- Но позвольте, - возмутился вдруг доцент, - это же противоречит основным законам природы!
- Эх, Сергей, - тяжело вздохнул Шепетуха, - молод ты еще, неопытен! Законы-то пишут люди! Я лично называю эту формулу двойной петлей Шепетухи: одна петля для отлова прошлого, а вторая - для поимки будущего!
- Но если формула справедлива, это полностью меняет наше представление о мире!
- Справедливости в мире не ищи, а формулу дарю! - Королевским жестом директор координационного центра перебросил смятый бланк счета на другой конец стола.
Воровато озираясь, Телятников сгреб бумажный шарик в кулак и моментально засунул его в карман пиджака. Руки его дрожали, на лбу и по всему телу выступила испарина.
- Семен… - сказал он проникновенно, и слезы благодарности выступили у него на глазах. - Можно я тебя поцелую?
Но сидевший перед ним Шепетуха как-то сразу и окончательно потерял интерес к своему собутыльнику. Надетая на его тело тельняшка, похоже, была уже и не тельняшка, а нечто вроде серой, поросшей редким волосом кожи, и выражение лица государственного лауреата стало буднично скучным. Он вдруг во всю пасть зевнул, бросил небрежно:
- Давай допьем, да я пошел!
Сергей Сергеевич хотел сказать, что никуда не пустит своего нового друга, что они сейчас же едут к нему домой говорить о святой науке, но вместо этого рука доцента привычно вцепилась в стакан и понесла его к заранее распахнутому рту. Морщась и страдая, он залил тяжелую, приторную, напоенную южным солнцем Азербайджана жидкость в приготовленное отверстие, но внутрь она вся сразу не прошла, осталась стоять налитая под горло. Только несколько позже, когда что-то там внизу сдвинулось, она разом втянулась в желудок, где ее уже поджидали селедочка в собственном соку, истерзанный в клочья неудачливый сын курицы и еще что-то, название чему Телятников вспомнить не мог, но что отчаянно, волнами просилось наружу.
- Жаль, - сказал Сергей Сергеевич и сделал усилие зафиксировать это подобие мысли в угасающем сознании. - Жаль, что столько лет прошло впустую без портвейна…
В другое время он бы очень удивился такому умозаключению, неизвестно какими путями попавшему в его бедную, гудевшую как медный колокол голову, но на этот раз удивиться не смог - полон был до краев.
- Весна! Солнышко светит… - сказал Телятников, икая на весь питейный зал. - Сема, почему мне так грустно? Неужели многие знания и вправду рождают великую скорбь? Я знаю, что сделаю, - я сейчас пойду и сдам свою жизнь в химчистку!..
Но Сергея Сергеевича уже никто не слушал. Откуда-то из угла, двигая фантастически размашистыми бедрами, как поезд в фильме братьев Люмьер, на него неотвратимо надвигалась официантка. В руке она держала исполинские счеты, на которых вместо костяшек весело перекатывались из стороны в сторону первые производные по времени. Груди Марусечки, прикинул в уме Сергей Сергеевич, можно было попытаться объять интегралом, но исключительно двойным. Официантка улыбалась, но как-то уж больно нерадостно. Что ж до второй руки могучей женщины, то ее, прямо на ходу, покрывал поцелуями мелко трясущийся и глумливо подмигивающий директор центра и лауреат. Время от времени он отрывался от своего занятия и, показывая на Телятникова тонким кривым пальцем и гнусно подхихикивая, блеял:
- Это все он: возьми второй пузырь да возьми! А как платить, сразу в кусты! Знаю я этих ученых: гонору на десятерых, а в кармане вошь на аркане! Голь перекатная!..
- Плачу за все. - Сергей Сергеевич гордо выпрямился в кресле и сделал широкий жест рукой, но в этот момент что-то случилось в Декартовом трехмерном мире, и без всякого предупреждения сила гравитации изменила направление своего действия. Не готовый к такой подлости, Телятников, как и каждый нормальный человек в его положении, вертанулся на пол и тут же океанским пароходом поплыл в туманную даль цвета непереваренного портвейна. Блаженно улыбаясь, он мирно устроился калачиком и тихо отошел в мир сновидений. Последнее, что Сергей Сергеевич увидел, прежде чем опустился занавес, была золотом по черному, безмерно знаменитая и никому еще не известная формула двойной петли Шепетухи!
