- То же самое! Должна же история чем-то завершиться, должны же зрители уйти потрясенные. Не проймешь же зрителей тем, что Ромео с Джульеттой грустят в разлуке. И вообще такая невероятная любовь должна быстро оборваться, иначе она уже не будет такой невероятной: обрастет бытом, превратится в привычку. Потому во всей мировой литературе эталонные влюбленные рано гибнут: Геро и Леандр, Тристан и Изольда. Так что не нужно тревожить литературных героев. А посмотрите на наших психопаточек, которых вовремя успели вынуть из петли или откачать, - глупенькие, с двумя-тремя банальными мыслями. Им твердили с детства, что любовь - это все, они и поверили, и вот катастрофа: Вася меня разлюбил, Вася пошел гулять с Машей! Все эти самоубийцы на совести сентиментальной любовной литературы. Объясняли бы этим дурочкам с детства, что смысл жизни не в Васе, они бы и не вздохнули, потому что Вася обычно того и не стоит; насмотрелся я на их Васей.
- А когда им только и твердят: любовь, любовь! Все эти песенки эстрадные - вообще нет никакого спасения! Они и верят. В жизни много действительных трагедий - та же болезнь, например, так еще нужно изобретать любовные!
- Нигилист, нигилист! И слушать не хочу! - махала руками мамина Леночка; Буяновский одобрительно хохотал:
- Нет, я его возьму на ближайший симпозиум, накачаю по нашему вопросу и возьму! Всех оппонентов забьет. Раньше были профессиональные плакальщицы, а вам нужно идти в профессиональные полемисты.
Асафьевы скучали оба: что можно ждать от человека, который не чтит ни Фрейда, ни Хемингуэя.
Отец сказал:
- Учитывая повод, по которому мы собрались - годовщина свадьбы как-никак, - я считаю твои речи просто нелояльными по отношению к семье. Так что сменим тему и объявим художественную часть.
Все сразу закричали: "Просим! Просим!", потому что знали, в чем состоит художественная часть в этом доме; мама села за пианино, отец полусклонился над ней - сцена, как со старой гравюры, - и они запели дуэтом. Сначала - "Я встретил вас", потом "Калитку", потом "Я помню чудное мгновенье". И здесь все про любовь. Но в таком виде Виталию нравилось. И сама сцена: сколько в ней надежности, сколько родной атмосферы - чувство дома, иначе не скажешь. Вот такая любовь-дружба казалась ему настоящей, достойной человека, длительная, надежная; и пусть бывали зигзаги - зигзаги эти делала любовная часть, а дружба, дружба все время оставалась, от нее и надежность. От нее и прочность родного дома.
Мамина Леночка подсела к Буяновскому. Тот высидел сколько прилично, даже что-то говорил, а потом как бы случайно перешел к книжному шкафу - нет, за Буяновского можно не беспокоиться.
А сквозь эту благополучную картину особенным контрастом видится Вера. Потому-то Виталий и говорил сегодня так резко. А как можно иначе, как можно без ожесточения, когда столько образованных, полных сил людей симулируют научную деятельность, описывая "бредовые включения при психопатоподобной форме шизофрении", вместо того, чтобы заняться делом?! Если бы все занимались настоящим делом, может быть, можно было с пониманием болезни, со знанием прогноза лечить Веру Сахарову?! А как можно всерьез говорить рядом с Верой обо всех этих кукольных любовных трагедиях?!
И еще одно чувство, чувство сугубо профессиональное, испытывал Виталий, слушая родительский дуэт, - благодарность родителям за надежную наследственность, уверенность в своих генах. Ведь не все от человека зависит, нужно еще, чтобы его не подвели собственные гены, не нанесли внезапный удар в спину! За свои Виталий был спокоен. Насколько вообще можно быть спокойным за эти таинственные гены, неподвластные нашему Я.
Глава тринадцатая
Снова после полуночи затихло отделение. Угомонились даже самые крикливые - заснули или хотя бы устали. Вера лежала на спине и разглядывала знакомую трещину на потолке. Взгляд скользил по ней, как троллейбус по проводам. И мысли можно было пустить по ней, как троллейбус, чтобы не разбегались, чтобы не обгоняли друг друга. Не как один троллейбус, а как несколько умных дисциплинированных троллейбусов.
