- Ясно, - покачал головой раввин, - по вашему виду можно понять, что вы не очень любите йогов. Бикицер, перейдем к следующему. У меня есть старший экономист, умница, светлая голова и молодой, почти юный. Вот.
Он протянул фото. Катя долго смотрела на снимок.
- А где его правое ухо? - наконец спросила она.
- А что, разве нету? - удивился Кац и взял фото.
- Действительно, нету. Где же ухо, где же ухо?.. Ах, да, совершенно забыл, он же его потерял на охоте, да, да, он храбр, как барс! Или на дуэли? Нет, нет, скорее на дуэли, он очень горяч, этот старший экономист.
- А волосы он тоже потерял на дуэли?
- Нет, волосы - это просто ракурс. У него - шевелюра! Волосы - это ракурс!
- И глаз - ракурс?!!
- А чего вы удивляетесь? Человека можно снять в таком ракурсе, что у него не только уха - головы не будет! А на самом деле все имеется!
- Простите, - сказал Саша, - у вас не найдется чего-нибудь без ракурса и помоложе?
- Странно, - протянул Кац, - я для вас старался.
- Не понял, - ответил Саша.
- Знаете, жизнь есть жизнь, и новый муж, даже ненадолго, лучше в таком ракурсе… Безуха, как тот, надежнее…
- Даже ненадолго, - сказал Саша, - хотелось бы с ухом и помоложе. Поскольку оба могут развалиться на таможне, при обыске…
- Я вас понял, - ответил раввин и вынул фото жгучего брюнета. - Красавец, культурист, философ, кандидат трех наук…
- Этот ничего, - сказала Катя.
- Что? - зарычал Саша.
- Я сказала "ничего". В чем дело?
- Я видел, как ты на него посмотрела!
- Я должна посмотреть на будущего мужа или нет?! Или вслепую - закрыв глаза?
Саша блеснул очами, будто был потомком не Долгорукого, а Петра, и замолчал.
- Ты не хочешь меня выдать за красавца, - шумела Катя, - ты не хочешь за урода, за кого ты хочешь меня выдать?
- Ша, ша, не ругайтесь, - успокоил раввин, - до свадьбы еще далеко, мы еще не включаем марш композитора Мендельсона. Вы знаете, сколько это стоит?
- Марш? - удивился Саша.
- Красавец! - поправил раввин. - Этот культурист-философ! Дороже Мендельсона вместе с его маршем! Сорок тысяч или якутский бриллиант - вот сколько это стоит! Вот сколько запросил этот кандидат трех наук!..
- У нас никогда не было таких денег, - обрадованно сказал Саша, - и не будет, даже если мы сегодня прекратим кушать, пить и начнем только копить. У нас не будет такой суммы даже к возрасту вашего барона!
- Да, - протянул раввин, - вряд ли он будет столько ждать, этот красавец, вряд ли… Все, у меня мужчины кончились.
- Невесты у вас такие же? - спросил Саша.
- Не совсем, - ответил раввин, - они без недостатков, но, в основном, с усами. Не с буденновскими, но, на всякий случай, я их вам показывать не буду… Потому что вы ведете себя так, будто покупаете корову, а у нас не ярмарка, а синагога. Все, гинук!
И Кац спрятал обе пачки за портрет великого вождя…
- Ищите сами! Ищите и найдете! Я вам только одно посоветую - не езжайте в Биробиджан. Кроме вывесок, там уже ничего еврейского не осталось. Впрочем, и не было. И еще - поверьте в кого-нибудь! В Иисуса, Будду, Иегову. Или в Магомета! Не важно в кого! Вам предстоят такие времена, когда надо будет в кого-то верить..
- Мы уже верили, - сказал Саша.
- Не в то, - грустно покачал головой раввин; - верить можно только в то, что невидимо. Как наш Бог… - Он встал: - Ну вот и все, мои молодые люди, желаю вам удачи, а если я, кто знает, решу покинуть эту суровую землю, я вам, моя княжна, предложу свою еврейскую руку. И вы, князь, в данном случае сможете быть спокойным…
- Спасибо большое, отец Кац, - растроганно произнес Саша, и Владимир Ильич, сказав "вейз мир", упал на менору…
ЗАЧЕМ НАМ БОКАЛЫ, КОТОРЫЕ ПОЛНЫ СЛЕЗ
Как гласят правила хорошего тона: "Рыбу есть ножом нельзя".