Никто не знает и теперь уже никогда не узнает, что происходило с телом Сергея Сергеевича Телятникова в те несколько часов, пока жена его ходила по магазинам. Вернувшись же домой, она нашла своего законного супруга лежащим у дверей собственной квартиры. Тело дышало, но бессмертная душа, выступавшая в данном случае в форме сознания, явно отсутствовала. Несмотря на средний рост и хорошую упитанность, доцент целиком помещался на коврике, предназначенном в другое время для вытирания ног. Он лежал в позе не успевшего покинуть утробу матери младенца и блаженно улыбался. Так - укрыв кожаный нос меховым хвостом - спят длинными зимними ночами лайки, и им снится мороженая рыба. Отказавшись наотрез добровольно покинуть место лежбища, Сергей Сергеевич пассивно сопротивлялся транспортировке собственного тела волоком, после чего затих в комнате на диване. Когда-то нарядный, не без скромного достоинства серый костюм был взят двумя пальцами и выкинут как целое в мусоропровод. Выполнив таким странным образом свой супружеский долг, Анна скорбно подсела к телефону и принялась названивать своей лучшей подруге. Не прошло и получаса, как короткие гудки сменились длинными, и Анна услышала в трубке знакомый голос.
- Машка, - сказала Анна и заплакала, - приезжай! Такси не отпускай, повезешь меня в психушку.
Зная стоический характер своей подруги, Мария Николаевна не на шутку взволновалась услышанным и, дав мужу указания по ведению хозяйства, полетела через весь город к Телятниковым. Выяснять ситуацию она начала с порога.
- Ну что, опять программу запорола? Таскали к главному? Да плюнь ты, Анька, на всех на них и уходи из своего дурдома! Подумаешь, телецентр… Ты молодая, красивая, энергичная, да я тебе такую работу найду - пальчики оближешь.
Мария Николаевна стащила с себя плащ, сунула ноги в хозяйские тапочки. Анна молчала. Так и не произнеся ни слова, она взяла Машку за руку и препроводила в комнату. Выражение лица почивавшего и сильный перегар не позволяли усомниться в причине, выключившей хозяина дома из активной общественной жизни. Постояв в скорбном молчании над телом павшего героя, подруги пошли на кухню пить кофе и держать военный совет.
- Пьян в стельку, - констатировала Анна, как если бы не полагалась на вынесенное Марией Николаевной собственное впечатление.
- И всего-то? - пожала полными плечами гостья. Закурив и привалившись спиной к оставшемуся Анне от тетки резному буфету, она закинула ногу на ногу и начала шоковую терапию. - Я тебя, мать, что-то не пойму. То ты жалуешься на Сергея, что он не как все и по уши в своей работе, теперь же, когда мужик зажил единой жизнью с народом, ты опять недовольна. Да тебе, голубушка, не потрафишь!
- Но ведь не до положения же риз, - пыталась возразить Анна, но Машка ее тут же перебила:
- А я вот читала, что медики рекомендуют раз в месяц напиваться. Снимает нервное напряжение и заставляет по-новому взглянуть на жизнь. И вообще в этой стране нет ничего более естественного и органичного, чем напиться пьяным! Между прочим, правительство об этом прекрасно осведомлено. Любой президентский указ, любое постановление исходит из того, что все недоразворованное непременно пропьют…
- Только, пожалуйста, не приводи мне данные международной статистики, - съязвила Анна. Подсев к кухонному столу, она со значением посмотрела на подругу. - Я ведь тебе ничего не рассказывала. Эта выпивка Сергея вовсе не начало, а, скорее, завершение нашей драмы. И, знаешь, я могу его понять…
Так Анна начала рассказ о выплеснувшихся на их головы событиях последних недель. Когда часа через три бледный, с лихорадочным блеском в глазах Телятников ворвался в кухню, она все еще была в середине своего повествования.
