55
Очень мало кто бегал. Хотя, как выяснилось, это было нетрудно, и я не понимаю, почему именно у Клапка оказалась такая несчастливая судьба. Марой мне рассказывал про человека, - а потом и познакомил с ним, - который успешно убежал несколько лет назад, а потому знал и мог объяснить дорогу. Позже скибы его снова схватили. Это была другая сторона проблемы и, пожалуй, главная: как и где можно вообще уберечься от скибов? Казалось, нет такой точки в поднебесной. И потому вопрос о побеге как-то тускнел. Марой-то говорил (не знаю, может, врал), что хотел бы убежать, и искал во мне попутчика одно время. Но я… Сначала не хотелось: я действительно отдыхал. А потом - вскоре после того как нашёл (вернее - поймал) "читателя" - центр тяжести моих размышлений вообще сместился. Я постепенно начал осознавать, что главная проблема - не в скибах и не в свободе от них: где бы я ни жил, ни бегал, ни прятался, главная проблема - поэзия и её адресация - останется со мной, привязанная мёртвым узлом к моей душе. А в монастыре она - парадоксально! - имеет больше шансов - если не на разрешение, то на бесконечное успокаивающее - как заговаривающее зубную боль - обсуждение.
56
За тридцать лет жизни в миру я сталкивался с поэзией буквально считанное число раз, - в основном, в рекламе и в каких-то фильмах. Музыку, - да, я слушал, то есть песни, но тексты песен я поэзией не считаю: это не самостоятельный вид словесного искусства, а обслуживающий, подчинённый чужой задаче. Адресация песни очевидна: тем, кто её слушает. Адресация же поэзии - загадочна. В песне поэзия является как бедная родственница, сиротка-приживалка, компаньонка богатой невесты - ни один призванный поэт к музыке примазываться (чтобы в нагрузку протащить себя) не станет! Если поставить рядом (как я это сделал однажды) мою невесту - богатую, роскошную и блистательную - с моей поэзией - вонючей, нищей, замордованной, - то выбор может быть только один, компромиссного варианта нет: если ты пошляк (т. е. эстетический дебил), ты выберешь невесту без поэзии, если же хоть капля есть в тебе эстетического разума - придётся выбрать поэзию без невесты…
Да, я начал абзац с того, что практически не сталкивался в миру… Тем страшнее было моё отчаяние в первые месяцы в монастыре: я был уверен, что поэзия только здесь, то есть это некий внутренний жаргон: здесь её обиход и оборот, - и если здесь она нагружена столь напряжённой системой печатей и табу, то выхода никакого нет, кроме как корчиться в этой системе… "Читатель" (вот кому настоящая честь и хвала!) постепенно сумел показать мне, что это не так. К стыду своему, сознаюсь, что под влиянием монастырских предрассудков я долго брезговал им. Прошло несколько недель после нашего (описанного) "знакомства", прежде чем я (от него действительно очень воняло) начал обращаться с ним милостиво и задавать какие-то человеческие вопросы. И вот он отвечал, например, что скибы заточили его из-за того, что в миру он был поэтическим критиком (!)… Нет, это никак не укладывалось, это был взрыв мироздания! –
- Постой, да разве в миру…
- Ну, как вам сказать… Есть. - Но это ограниченный круг. Кто специально интересуется… Они не очень афишируют… ну, то есть не имеют в этом нужды: там своя система жизненных приоритетов…
- Жизненных?
- Ну, в некотором смысле да…
- Постой… Ага, ладно, это потом… А скибы тут при чём? Им-то что? Они же вообще игнорируют…
- А, в этом смысле?… Видите ли, я не знаю… Я подозреваю, всё дело в том, что на некотором этапе логика моих изысканий привела меня к внутренней, то есть к монастырской поэзии… Что ж, так должно было случиться. Они меня схватили. (Я напечатал несколько статей.) - Видимо, они не хотят, хоть и делают вид, что это их не касается… А с моей стороны это логично: что хотел, то и получил. То есть оказался в самом центре своих интересов. Кто-то обижается, а я нет, совершенно. Наоборот. - Здесь я (как бы это выразиться?) - у истоков… Есть такая точка в математической теории языков - обозначается буквой "сигма", - которая сама не есть символ, но порождает все допустимые цепочки символов (слова и фразы). Так вот - говорю, конечно, метафорически - у самой этой "сигмы" я и оказался. Вплотную. Могу теперь вдоволь исследовать и её, и как она работает.