Как гласит народная мудрость: "Еврей - не рыба. Можно резать ножом…" То ли периодически не хватало ножей, то ли не все еще усвоили правила хорошего тона, но к тому времени в городе Ленинграде, этой колыбели трех революций, проживало еще довольно много потомков Иакова…
У четы Петровских было всего семь знакомых евреев. Но, согласитесь, для княжеской четы и этого немало. Даже у царя не было такого количества. Правда, он не собирался уезжать… Но кто знает, если б в 1917 году существовало государство Израиль и у царя была бы возможность выбора, он бы, наверняка, поехал не на Урал, а на Сион или даже на Голанские высоты…
Короче, у них было семь евреев, семь надежд, семь чудес света, каждое из которых, могло им помочь… Но кто из этих чудес уезжал - это-то не знал никто. Даже они сами. Потому что, какой еврей знает, чего он хочет?
В тот же вечер Катя и Саша стали их обзванивать.
Первым они позвонили Гоцам. С Гоцами они были дружны, вместе ездили в горы и частенько болтали за бутылкой "Цинандали". Адик Гоц обожал грузинские белые вина.
- Адик, ты? - весело сказал Саша в трубку.
Трубка начала извергать какие-то странные звуки, будто это была проснувшаяся Этна. Казалось, оттуда изливалась лава.
- Твой Абрам в Палестине, - клокотало из кратера, - вместе со своей Саррой. И тебе туда пора!..
Извержение кончилось. Вулкан погас.
- Опоздали, - только и сказал Саша.
Второй раз они уже звонили более осторожно - кто любит будить вулканы?
- Простите, - начал Саша, - Рабиновичи еще не уехали?
- Куда и зачем? - строго прокартавила трубка.
- Куда все, - просто ответил Саша.
- Там все будем, - захихикали в трубочке, - туда не торопимся…
- Да нет, в Израиль, - уточнил Саша.
В трубке долго-долго ржали.
- Пгости, стагина, мы - гусские, мы годину не покидаем…
Умри Петровские секунду назад, они б никогда так и не узнали, что Фира и Фима Рабиновичи - чистокровные русские. Но почему тогда эти "славяне" с густо вьющимися волосами, черными печальными глазами и раскатистым "Р" так жадно ели мацу, ловили каждое слово с берегов Иордана, и почему через неделю, ничего не сказав, они укатили на эти самые берега?..
Случай с Рабиновичами мог поставить под сомнение любую национальную принадлежность. И, чтобы избежать дальнейших возможных ошибок, они набрали телефон Люсика и Мэри Шалтупер. Трижды они отдыхали с ними на черноморском побережье Кавказа и трижды Шалтуперов обзывали "евреями". И те не возражали. Следовательно, в этот раз, ошибки быть не могло.
Но чтобы не было уж вообще никакого сомнения, Саша взял быка за рога.
- Попросите, пожалуйста к телефону еврейскую морду, - довольно мягко попросил он.
- Еврей на проводе, - после некоторого замешательства довольно весело ответила трубка. - С кем имею честь?
- Э-это Саша.
- Национальность! - потребовала трубка.
- Р-русский, - растерялся Саша.
- А мне надо армян! Позовите армян!
- Здесь такие не проживают.
- Тогда ауфвидерзейн, - пропели в трубке, и еще один шанс растаял, как ялик в тумане…
Главное в изобретении телефона и радио то, что его всегда можно отключить…
Кто многого ждет от телефона - мало получает. И поняв полную бесперспективность звонков, Петровские, забросив изобретение гениального Белла, пошли с визитами… Ах, эти визиты, эти нежданные гости, которые хуже татар и не лучше евреев… Короче, как вы уже догадываетесь, и визиты ни к чему не привели. Из четырех оставшихся иудеев, из четырех надежд и чудес света, не ехало двенадцать! Во-первых, у "надежд" были дети, во-вторых, бабушки с дедушками и, в-третьих, если у всех нормальных народов примерно "сколько голов - столько умов", то у избранного народа умов несколько больше. Может, поэтому он и избранный..