При виде хозяина дома женщины вздрогнули - Сергей Сергеевич был страшен! Всклокоченные остатки его когда-то пышной шевелюры разметались во все стороны, широкая грудь бурно вздымалась, едва прикрытая банным халатом, из-под которого торчали волосатые ноги в трогательных голубых носочках. Лицо Сергея Сергеевича исказила гримаса душевной муки, чувство ужаса на нем боролось и побеждало робкие остатки надежды.
- Где он? - сказал Телятников голосом, не предвещавшим ничего хорошего, и бросил на женщин взгляд, от которого кровь застыла в их жилах. Так мог бы смотреть на Дездемону дикий мавр, будь он несколько потемпераментней.
- Кто? - спросила Анна одними губами.
Мария Николаевна меж тем тихо поднималась с табурета, стараясь занять стратегическую позицию между супругами. Она уже присмотрела висевшую на стене разделочную доску и теперь прикидывала, как бы половчее до нее дотянуться. В ответственную минуту голос ее не дрогнул.
- Сережа, - сказала она тоном, каким говорят в кино разведчики в момент смертельной опасности. - Здесь никого нет и не было. Я тебе клянусь…
Сергей Сергеевич не слушал. Сделав шаг вперед, он пошатнулся, схватился рукой за сердце.
- Костюм! Мой серый костюм! - Губы его побелели.
- О господи, - выдохнула Анна. - Как ты меня напугал! Ложись и не думай о нем, мы купим тебе новый…
- Где он? - Сергей Сергеевич выпрямился, глаза его недобро сверкнули.
- Я… он… понимаешь, - начала заикаться Анна, - он был такой… грязный, что я его в мусоропровод…
- Дура! - заорал что было сил Телятников, и люстра под потолком закачалась.
Мария Николаевна поняла, что настал ее выход. Гнев и боль за униженных и оскорбленных женщин всех времен и народов вскипели в ее груди. Превосходя хозяина дома габаритами, она медленно двинулась на Сергея Сергеевича. Но демонстрация силы оказалась излишней: в следующее мгновение Телятников уже бежал вниз по лестнице, молодецки перескакивая через ступеньки. Боясь самого страшного, женщины по мере сил следовали за ним, однако догнали лишь в подвале. Доцент увлеченно с остервенением рылся в куче мусора. Не прошло и минуты, как с победным возгласом он вытащил из нее то, что когда-то было его серым выходным пиджаком. Затаив дыхание, нервно подергивая шеей, Сергей Сергеевич с осторожностью сапера сунул руку в карман и извлек на свет скомканный шарик промасленной бумаги и белый квадратик мятого картона с золотым ободком. Держа их на раскрытой ладони, он повернулся к женщинам и беззвучно зарыдал. Медленные, по-детски крупные слезы катились из его глаз, Телятников плакал и одновременно смеялся. Обратный путь проделали в лифте. Вернувшись на кухню, Сергей Сергеевич мешком опустился на табурет и, утерев свободной рукой мокрое лицо, жалобно попросил:
- Анюта, дай мне, пожалуйста, бумагу и карандаш.
Не без усилий держась в вертикальном положении, Сергей Сергеевич аккуратнейшим образом развернул бланк счета и, любовно разгладив его ладонью, принялся с усердием переписывать на чистый лист формулу. Делал он это настолько самозабвенно, что, казалось, внешний мир в этот миг не имел для него никакого значения. Закончив свой труд, Телятников сложил лист в несколько раз и убрал его в ящик буфета, а жеваный оригинал бережно опустил в глубокий карман халата. На лице Сергея Сергеевича отражалось глубокое удовлетворение. Испытывая, по-видимому, потребность хоть как-то объяснить свое поведение, Телятников благосклонно посмотрел на сурово молчащих женщин и членораздельно проговорил:
- Мой лучший друг Семен - щедрейшей души человек.
Морщась от собственного перегара, Сергей Сергеевич раскрыл ладонь левой руки, где все еще лежал измятый квадратик картона с золотым ободком.