Мысли еще путались, мелькали, ускользали, но Вера начала как бы вынимать их по одной, выделяя из хаоса, и пускать скользить по трещине, так что они уже не могли снова вернуться в хаос. Это была очень тяжелая работа, физически тяжелая, точно мысли были сделаны из невероятно тяжелого материала, тяжелее свинца.
"Мне казалось, что город захватили роботы, что роботы привезли меня сюда - в тюрьму…"
"Сейчас мне больше так не кажется, я знаю, что нет никаких роботов, похожих на людей…"
"Виталий Сергеевич один может мне помочь. Он добрый, ему можно верить".
"Виталий Сергеевич сказал, что я заболела".
"Я заболела…"
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!"
Удивительный момент - момент восстановления логики! Только что мысли существовали сами по себе, отдельно друг от друга, как вращаются шестеренки, не захватившие одна другую зубцами. И вот произошло сцепление! Шестеренка стала вращать шестеренку! Мысль-причина стала управлять мыслью-следствием!
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!"
Колоссальное открытие, равное по масштабам озарениям Архимеда или Ньютона! Обычно мы этой механики не замечаем, логика автоматизировалась и опустилась в подсознание. А Вера чувствовала, ясно чувствовала вращение мыслей-шестеренок, с восторгом чувствовала, как одна властно вращает другую, противопоставляя хаосу порядок! Причина и следствие! На этом все держится, и оказывается, на причине и следствии!
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!"
"Меня привезли сюда, потому что я заболела!"
"Меня привезли сюда, потому что я заболела, значит, это больница!"
Логика, всюду логика!
Вера так устала, что должна была передохнуть. Еще неупорядоченные мысли мельтешили как хотели, но она не обращала на них внимания, а уже упорядоченные включенные в цепь причин и следствий, застыли в ожидании новой работы.
Вера отдохнула и принялась снова.
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!"
"Я заболела, и меня привезли в больницу".
"Я лежу в больнице, и меня лечат".
"Виталий Сергеевич меня лечит, значит, он врач!"
"Мне больше не кажется, что город захватили роботы, потому что Виталий Сергеевич меня вылечил!"
"Виталий Сергеевич такой молодой и такой умный, потому что меня вылечил".
Как хорошо жить в царстве логики!
Но снова пришлось отдохнуть, а то так устала от тяжелой работы, что и задышала чаще, и почувствовала, как сердце бьется около горла.
Полежала без мыслей, отдышалась. И принялась снова.
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела. Все логично: причина и следствие".
"Я заболела, потому что мне казалось, что город захватили роботы. Тоже причина и следствие!"
"Так что же сначала? Сначала заболела, или сначала начало казаться?! Где причина, а где следствие?!"
Только что восстановившаяся логика дала перекос. Шестеренки еще не расцепились, но вращались с натугой: каждая хотела быть главной, задавать вращение, а не подчиняться. Неужели снова вернется хаос?
"Я заболела, потому начало казаться. Или наоборот? Начало казаться, и потому заболела. Надо думать, Вера! Надо думать!"
Никогда раньше Вера не обращалась мысленно к себе самой. Но сейчас такое самопонукание помогло сосредоточиться.
"Может от болезни начать казаться? Значит, может! А может начать казаться здоровому? Не может!
Значит, верная мысль первая: мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела".
Логика была еще раз восстановлена, и была посрамлена хитрая псевдологика, попытавшаяся обманом пролезть в мир восстановившихся здоровых мыслей. Но какого усилия это потребовало! Снова нужно было отдышаться.
В палате было довольно светло: свет из окон от белой ночи, свет из коридора через дверной проем. В проеме, запрокинув голову, дремала дежурная сестра. Как ее зовут, Вера не знала. Сквозь хаос болезни она сумела разобрать имена только двух медсестер - Маргариты Львовны и Екатерины Николаевны. А эта какая-то другая. На других кроватях лежали женщины. Больные, как теперь понимала Вера. Много их. Значит, не с ней одной такое, значит, это довольно частая болезнь, когда начинает неправильно казаться! (Эти мысли - логичные, правильные - текли без усилий, сами собой, так что Вера и не замечала, что может уже логично думать не только вся напрягаясь, преодолевая хаос, но и естественно, непринужденно, автоматически.)
