могу отве­чать за всех,- покраснел Бондарев.

- Да что там мужики? Баб не щадили. За­мешкается какая, так вламывали, что забыва­ла, зачем пошла за куст. Оттуда на карачках выползала, если сил хватало выбраться,- по­бледнела Варя.

- Ой, как много зла скопилось в одной го­лове! Может, оно и лучше пойти спать, пока еще есть время,- предложил Игорь Павлович.

- А знаешь, ты прав. Пора и честь нам знать, завтра нелегкий день предстоит. Надо поспать хоть немного. Времени мало остается. Давай на боковую,- предложил Евменович. Мужики вско­ре улеглись, но сон не сразу одолел обоих. Бон­дарев еще долго крутился с боку на бок. Иванов, засыпая, все что-то бормотал во сне, с кем-то спорил.

Быстро уснула только Варвара. Погладив на ночь Султана, вскоре тихо засопела.

Волчонок осторожно приблизился к чужакам. Вот этот, с тощим кадыком ему сразу не понра­вился. Перекусить бы это горло. Чего стоит? Один миг...

- Но и в своей стае не все хорошие. Случа­ются совсем злые и гадкие. Но ведь и их прихо­дилось терпеть. И не ему одному, а всем. Пусть люди сами разберутся в своей своре. Так будет правильней,- обнюхал волчонок головы гостей и, осторожно переступив обоих, пошел к посте­ли Вари. Хозяйка она и есть хозяйка,- свер­нулся калачиком возле койки и спокойно уснул. Во сне он увидел все ту же Колымскую пургу и заскулил.

Утром мужики чуть свет побежали на трассу, в надежде поймать попутную машину. Мороз стоял одурелый, за сорок зашкаливало и не ветерка, не солнышка. Сплошная муть, угроза свирепой и долгой пурги.

- Я в своих "прощай молодость" долго не выдержу. Врежу дуба прямо на обочине. А тебе меня не поднять. Короче, "крышка" нам. Води­лы тоже не дураки. По такой погоде хрен кого выманишь из хаты. К Варьке переться неловко. Сам знаешь, не звала прощаясь. А незваный гость хуже татарина. Что теперь делать бу­дем? - колотился Бондарев от холода.

- Ждать! - резко осек Сашка.

- Кого? Уже два часа стоим и ни одной драндулетки. Замерзнем на хрен.

- Не хнычь, твою мать, хватит сопли на уши вешать.

Они всматривались, вслушивались, но, не

звука.

- Слушай, сегодня же выходной. Чего ждем, все бесполезно, пошли к Варе,- первым свер­нул на тропинку Игорь.

- Нет ее дома. Видишь, вон она! У могилы голосит,- стали подходить осторожно и услы­шали голос женщины:

- ...Голубка ты моя. Иль думаешь, я не зна­ла, за что тебя заковали в кандалы? Святая моя! Не поддалась начальнику зоны, не уступи­ла по бабьей части. А уж как он добивался тебя, всю измордовал, но у меня не было сил всту­питься, маленькой была и слабой. Только пла­кала. Ну чем могла одолеть того бугая? Такого слезами не прошибешь. Я всякое видела. И как он бил тебя в грудь кулаками, а коленом в про­межность. Но ты все выдержала, даже не пла­кала, хотя все губы искусала в кровь, но молчала. Он пригрозил, что убьет тебя. Но ты не попро­сила пощады. Другие уступали ему. Ты не стала позориться и молча перенесла все муки. Тебя выкинули из кабинета, когда ты была уже без сознанья, а и я выскочила из-под стула. Вот тогда велели, если выживешь, заковать в кан­далы.

Варвара всхлипнула, слезы передавили горло:

- Лапушка! Прости! Я была совсем ребен­ком и не могла вступиться. Помнишь, как мы вместе с тобой спали в тачке на холоде, а по­том бабы забрали меня к себе в барак. Но я не покинула, всегда была с тобой. Научилась ку­саться. За это получала по морде. У меня отни­мали даже вонючую баланду. А тебе и в пургу не разрешали заезжать в барак. Все ты вынес­ла и стерпела. Мне так больно, что не сама отплатила за тебя кабану. Ведь ты знаешь: его расстреляли по приказу. И убил его охранник. Но тебя уже не было в живых. Бог твое увидел и сам наказал. Я радовалась, что твои муки не прошли даром козлу. К нему на могилу никто не приходит. За все годы ни одна душа не на­вестила. И я, конечно, не могу простить. Я и те­перь проклинаю его. Ведь это он отнял тебя у меня, единственную кровинку, самого род­ного человека.

Варя резко оглянулась на хриплый, надсад­ный кашель Бондарева.

- Чего топчетесь? Это моя могила. Берите ключи, идите домой,- встала баба с колен. Ноги от холода свело.

- Пойдем с нами! - взмолился Игорь, по­дав бабе обе руки.