- Слушай, - изумился я, - а по-моему, я где-то читал, что "сигма" порождает говно. Где я мог? В каких-то анатомических книжках? - "Сигма" - ведь это последний отдел толстой кишки. Так что ли?
- Не знаю. Я в анатомии… Никогда не интересовался…
57
Иногда мне приходила мысль, что поэзия возникает из особого дыхания. Здесь мало кислорода: большая высота - и дышать приходится часто. Скоро это забылось, а сначала было очень заметно. Жадные, глубокие вдохи казались поверхностными, незначащими. Как это связано со словами? - Видимо, когда забылось, тогда это усилие нашло другой путь: подсознательный…
Погода быстро менялась. Тучи цеплялись за скалы, застревали в ложбинах - и начинали конденсироваться: дождь, снег - независимо от времени года. Вечная весна-осень. Я бы сказал: вечный ноябрь-март. Снег таял, стекал и через день выпадал новый, обильный. На прогретых полянах цвели примулы, фиалки, нарциссы…
58
Здесь Клапк под серым камнем сим.
Он - прах. И мёртвый корень с ним –
жезл смыслов, движитель идей.
Тому назад немного дней –
тому немало лет назад
он лил прозрачный аромат,
неуловимый умный смрад,
который ныне есть нигде. –
И мы к такой же нищете
стремимся, Боже мой, прильнуть, –
не скоро? - Хоть когда-нибудь!..
Вот эпитафия, которую я нацарапал на надгробии Клапка. Сам не знаю, как это случилось. Был обычный приступ, только я сидел в то время на кладбище. На высоком, камне, похожем на клык, только в самом верху было одно слово: "Клапк" - и вдруг оно передо мной стало обрастать значками справа и слева… - и вниз поехало-поехало… Я тогда уже научился запоминать стихи, - во всяком случае, мог некоторое время держать их в уме и записывать не сразу. У нас имелось снаряжение для скалолазания, им почти не пользовались - двое-трое, может быть, - и я отправился в монастырскую каптёрку. Как раз звонили на вечернюю трапезу, и служка ушёл, оставив, разумеется, дверь нараспашку. Таким образом, избежав ненужных вопросов, я выбрал себе стальной крюк поострее и молоточек, которым его вколачивают в породу. Снова на кладбище - и бил там до полной темноты, стараясь тише: очень боялся звуков.
Продолжил на следующее утро… - Какое-то странное вдохновение с этим было связано, не такое, как всегда. Многие слова я заменил, когда пришлось с ними работать вот так вот тюкая. Прежде я стихи не редактировал - рождались в один приём самоценными готовыми монстриками… Может быть потому я это стихотворение и запомнил - единственное из всех.
59
Клапк никогда чужих стихов не читал, упорно отказывался, хоть я и пытался передать ему мысли, внушённые мне "читателем". Он только криво ухмылялся. - "Брезгуешь?" - "Не то чтобы брезгую, а как-то… Ну, не знаю… Не интересно…" - "Брось, я тебя уверяю: хорошие стихи интересны - очень! И у нас тут отличные есть поэты. Двое - точно. Поверь мне! Давай я тебе принесу, покажу, а?" - "Где ты их берёшь? Не сам же! - Через этого скользкого проходимца своего? А почём ты знаешь, что он не надувает тебя внаглую?" - "В каком плане? С какой же это целью?" - "Обхаживает тебя. А сам святоша. Хочет и тебя таким сделать." Я умолкал, обижаясь: с Клапком трудно было спорить - бессмысленно. А он дальше: "Женят тебя - попомнишь мои слова. Женят как миленького!.. Он ещё не предлагал, чтобы вы с невестой вместе друг другу стихи писали?" - Я пугался: откуда он мог знать?! До невесты, правда, речь ещё не дошла, но вообще-то о женской поэзии уже было… - "Было? Я правильно угадал?" - "Не совсем". - "Ну жди-дожидайся, когда будет совсем". –
В другой раз я с такой подходил стороны: "Ты же считаешь свою поэзию неполноценной. Она не пахнет. Так почему бы не посмотреть у других? Может быть, ты что-то поймёшь, тебе откроется…" - "Если я прочту, как пишут другие, я не смогу свои стихи писать правильно". - "Вот как? Значит, ты уверен, что пишешь правильно?" - "Безусловно".