- Те, с кем пьешь, - назидательно заметила Мария Николаевна, принимая из трясущихся рук хозяина визитную карточку, - называются собутыльниками, а если не повезет, то еще и подельниками.
- Мой лучший друг Семен - большой ученый, он занимается человеком! - В голосе Телятникова звучала гордость.
- Об этом нетрудно догадаться. - Мария Николаевна поднесла карточку к свету, прочла: "Семен Шепетуха - прозектор". - Спирт, наверное, глушили где-нибудь в колумбарии, - предположила она. - Ох, Сергей, доиграешься, заморозит тебя твой дружок по пьянке вместо покойника…
- Пили портвейн, - внес коррективы Телятников. - Из солнечного Аз… Азр… короче, из Грузии.
Сергей Сергеевич поднялся, давая понять, что аудиенция окончена, и, перебирая руками по стене, пошел с кухни. В дверях он остановился, обернулся.
- Аня! - сказал Телятников проникновенно. - Это было нужно для науки!
- Ладно, иди спать, алкоголик, - погнала его Машка. - Видишь, ничего особенного, - продолжала она, поворачиваясь к Анне, - пили не с каким-нибудь забулдыгой, а с человеком, который может себе позволить раздавать собутыльникам визитные карточки…
- Не надо меня успокаивать, - не стала слушать подругу Анна. - Ты же сама видишь, что у него нервный срыв. Побежал на помойку искать какую-то формулу!
- Ну, ты тоже хороша! Взяла и выкинула приличный еще костюм, а ведь могла бы и постирать. А впрочем, не стоит принимать все так близко к сердцу, больше созерцательности. К мужчинам вообще надо относиться со снисходительной грустью. Ни в коем случае нельзя их жалеть или им сострадать, потому что это предполагает наличие у них души. Достаточно того, что мы выдумываем себе их внутренний мир, их чувства, но верить в собственную выдумку - это уже чересчур. Чувствуй себя режиссером жизни, а его - лишь актером в твоей пьесе. И вообще, скажу тебе, умные женщины, как мы с тобой, не могут быть счастливы. Если он ниже тебя по интеллекту, то жизнь становится издевкой, игрой в поддавки. Ты должна восторгаться им, когда он произносит очередную банальность, или смеяться его неостроумным шуткам. Если же мужик тебе ровня, то он, скорее всего, закоренелый эгоист, а если нет, то наверняка блаженный - выпиливает по ночам лобзиком или, не дай бог, готовится облагодетельствовать человечество каким-нибудь изобретением. И заметь, я говорю исключительно о тех самцах, которых условно можно назвать порядочными!
- А если есть любовь?
- Любовь? - Мария Николаевна пожала плечами. - Забытое слово из школьной программы. Природа сделала всех женщин и всех мужчин одинаковыми, значит, она не рассчитывала на такое явление, как любовь. Боюсь, Анюта, это всего лишь уловка, с помощью которой люди пытаются выбраться из серой монотонности жизни. Хотя, впрочем… - Взгляд Машки стал мечтательным.
- Постой, - перебила ее Анна, - я ведь тебе еще не все рассказала: та история на кладбище во время похорон имела продолжение!
- И ты молчала… - ахнула Машка. - А еще считаешься лучшей подругой!
- Ну не успела я тебе рассказать, - покаялась Анна. - Понимаешь - фантастика! Не так давно возвращаюсь с работы домой, а поздно уже, темно, вхожу под арку и вижу - стоят двое. Если бы я их раньше заметила, то, конечно же, не пошла бы, но чувствую, отступать поздно. Иду. Сердце, как овечий хвост, и от страха аж в глазах темно. Мне, думаю, только бы добраться до двора, где фонарь, там, если закричу, кто-нибудь да услышит… Но не тут-то было! Вижу, один, что пониже, отклеился от стены - и ко мне. Сумку выхватил и этак с ленцой, не спеша, вытряхнул все мои вещички на асфальт. Куда, говорит, барынька, торопишься, торопиться-то уже некуда. Представляешь?! Душа у меня, конечно, в пятках, если бы даже захотела, закричать бы не смогла - горло перехватило. А второй, тот, что повыше и помоложе, заходит сзади… Ну, думаю, пришел, Анька, твой последний час! Только вдруг со стороны двора, вижу, выходит мужчина. Что-то в нем мне показалось странным, я только потом сообразила, что одежда. Представляешь, в нашей-то грязи, когда приходится пробираться по тропочке между свалками мусора, появляется некто в вечернем костюме с галстуком-бабочкой, при тросточке и в шляпе. И, что меня особенно поразило, в лакированных полуботинках, в которых впору на балу танцевать. Ну да все это я потом разглядела, а в тот момент мне было совсем не до того. А он идет, руки в брюки, только крахмальные манжеты светятся и манишка на груди. Бандиты тоже его заметили и как-то боком от меня отодвинулись, будто они сами по себе. Мужчина подходит и этак светски спрашивает:
- Надеюсь, не помешал? - и улыбается.