Та встала. Отгребла снег от ажурного креста, утонувшего в снегу по плечи.

- Дай помогу! - отодвинул бабу за спину и будто двумя лопатами сдвинул снег от креста. Из-под него проглянула лужа оттаявшей клюквы. Она была похожа на кровь, проступившую из земли.

- Пошли, Варя! Нам сегодня не повезло. Нет машины, выходной всех удержал дома, а мы забыли. Чуть не замерзли на трассе. А Колыма склероза не прощает. Разреши нам с Сашкой переночевать у тебя еще одну ночь. Поверь, мы тебе не помешаем.

Они шли, шатаясь от холода. Ноги заплета­лись, руки не сгибались, из глаз морозом вы­шибало невольные слезы. Но люди шли, сна­чала медленно, тихо, потом быстрее. Они луч­ше других знали, кто остановится на Колыме, тот умрет, ибо каждое движение и дыхание - подарок самой Колымы. Отнять все это у чело­века ей ничего не стоит. А значит, надо спе­шить, чтобы жить дальше, не останавливаясь и не плача...

В дом они вошли торопливо. Все трое быст­ро разделись, разулись, быстро растопили печь. Мужчины все делали без подсказок. Сами при­несли дров со двора, тут же наносили воду, ра­стирали замерзшие руки и лица. Ругали погоду, от какой досталось всем.

У Игоря от холода занемели ноги. Евменович растирал лицо и руки, Варя оттирала колени. Ее ноги не сгибались. И только Султан безмя­тежно лежал перед печкой, уплетал хлеб и по­чти не обращал внимания на людей. Ему было не до кого.

- А ты хоть знаешь, где похоронен твой отец? - спросила Варя Иванова.

- Я тут впервые. Никогда раньше не приез­жал. Но Игорь знает все и обещал разыскать могилу быстро.

- Как она означена? - спросила Варя.

- Фамилия и имя. Да и то коротко. Сама понимаешь, как тогда хоронили. Свалили всех в одну яму даже без гробов. Так что можно по­пасть на чужое захоронение. Говорят, такое слу­чалось.

- Подожди! Его зовут Евментий? А то там Ивановых добрая половина погоста. Но имя у твоего папашки редкое. По нем быстро можно найти. У меня один с таким именем есть. В са­мом конце кладбища лежит. Так, столбик стоит. На нем фамилия и имя. У других и того нет. Кого не знали, у других снег и дожди смыли. Может, и ты не там ищешь. У меня на погосте всякое случалось. Приехал человек, решил дочку ближе к матери похоронить, чтоб рядом лежали. Могилу раскрыли, новую подготовили. А в старой, вместо женщины, как ожидали, мужик оказался. Мы его обратно. Зато девушку недели две иска­ли. Нашли. Она совсем рядом с мамкой была похоронена, так что и переносить не пришлось. А потому, надписям у нас верить нельзя. Пута­ницы много. Едино чего никогда не случалось, фронтовиков с полицаями рядом не ложили. Люди за тем следили зорко, сами. Не позволя­ли покойников обижать. Не давали супостатов с хорошими людьми хоронить рядом. Да и за­капывали отдельно, на другом конце погоста.

- К ним, наверное, никто не приходит? - спросил Бондарев.

- Э-э, не скажи, мил-человек! К ним с Укра­ины наведываются. Особо летом. С цветами, с венками едут. Воют тут на погосте дня по два и уезжают. Брехать не стану, ко мне не заходи­ли и не просились. А и я не дозволила б всякой нечести пороги марать. Они у нас в деревне в войну отличились. Все думали, что немец по­бедит, да не обломилось им.

- У нас, неподалеку от Воронежа, целая де­ревня таких вот окопалась. Их особо выбивали. Так они куда-то смылись. Зато заминировали много, когда уходили. Сколько людей подорва­лось!

- Зато когда сюда попадали, их тоже не жа­лели. Ели в последнюю очередь. А и барак у них дрянной был. Щель на щели. Сквозь дыры в сте­нах руку можно было просунуть. А не ремонти­ровали, пока Комар не попал к нам. Тот в пер­вую очередь за жилье взялся. Сколотил брига­ду и за неделю барак в порядок привели. Ни еди­ной щели не оставили. Но наши отрывали доски из стен. А один раз подпалили среди ночи. По­выскакивали они со своего тараканника голожопыми. Погасить успели. Но все искали, кто под­палил? А как сыщешь. Им часто что-нибудь уст­раивали. Особо те, кто из партизан. Не терпели предателей.