60
Это письмо осталось без ответа. Сестра продолжала мне писать так, как будто не получала его. Ничто в её тоне не изменилось. И всё же я что-то почувствовал, потому что больше не делал попыток. Словно бы она молча говорила мне: "Молчи об этом"… Много лет спустя, когда она уже умерла, я случайно нашёл это письмо: оно хранилось (единственное из всех!) в шкатулке - вместе с письмами человека, который за ней ухаживал одно время. Я перечитал - стало нестерпимо стыдно. Я не мог понять, как написал такое. Должно быть, я был в каком-то угаре. Но отчего? - Не могу вспомнить ни самого состояния, ни причины его. - Этот "читатель" меня околдовал, загипнотизировал, что ли?…
Однако же, вот получается, что сестра хранила, - значит она как-то иначе понимала всё это, что-то в моём письме было важное и нужное для неё… Нет, стихотворение действительно безобразное, не стану его выписывать. А из письма всё-таки приведу несколько начальных фраз.
"Сестрёнка, не удивляйся, я на этот раз, может быть, напишу странные вещи - на твой взгляд. Если так, считай меня за больного: я заболел от здешнего "горного воздуха" так называемого - ты понимаешь, надеюсь, о чём я, - только я не решался раньше об этом сообщить… Ты знаешь, что такое стихи? - наверное, представляешь себе смутно. Здесь я вкладываю листок со стихотворением, которое я написал. Но умоляю тебя развернуть его не раньше, чем ты дочитаешь до конца письмо (он заклеен отдельно)… Да, теперь ты узнаешь нашу тайну: здесь все становятся такими вот "поэтами" в кавычках - горе-поэтами. Ситуация ужасная, и деваться от этого некуда, приходится марать бумагу - а потом что делать? - прятать с трудом и стыдом. Зачем я это тебе посылаю, я сам не знаю…" - и т. д.
61
Нет, я разговаривал с её сыном, - моим племянником. И не раз… И не то чтоб разговаривал, - учил его. Он хорошим стал поэтом, хотя, на мой вкус, несколько слабовато-слащавым… - Но он по достоинству снискал известность (сейчас ему уж за сорок)… А вот что касается женской поэзии, - то, что говорил мой "читатель", - не знаю, то ли он ошибался, то ли я что-то неправильно понял. - Пророчество его, - такое уверенное, так страстно высказанное, - по-видимому, не сбылось…
62
Если, поэт, ты думаешь, что
много думать вредно - и что
муза сама подскажет,
ибо она
видит то, чего никогда
тебе не постичь, хоть лоб разбей… –
Впрочем получит каждый
по вере своей.
Это Клапк опять - из цикла "Поэт и ты". Цикл был бесконечным (всё - восьмистишия). Некоторые бумажки он давал мне. Он относился к моему чтению уважительно, хотя сам всегда отказывался читать что-либо. Иной раз я с такой подбирался стороны: "Ведь ты сам постоянно навязываешься и страдаешь от презрения. Так почему бы тебе… Должно же быть какое-то равновесие? - Выступи и ты в роли читателя, тогда и тебе судьба, так сказать, улыбнётся".
Он. - Представление о справедливости - дескать, о каком-то мировом равновесии - есть пошлость. Пошлость и филологическая, но мало того: она и в физическом плане - неверная точка. В природе нет равновесных процессов. Они - абстракция довольно беспомощного сознания. А в природе всё настолько далеко от равновесия, как, может быть, мы и бессильны помыслить! Там всё стремительно падает, рушится - быстрей даже, чем мы можем за этим уследить… Быть может (я думаю), единственный путь за этим последовать есть суицид…
Я. - Ох, ну ты…
Он. - Но дело в том что… Как это ни странно, на этом обвале возрастает структура. То есть, ты понимаешь, жизнь растёт, усложняется… Да! за счёт этого!.. Это - тайна, которая также нам недоступна… И поэтому… Здесь каждый должен выбирать…
Я. - Ох, ну ты… Выбирать в условиях тайны? Каким это образом?