Тот бандит, что пониже, шагнул к нему, и, смотрю, рука его скользнула в карман пальто.
- Вали, пижон, отсюда, мы тебя не тронем!
- Я боюсь, я очень боюсь… - начал мужчина, но бандит перебил его:
- Знаем, что боишься, вот и проваливай!
- Жаль, Колобок, что ты меня не дослушал, - улыбнулся мужчина, но только как-то по-особому, одними губами. - Я-то хотел сказать: боюсь, на этот раз тебе не повезло.
Бандит при этих словах вздрогнул, а я смотрю, он действительно похож на колобка.
- Ну что ж, тогда, падла, молись своей милицейской божьей маме!
Колобок вытащил из кармана нож и сделал шаг к мужчине. Что произошло дальше, я не знаю, но только он отлетел к стене и стукнулся о нее с такой силой, что дом содрогнулся…
- А дальше что было? - Машка перевела дух, ломая от волнения спички, закурила. Наклонившись вперед, она ловила каждое слово, переживала каждый поворот ситуации.
- Ничего. Он проводил меня до подъезда…
- А как же второй бандит? - Мария Николаевна разочарованно откинулась к буфету. - Неужели ушел?
- Действительно, самое интересное я тебе и не рассказала! Помнишь, длинный зашел мне за спину? Так вот, я мгновенно разворачиваюсь и единым движением бью ему носком сапога в пах. Он, естественно, сгибается, и тогда я наношу второй удар ребром ладони по шее.
- Ты? Удар? - Машка поднесла сигарету к губам, но втянуть в себя дым забыла. - Да ты при виде мыши падаешь в обморок!
- Ну так он на мышь и не был похож. - Анна поставила на плиту новую порцию кофе. - Они так вместе с Колобком на асфальте и отдыхали, голова к голове.
Мария Николаевна озадаченно посмотрела на подругу.
- Ну а мужчина что?
- Помог собрать в сумку мои вещички, а когда выпрямился, посмотрел на меня этак задумчиво и говорит: "Позвольте дать профессиональный совет? В целом получилось неплохо, и впредь все так и будет, но, пожалуйста, не носите очень узкие юбки - они сковывают движения, и при ударе сначала идите вперед бедром и только потом выбрасывайте голень. Так и безопасней, и элегантней".
- Да… - протянула задумчиво и неопределенно Мария Николаевна. - А сам-то он как, ничего?
- Не скажу, что писаный красавец, - как бы вспоминая, начала Анна, - глаза пристальные, с прищуром, лицо то ли загорелое, то ли смуглое и очень спокойное. Что еще? Выше среднего, порядком уже седой… И, знаешь, проводил до подъезда, снял шляпу и поцеловал мне руку. А потом попросил…
- О свидании? - ахнула Машка.
- Не совсем. Попросил убрать куда-нибудь этот натюрморт, - Анна показала рукой на стену, - потому что он раздражает его своей безвкусицей.
Мария Николаевна подняла голову и внимательно посмотрела на картину. На холсте грубыми мазками была изображена глиняная тарелка с двумя почему-то синими грушами.
- А ты знаешь, - сказала она с видом знатока, - пожалуй, он прав! Есть в этих грушах нечто раздражающее, нечто противное высокой гармонии…