Вдруг закричала женщина в углу у окна. Сестра встрепенулась, вскочила, подбежала к кричащей.
- Что ты? Что ты, милая?
Та кричала и билась в судорогах.
Села на кровати другая больная, заголосила:
- Чего кричишь? Совести нет? Спать мешаешь, хулиганка!
Вбежала еще одна сестра, послышались из угла быстрые реплики:
- Зубы разжать… Под голову…
Женщина продолжала однотонно кричать. Без слов, потому особенно жутко.
В дверном проеме показалась толстая больная, Вера ее видела несколько раз.
- Да уймите эту хулиганку! - визгливо кричала сидящая.
- Сама хулиганка! - ответила толстая. - Эпилептический припадок, не видишь? Большой припадок: тонические и клонические судороги. Я всю медицину знаю, я бы институт два раза кончила, если бы меня Привес не завалил из-за Витьки Александрова.
- Нашлась тут умная! "Припадок, припадок"! Ты тут сумасшедшая, как все!
- А ты потаскуха!
Сестры не могли оставить больную в припадке и только взывали:
- Девочки! Либих, Пугачева, тише! Спать всем мешаете!
- Уснешь в таком бардаке. Лучше покурить дайте.
- Нельзя ночью курить.
- Нельзя курить - дайте спать. Не даете спать - дайте курить. А то разнесу эту блядскую больницу!
Вбежала еще сестра, сразу распорядилась всеми:
- Либих! Ну-ка к себе в палату! Пугачева, будешь кричать, дежурного к тебе вызову, укол назначит! Девочки, как у вас там?
- Ничего, уже проходит.
- Язык не прокусила?
- Нет, кажется.
- Ну слава богу.
Вера закрыла глаза и старалась не шевелиться; только бы на нее никто не обратил внимания! Может быть, и раньше такое бывало, просто она не замечала? Это все больные, им всем кажется! А вдруг им что-нибудь покажется в ней?!
Постепенно все успокоилось. Дежурная сестра вернулась на свое место при входе в палату. Вера теперь смотрела на нее с надеждой: защитит в случае чего.
С разных сторон раздавался храп, одно это наводило тоску; у Веры всегда была отдельная комната, она всегда спала одна, никогда не слышала ничьего храпа. Она и не понимала раньше, как хорошо дома!
Вера открыла глаза, проследила взглядом трещину на потолке - свою путеводную нить - и возобновила логическую работу.
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела".
"Оттого что я заболела, меня привезли в больницу".
"Виталий Сергеевич стал меня лечить, потому что он врач".
"Теперь мне больше не кажется, что город захватили роботы, потому что Виталий Сергеевич меня вылечил".
"Виталий Сергеевич хороший врач".
"Виталий Сергеевич меня вылечил, и я вернусь домой!"
Стоило столько потрудиться, чтобы прийти, наконец, к такому прекрасному выводу: "Я вернусь домой!". И не мечта, не случайный обрывок мысли, а безупречное звено в логической цепи: "Я заболела меня привезли в больницу Виталий Сергеевич меня вылечил я вернусь домой!". Шестеренки вращались с трудом, как в загустевшем масле, но вращались, зубцы цеплялись за зубцы, логическая машина перегревалась, но работала! Доставлял наслаждение сам процесс мыслительной работы, как всегда нравится новичку снова и снова убеждаться в освоенности нового навыка, нового движения - гимнасту ли, впервые выполнившему фляк, или первокласснику, впервые сложившему буквы в слово. Трудно - и потому особенно приятно!
"Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела".
"Я заболела, и потому меня привезли в больницу".
"Виталий Сергеевич - хороший врач, поэтому он меня вылечил".
"Теперь я здорова, и мне не кажется ничего такого, чего нет на самом деле!"
"Я выздоровела, и потому вернусь домой!"
Все логично, но что-то Вере мешало: какое-то опасение, какое-то омрачение… А вот в чем дело:
"Я вернусь домой, но там не будет Виталия Сергеевича".
"Дома не будет Виталия Сергеевича, а смогу ли я быть здоровой без Виталия Сергеевича?"