Из всех вышеперечисленных причин вполне ясно, почему из 4-х не ехало 12!
Что вы хотите, если уж горе от ума, то от "умов" - сплошной кадохес!
Рантеры не ехали, поскольку кончали диссертации по особо важным вопросам: Люба - по истории КПСС, а Миша - по истории ВКП(б). Мише впервые в мировой историографии удалось установить, когда же отпала буквочка "б" и когда "б" стали коммунистами. И, естественно, ехать с такими темами на Святую землю они не решались…
Юлика Кушнера, наконец, включили в туристическую группу, отправляющуюся в Болгарию, куда он пробивался пять лет. Он не отдыхал уже три года, был счастлив добраться до "Золотых песков" и об отъезде не думал. И вообще, он считал, что переплыть из Варны в Турцию, через все Черное море, сквозь штормы и бури, гораздо легче, быстрее и безопаснее, чем пройти советскую таможню, уезжая официальным путем…
- Если я захочу, вы за меня не беспокойтесь, - говорил он.
Возможно, Юлик был и прав. К тому же, он отлично плавал…
Файнберг думал ехать. Он решил. Он уже заказал вызов. И он ждал.
И вот, когда этот вызов был уже в пути, где-нибудь над Сахарой или Тунисом, где-нибудь над тем же Черным морем, по которому должен был плыть Кушнер, только в другом направлении, а может, пятый месяц изучался в КГБ, - у Файнберга вдруг пошли пьесы!
Файнберг писал их двенадцать лет, днем и ночью, и в обед, и за ужином! И ни черта не шло. Мешала цензура, и управление культуры, и немножечко партия, и немножечко советская власть. Короче, мешало все, кроме, может, электрификации…
И вот, когда он решил улепетывать от всего этого, шесть театров поставили его комедии. Отвратительно - но поставили! Конечно, это была шутка дьявола, но она удалась. Он не мог променять бурные аплодисменты, пусть и провинциального зала, на бухгалтерский геморрой, пусть и в Иерусалиме! А кем же по-вашему, мог еще стать большой драматург Файнберг в маленьком Израиле?..
Но именно Файнберг посоветовал Петровским Куна.
- Идите к Куну, - сказал Файнберг, - он одинок, он благороден, он не пишет пьес, он уезжает и он возьмет вас!
И они пошли к Куну.
Кун был ученый-оптик и походил на похудевшую цаплю, стоящую на одной ноге. Он был настолько худ, что, казалось, стоит к вам все время в профиль, даже когда стоял в анфас.
- Да, - сказал Кун, - я одинок, я не пишу пьес и я уезжал. Еще вчера я уезжал. - Он был печален, как аист, у которого отобрали детей.
- А сегодня? - спросила Катя.
- А сегодня, - вздохнул Кун, - сегодня эти подонки, эти сволочи и антисемиты присудили мне государственную премию, чтоб они все сгорели!!!
- Ну и что? - удивилась Катя. - Почему же вы не едете?
- Девочка, - сказал Кун, - они купили меня. Это очень просто: я знаю, что такое премия, но я не знаю, что такое свобода… А, возможно, и не хочу знать…
И все! И семи надежд, семи чудес света - как не бывало. Погас Фаросский маяк, рухнули сады Семирамиды! И надо ли описывать всех персонажей еврейской национальности, с которыми они еще встречались, помимо своей великолепной семерки, их квартиры с красным деревом и без, с бронзовыми люстрами или бумажным абажуром, с ароматом икры или с запахом ржавой селедки, с покосившимися этажерками, полными мудрых книг и с хельгами, набитыми хрусталем…
Впрочем, что нам хрустальные бокалы, когда они полны слез, что нам бокалы?..
Если хотите, можно вам рассказать несколько эпизодов, которые ничего, впрочем, не добавят и не изменят. Например, про Леву Шварца…
Лева Шварц уезжал с женой и тремя детьми. И они пришли к нему и все рассказали. Шварцы были просты и добры. И жена Шварца должна была выйти за Сашу, хотя в ней и был четвертый ребенок.