Он. - Поэтическим. Непонятно?
Я. - Понятно. Вопросов нет. Умолкаю.
63
- А что касается… Ну, да почему ж я не хочу читать… Отвратно! А я очень хочу, чтобы меня читали, слышали… Это стремительное падение в пропасть. И так будет. Что я могу?…
Мы стояли на буром мху, мягком от тающей воды. Неисчислимые тонкие капельные нити повсюду, как паутина, заволакивали камни матовым блеском. Перепархивали дрозды в можжевельнике - зелёные искры в перьях мелькали вперемежку с иссиня-чёрными. Их жизнь трудна (подумал я по инерции). Пищи мало - а сколько сил уходит на маханье крыльями. Не говоря уж - на борьбу с горными воронами (странными на вид: как орлы - не машут крыльями, а почти всё время парят, используя разнонаправленные потоки воздуха), - они разоряют гнёзда, и дрозды парами гоняют их: главное дело - испугать ворону и согнать с ветки: в полёте она тяжела и беззащитна, а когда сидит - вертит головой и огрызается, - опасна…
64
Когда в тебя внедряется чужой стих, это похоже на разорение твоего гнезда: хищная птица налетает и пожирает птенцов. Я это очень хорошо понимаю. И всё же на каком-то шаге внутреннего поэтического развития приходится допускать это. Здесь важно научиться не иметь ничего своего. Не стараться сохранить равновесие, а свободно и ускоренно падать. Тогда от притока внешней энергии в тебе возрастает структура. Ведь так объяснил Клапк. В физике он это чувствовал, а в поэзии почему-то нет: там он падал неправильно. Поэт, достигшей определённой зрелости (пороговой) и продолжающий цепляться за своё, становится бесплоден. И Клапк, похоже, оказался в этом тупике, несмотря на то, что сочинял великолепно. Я так думаю теперь. А для него это оставалось закрытым, на поверхности были иные, более лёгкие объяснения его состояния, которые замещали -…
(Клапк однажды признался, что в юности хотел быть астрофизиком и даже учился, но оказался не очень способным к математике, а там без сложной математики делать нечего…)
65
Омнумель. - Завтра будет служба на кладбище. Пойдёшь?
Я. - Нет.
Он (молча). - Ещё бы! Ты там нагадил, и теперь тебе стыдно.
Я (также молча). - Ага, уже обнаружили? Ходили туда и прочитали?
Он (молча, с сожалением меня оглядывая). - Зачем? Мне и так известно.
Далее всё так и продолжается молча, - не буду специально обозначать. –
Я. - Вы ошибаетесь. Мне нечего стыдиться. Может быть, вы способны проникать в факты, но не в моё душевное состояние, как я теперь вижу.
Он. - Твоё душевное состояние - совершенно дурацкое. Сейчас мне не нужно в него проникать для того чтобы правильно тебя вести. Просто завтра ты пойдёшь перед службой и вынесешь этот камень за ограду монастыря. Тебе дадут тачку. Привратник выпустит. Бросишь куда-нибудь под обрыв.
Я (усмехаясь). - Понятно. Кроме меня никто к этому камню не прикоснётся.
Он. - Естественно.
Я (озлясь). - Что "естественно"? Что в этом естественного?
Он. - Не надо так раздражаться. Это искусственная реакция. Ты на самом деле всё понимаешь прекрасно, но нарочно выделываешь свою злобу.
Я. - А вы нарочно выделываете бесстрастие и самоуверенность. Вы тоже прекрасно понимаете, что я не потащу этот камень за ограду: я считаю, что он должен быть на кладбище, на своём месте.
Он. - А если тебя сразу отпустят домой?
Я. - Мне не нужно домой. Мне здесь нравится.
Он. - Глупости, детское упрямство. Сам знаешь, что твоё положение становится уже катастрофическим. Ты падаешь стремительно и вот-вот погибнешь, как твой приятель, когда он вдруг увидел, что дальше падать некуда.
Я. - Ну что ж. Вы мне угрожаете. Пусть будет так. Однако я всё-таки выбираю приятеля. Он мне дороже… Смешные вы люди, - неужели вы не поняли из надписи…
Он. - Я её не читал. Впрочем, мне и читать не нужно, я и так знаю, что она лжёт.