Среди знакомых Веры попадались довольно симпатичные мальчики, с одним, Колей Плаксиным, она дружила, как любила выражаться мама. Но ни одного из мальчиков она не считала умнее себя, сильнее себя (в житейском смысле, естественно, тяжести-то они поднимали исправно), ни на одного не могла положиться больше чем на себя - и уж, конечно, не на Колю Плаксина. И пример отца подтверждал, что мужчина не способен руководить семьей, принимать решения, брать на себя ответственность. И вдруг Виталий Сергеевич! Он взял все на себя, он лучше Веры понимал ее состояние, знал, что она больна, и поступал вопреки ее глупому сопротивлению; ведь по его приказу ей насильно детали уколы, по его приказу ее завертывали в простыни, чтобы она не могла убегать, не могла драться; и решетки на окнах, наверное, по его приказу, чтобы и она, и другие такие же неразумные не могли убежать из больницы, потому что неразумных нужно лечить насильно. Впервые ей встретился человек сильнее ее, которому она поверила больше, чем себе, которому хотелось довериться, и ни о чем не заботиться самой. Потому что она так устала!
"Я вернусь домой, но дома не будет Виталия Сергеевича. А смогу ли я быть здоровой без Виталия Сергеевича? Смогу ли я без Виталия Сергеевича?"
Последняя мысль омрачила радость возвращения логики, радость предстоящего возвращения домой. Но все, Вера очень устала, Вера больше не могла ни думать, ни радоваться, ни опасаться, ни решать.
"Да и нужно ли решать? Может быть, Виталий Сергеевич и про мое возвращение обдумал лучше меня? Решит лучше меня? Или уже решил?"
Вера засыпала. И последним мелькнувшим ощущением было все же ощущение счастья - счастья возвратившейся логики, счастья сцепления причин и следствий - оказывается, это самое главное. А пока не потеряешь и не догадаешься.
Глава четырнадцатая
Контакт сохранился!
Виталий еще только появился в проеме перед входом в палату, еще только мелькнула Вера, и сразу ее заслонила спина маячившей у входа Меньшиковой, а уже стало ясно: контакт сохранился!
- Ну как вы, Вера?
- Хорошо, Виталий Сергеевич. Стала все понимать.
- Ну, и замечательно. Значит, надо вас отсюда переселять.
- За то, что поумнела, да?
- Да, и поумнели, и поздоровели.
Но это все внешние слова. Они, конечно, тоже что-то значили, но не в них главное. Отчетливо понимались другие, непроизнесенные!
"Я делал для тебя все, что мог!" - понимала Вера.
"Я все время жду, когда ты подойдешь!" - понимал Виталий.
"Тебе нечего бояться, раз я рядом", - понимала Вера.
"Мне очень страшно здесь без тебя", - понимал Виталий.
И хотя каждый из них понимал не совсем то, что внушал другой, это и было истинное понимание.
- Знаете что, Вера, давайте пойдем отсюда, поговорим где-нибудь на свободе.
- Пойдемте.
Понимая, что врача не стесняются, и все же почему-то стесняясь, Вера встала, надела халат.
- Надо сказать вашей маме, пусть принесет спортивный костюм, что ли. У вас есть?
- Есть.
- Вот и хорошо, будете в нем ходить, а не в этой нашей униформе.
- Вы Верочку забираете? - спросила неизменная Маргарита Львовна.
- Да, и перевожу в четвертую. Скажите, чтобы ей там постелили.
- В четвертой ночью и зарезать могут, - сказала Меньшикова.
- Красуля наша встала! Ишь, выступает, будто пава! - закричала Ирина Федоровна.
Виталий отпер дверь трехгранкой, и они с Верой вышли в тамбур. В ординаторскую Виталию не хотелось: разговор при Капитолине выйдет не тот. Хорошо было бы в сад, - кроме огороженных отделенческих вагончиков, существовал в глубине территории и общий, запущенный и всегда безлюдный, - но шел дождь.
- Ну, давайте здесь посидим.
- Давайте.
Вере как будто нравилось повторять какое-нибудь его слово.
Они сели. Вера - на тот же стул, на котором несколько дней назад сидела ее мать.
- Вы помните все, что с вами было, что вам казалось?
- Помню.
- Ну вот и рассказывайте все подробно.
Вера рассказывала очень старательно и про роботов, и про то, как их сортировали гипнозом, как казалось, что она в тюрьме, что ее травят, про успокоительные волны, на которых приплывали разные предметы и люди тоже, про маски, про хаос мыслей…