Но это ж было фиктивно. И Лева согласился пойти за Катю. Фиктивно. И все было вот-вот, и уже поблескивали на горизонте храмы Иерусалима…
И вдруг все полетело к чертям собачьим. Лева Шварц вероломно нарушил договор - он влюбился в Катю. И не фиктивно!
А у Кати, как мы уже говорили, любовь была, и ей хотелось свободы. И вот веселой свадьбы не получилось…
Или вам, друзья мои, будет, возможно, интересен следующий эпизод, который случился в нашем замечательном Дворце Бракосочетаний, где Катя должна была сочетаться браком с Веней Мендельсоном…
Мендельсон был высок, дороден, к тому же, порядочная сволочь. Он взял с Кати деньги. Немного, но взял. Он сказал, что это на свадебный костюм. Но где вы видели костюм, который бы стоил две тысячи? Возможно, только на королевской свадьбе. Да, но это был Веня, а не принц Чарльз.
Впрочем, кто знает, может жених хотел костюм из кожи индийского слона, на котором катался Никита Сергеевич вдоль Ганга и Брамапутры…
Короче, в то время, когда в нашем замечательном Дворце Бракосочетаний заиграли свадебный марш немецкого композитора Феликса Мендельсона, на фамилию жениха ринулось немного-немало девять невест, каждая из которых считала остальных - гостями.
А в это время порядочная ленинградская сволочь Веня Мендельсон барахтался в теплых шелковых волнах Мертвого моря…
Говорят, что в нем невозможно утонуть. А жаль…
Может быть, вам, дорогие мои друзья, будет небезынтересно познакомиться с Юзом и Мартой Корсунскими. Встретились и такие на долгом пути Петровских. Тут уж, казалось, все! Две свадьбы - и ту-ту. И прощай, немытая Россия. Юз и Марта, это было что-то особенное! Рафинированные интеллектуалы, которые, что ни читали - читали в подлиннике, включая "Свитки Мертвого моря". У которых было столько дипломов, что они занимали отдельную полку. Которые одевались с таким вкусом и причесывались с таким изяществом, что их принимали не просто за парижан, а за потомков Бурбонов. И которые душились такими духами, что казалось, сама мадам Коти прогуливается по Невскому проспекту! И что же?..
Петровские до сих пор ничего не понимают. Корсунские согласились пережениться! Да, согласились! Но как?.. Юз на Саше, а Марта на Кате! И в Стокгольме!! Катя с Сашей довольно долго приходили в себя. Что вы хотите, ведь у них было всего по одному диплому и они, если что и читали в подлиннике, то только русских классиков…
И давайте оставим все эти эпизоды. Зачем нам истории, которые ни к чему не привели и ничего не достигли. И, может, нам сразу перейти к той, со старым еврейским писателем, который смотрел на серые крыши и писал свои веселые рассказы.
Но кто это так правильно сказал: "Хочешь посмешить - наплачешься!"
СУЛАМИФЬ В КРАСНОЙ КОСЫНКЕ
Хорошо известно, что коммунисты умирают стоя. Менее известно, что интеллигенты умирают сидя… Впрочем, и то и другое придумано не нами…
Зингер жил на последнем этаже старого дома на Литейном, несколькими этажами выше великого русского поэта Николая Алексеевича Некрасова, который, живи Зингер лет сто назад, был бы его соседом. Хотя, вряд ли, кто бы тогда разрешил еврею Зингеру жить и работать в Санкт-Петербурге, да еще в самом его центре, совсем недалеко от царя и царицы?
А сейчас из его окон был даже виден Невский проспект, а если выйти на балкон - то и Нева. Вот что дала советская впасть трудящимся! Особенно трудящимся евреям!.. А неблагодарный Зингер собирался почему-то уезжать от нее и от того, что она дала, далеко-далеко, где никогда не бывал ни великий Николай Алексеевич, ни еще более великий Александр Сергеевич; уезжать в те края, о которых так любовно писал Михаил Юрьевич - "Расскажи мне, ветка Палестины…"
…Лестница, ведшая к Зингеру, была узкой и крутой, и Катя запыхалась, пока поднялась к нему. Такие лестницы не для интеллигентов…
Она остановилась у дверей и перевела дух. И начала повторять слова, которые должна была сейчас произнести перед старым писателем. Это всего три слова, после которых, по их предположению, старикан должен был сдаться, жениться на Кате и вывезти ее на желанную свободу.