Я. - А я знаю, что нет. И предлагаю завтра огласить её как молитву во время поимённого перечисления. Почему бы вам этого не сделать?
Он фыркнул и даже молча не счёл нужным ответить.
66
И вот моё падение в отношении сестры, - наверное, часть того же процесса, в который я себя отпустил. Но оно почему-то не пошло туда: сестра остановила. Значит ли это, что оно было тоже неправильным? - Видимо, сестра так считала. Но она могла ошибаться: сама не готова была падать…
67
- А чтобы вам облегчить исполнение угрозы, могу и подсказать. - Я знаю человека, который и без меня вынесет этот камень, если вы его попросите.
- Кто это? - (Уже не равнодушно. Или мне показалось? Неужели я всё-таки пронял его наконец-то?…)
- Нет, имени не назову, не ждите. Да и зачем? - Не делайте вид, что вам не ясно, о ком речь.
- Хорошо, - он вдруг резко поднялся и пошёл к двери. - Я подумаю. Не для вида, а действительно подумаю.
68
У меня очень мало времени, поэтому я спешу закончить. Скоро происходящее перестанет происходить со мной, и тогда… Потому что лишь на его волне мы…
"Поднимаемся", "падаем", "сохраняем равновесие" - всё это лишь образы метафоры. Их значение расплывчато, трактовка их произвольна. Метафора становится термином, когда в регулярном употреблении её контекст выясняется до конца и значение обретает жёстко очерченные границы. А здесь… А тем более в поэзии… Может быть, скибы потому и исключали поэзию, что настаивали на конкретном оперировании символами. Это их основа основ. Без этого у них бы всё оползло и развалилось…
69
Меня выпустили, я пошёл по тропе. Нужно было спуститься метров на двести к автостоянке, куда подъезжал и монастырский автобус. (Была подвесная дорога, но по ней таскали только грузы). Часа два сидел, ожидая автобуса. Моя невеста не встречала меня, но, наверное, лишь из-за того, что её не успели предупредить, слишком быстро всё решилось. У них было мало времени: к утру камня уже не должно быть на кладбище…
Я сидел и думал: почему так всё получилось? Может быть, они не хотели, чтобы я знал, что "читатель" всё-таки вынес камень? - Чтобы у меня оставалась до конца дней двузначная туманность в отношении него? - Да, наверное. Зачем-то это нужно. Они сочли это важнейшим для моей души… Но почему ж не убили? - А вот в этом случае, пожалуй, он и отказался бы вынести… Вон оно в чём дело-то вырисовывается…
70
Неопределённость жизни приводит к ощущению её метафоричности. Иногда мне кажется - особенно по прошествии многих лет, - что и "скибы" - метафора, и их "монастырь", и "хавии", и "читатель"… И вся моя "поэзия" - метафора того, что со мной случилось в монастыре, моих отношений с Богом и с самим собой… Но когда я дохожу до этих вот слов, только что сказанных: "поэзия - метафора", - я ясно чувствую в них некую тавтологию (правда, двухуровневую). И что это означает? Что другого и быть ничего не может?… Да, нам хотелось бы сделать из метафоры термин, но это, наверное, смешно - в том же смысле, в каком смешно, например, всё, что делают скибы. Они стараются придти к равновесию и сохранять его. Термин как замок замкнутого, очерченного контекста создаёт эту абстракцию (удобную для спекулятивного манипулирования) - абстракцию равновесной системы, внутри себя и для себя переставляющей какие-то фишки. (Кстати, "для себя" - означает и то, что система ни к кому не адресуется, пребывает в самодостаточности.) - Но этого нет. - Есть бесконечное и бесконечно ускоряющееся падение в энергетическом (или информационном) потоке, а его можно адекватно описывать (здесь речь может идти лишь о мгновенной адекватности) только при помощи метафор. Таким образом, поэзия…
Нет, всё, на этом заканчиваю.
71
Только вот ещё одно напоследок. –
Если поэт ничего не знал,
и однако ж кое-что назвал –
в расслабленьи чувств
или, наоборот, сгоряча, –
не спеши изумляться, старина,
рассуди: не ты ли с ним сообща
сфокусировал дребедень и чушь
в эти имена?