- Кстати, тот самый Комар ко мне во вто­рой раз попал. Уже после войны. С небольшим сроком. За сыном с топором гонялся. Отсидел свои три года и снова к себе в Белоруссию смотался. Живой и здоровый, и никакая холера его не взяла. Он и теперь в Смолевичах живет, свою семью мучает. Соседи даже рядом с ним жить не стали. Один остался. Сын к жене ушел. Мать, едва внук появился, тоже к ним перебра­лась. Так вот сам остался, один хозяйничает. Хозяйство завел, живет, как куркуль, и все ему по фигу,- сморщился Бондарев, добавив:

- Говорят, в последнее время бабу сыскал. Такую же бандитку. Путевый никто не решился жениться. Скучковались своей бандой и ни с сы­ном, ни с внуком не знаются. Во папашка, черт его побери! - ругался Игорь Павлович.

- Это у кого как судьба сложилась. У нас, в другой зоне, тоже старуха живет. Ее еще до войны на Колыму пригнали. Не любила старая голосовать.

- Так это дело добровольное,- не выдер­жал Иванов.

- Ага! Добровольно-принудительное. Ее в НКВД вызывали, к председателю колхоза, все уговаривали голосовать. А она уперлась рогами и ни в какую. Хотя в войну партизанила. Ме­даль за это имела. Тут же, как свихнулась. Ну, и надоело властям с ней маяться. Сунули на са­мую Колыму, как к черту в задницу. Но куда вот­кнешь при трех медалях в таком возрасте. На трассу нельзя - слабосильная, на рудник не по­гонишь, совсем слепая. Пристроили ее в бара­ке прачкой и дневальной. Куда ж еще такую древность девать? А и срок пять лет. Все жда­ли, что у ней мозги появятся. Да откуда возьмут­ся на восьмом десятке, коли их отродясь, с са­мой молодости не имелось. Так вот и пристро­или. Она, голубка, давай свою политику толкать серед баб. Бояться ей уже нечего. Сама уже на Колыме, дальше не пошлют, некуда. А и что хуже может случиться? Старая супротив Хрущева воевала. Вот он у ней оплату за медали отнял. Ей обидно стало. Уж, как только ни уговаривали бабку, ничего не доходило. А тут комиссия с области приехала. Конечно, по своим делам. А в ней старикашка завелся. Старый, плешатый и вовсе худой. Вот его попутно к той бабке по­слали беседу провести. Уж и не знаю, о чем они кукарекали. Но часа два или больше говорили. Вышла та бабка к ужину, мы ахнули, не узнали ее. Вся в накрученных кудерках, накрашенная. И к тому дедочку подваливает. Берет его под крендель и говорит, что он ее уломал. Согласна за ним хоть на край света идти пехом. Ну, де­док, видать, змей хитрый, быстро сообразил. По­обещал вскоре опять приехать. И если она все поймет, увезти бабку с Колымы. Старуха его до сих пор ждет, сколько лет прошло, она так и не поняла, что это была шутка. Но зато бабка теперь ни одних выборов не пропускает. На выборы рань­ше всех прибегает. А остальное время у окна сидит, своего сокола ждет. Ведь обещал за ней приехать. Прямо и смех, и слезы. Самой на девятый деся­ток повалило, а она про любовь вспомнила. Того деда, небось, в живых уже нет. Она ж до ночи его ждет. И никуда ни шагу от избы. Давно могла б в свою деревню воротиться. Ведь срок прошел. Так нет, ни с места не сдвинешь. Любовная бо­лячка держит. И хоть в деревню зовут, вернуть­ся и не думает, дура стебанутая.

- Это хорошо, что хоть какая-то надежда есть, с нею жить легче, не так одиноко. Верит, что кому-то нужна,- улыбнулся Иванов.

- На девятом десятке? Мужики, ее врачам показать надо!

- Варя! Любви все возрасты покорны! - рас­смеялся Бондарев.

- Брось шутить! В ее годы о душе надо ду­мать! А то раньше все политикой интересова­лась. Нынче любовные романы читает. Смех, да и только.

- Эх-х, Варя! Хорошо, что хоть под финиш познала старая про любовь. Иные за всю жизнь ее не знали,- вздохнул Бондарев и о своем за­думался.

Когда-то и он любил женщину. Из зэчек. Кра­сивой она была. Равной в свете не видел. Мно­гое мог сделать для бабы. Но отвергла все, вме­сте с волей, выездом с Колымы пренебрегла и самим Игорем. Назвала подлецом, придурком, отморозком, оттолкнула, когда попытался при­обнять и выскочила из кабинета пулей. Продол­жать разговор не стала. И сама не зная того, уже много лет жила в сердце и в памяти.

Нет, Игорь, конечно, не страдал так жестоко. Не мучился воспоминаниями, не ждал ее во сне. И когда подваливал случай, не упускал бабенку. Без лишних уговоров зажимал в угол, или ва­лил на диван, понимая, что миг страсти коро­ток. Но ту, отвергнувшую его, не забывал. Поче­му-то так часто случалось, что отказавшие бы­вали дороже и помнились дольше других.

- Говоришь, что хорошо, когда есть надеж­да? А если я без нее всю жизнь обхожусь. И да­же не думаю о ней,- сказала баба.