Но как было их выговорить?.. Любить одного и признаваться в любви другому, пусть даже и писателю, пусть даже и еврею, пусть даже и отъезжающему - работа нелегкая, адская работа. Легче вкалывать в шахте, на плантациях кофе, в копях Южной Африки. И как она скажет ему эти три слова, когда даже Саше она не могла их так долго сказать, год не решалась. И только однажды, южной ночью, в Крыму, когда они купались под низкой луной, и все было нереально и сказочно, и дул теплый ветер, и упала звезда - она их сказала, под нежный шум волны…
И она поняла, что не сумеет сейчас произнести три этих простых слова… Катя отступила от дверей и начала спускаться.
И вот тут-то двери открылись, и на пороге появился сухой, чуть сгорбленный мужчина в костюме и бабочке. И в начищенных туфлях. И это несмотря на раннее утро. Глаза Зингера улыбались.
- Уж если вы взобрались на такую высь - надо входить…
Он ввел ее в большую комнату, всю увешанную портретами какой-то женщины…
- Когда с утра к вам является такая девушка, - сказал Зингер, - это верный признак, что день будет удачным… У меня есть чай и какао. Кофе у меня нет. Что вы предпочитаете?
- Виски, - неожиданно ответила Катя.
- Представьте себе, имеем! Но без содовой. Вы пьете виски с лимонадом?
- Чистый, - сказала Катя.
Зингер налил.
- Месяц назад, - проговорил он, - я провожал друга, - он зашел ко мне с этой бутылочкой. Я считаю, что у нее очень хорошее название: Белая лошадь. Это красиво… Потому что все мы немножко лошади…
Катя кивнула и залпом выпила бокал.
- У вас не найдется сигареты? Я, когда пью - всегда курю.
- Один порок порождает другой. Я, например, когда курю, начинаю думать…
- Это порок? - спросила Катя.
- Страшнейший, - ответил Зингер, - и сигареты у меня нет. Всю жизнь и курю трубку.
- Давайте трубку, - согласилась Катя. Она очень волновалась!
Если вы когда-нибудь признавались в любви, то знаете, что это такое…
- Вы любите трубку? - Зингер чуть заметно улыбнулся. - Какое дерево вы предпочитаете?
- Яблоню, - выпалила Катя.
- Из яблонь, к сожалению, трубок не делают. Я бы вам посоветовал из вишневого корня… Я люблю ее больше всего. Держите…
Катя взяла трубку и начала лихорадочно ее разжигать.
- Секундочку, секундочку, давайте сначала положим в нее табак. У меня, правда, крепкий, "капитанский", скорее для датского шкипера, но что делать. - Он любовно набил ей трубку.
- Вот теперь разжигайте.
Катя затянулась, выпустила дым прямо в лицо Зингера и, как бы скрываясь за этой дымовой завесой, выпалила:
- Я вас люблю!
И закашлялась. И долго-долго кашляла. Зингер смотрел на нее, как смотрят на мальчишку-проказника.
Катя перестала кашлять.
- Вы слышали, что я вам сказала?
- Слышал, - ответил Зингер.
- Почему же вы молчите?
- Дорогая моя, - сказал он, - вы хорошо посмотрели, кому вы это говорите?
- Да, да! Я люблю вас и хочу с вами…
- Куда? - перебил он. - Куда, девочка моя?
- В Израиль, - сказала она.
Зингер подошел к Кате и нежно провел по ее волосам.
- Волосы ее, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…
- Что? - не поняла Катя.
- …Зубы ее, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… Девочка моя, - сказал он, - я не еду туда жить. Я еду прямо на кладбище. Может, я и не попаду на Масличную гору, но я хочу, чтобы кости мои лежали в родной земле… А тут является юное создание, курит трубку и признается вам в любви!..
- Я знала, - ответила она, - я знала, что у меня не получится. Поэтому я и хотела уйти.