- Между прочим, ты - человек, и ты мне пару раз снился. Вот только имени твоего я не знаю… И Книги не способны узнать имена своих Авторов. И по поводу этого так называемого Слепого Проклятия у большинства Книг сложилось мнение, что Авторы - Идиоты, Типографы - Дьяволы, а Читатели - Боги. Представляешь, как бы ты смеялся, если бы об этом узнал?
Последние слова я уже договаривала, будучи в теле человека. Стоял жаркий летний день, и мы с Учителем неспешно прогуливались по фруктовому саду. От царящих в воздухе ароматов у меня кружилась голова, а пронзительные солнечные лучи заставляли слезиться непривыкшие к свету глаза. Почему-то мы были сегодня одни, и я спросила Учителя об этом.
- Если бы я узнал, что Иуда следит за нами, то на следующей нашей встрече я бы попросил его прочитать проповедь на тему "Зависть - не мирской грех, а душевное заблуждение".
- Удивительно, как они меня ещё терпят, - вздохнула я.
- Вот что хотел спросить, Анна…
- Ты - меня? - искренне удивилась я.
- Вот что хотел спросить. Иуда на днях мне признался, что приятель Матвея Павел заделался писцом. В том, что ученики записывают моё учение, нет, конечно, ничего святого, но я не против. Но Павел, вот ушлый человечище, уже тридцатый день, оказывается, пишет Книгослов про наши встречи и Божье учение. И что он там пишет - никому, римская собака, не показывает! Как ты думаешь, Анна, это справедливо, это по-божески - скрывать дело праведное от рабов Его?
- Ежели правду он пишет - то зачем ему скрывать от нас? - не поняла я.
- Ересь он пишет, а не правду! - воскликнул Учитель, а я подумала, что пора прекратить удивляться словам Иисуса, не то он решит, что я с ним первый день знакома.
- Почему же ересь?
- Хотя бы потому, что он не упоминает в своём Книгослове тебя!
- Да Бог со мной, - махнула я рукой. - Главное, чтобы тебя не опорочил.
- Матвей подсмотрел у Павла и рассказал Иуде, а тот нашептал мне. Вот послушай, что он пишет: "Разве вы не знаете, что тело ваше - храм Божий, и Дух Божий живет в нём? А если кто разрушит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят, и этот храм - вы". А теперь, Анна, вспомни, говорил ли я когда-нибудь что-нибудь подобное?
- Нет, ты не говорил. Наверно, Павел сам это придумал, - решила я.
- Именно! Идея того, что Бог может кого-то покарать - богохульство!
- А, может, Матвей что-то перепутал? Или Иуда? Может, там написано вместо "покарает", например, "простит"?
- Хотелось бы в это верить, - вздохнул Учитель.
- Что ты будешь делать со всем этим? - поинтересовалась я.
- Да ничего не буду. На всё воля Божья.
- То есть пусть пишет на здоровье?
- Анна, сестра моя, вспомни, пожалуйста, Громогласную проповедь. Она примирит тебя с любой возможной неправдой.
А я не помнила! Как я могла помнить то, что ещё не написано? Боясь оконфузиться перед Учителем, я подошла к ближайшей смоковнице и обняла её. Через много сотен лет люди срубят это дерево, сделают из него бумагу и будут записывать на ней то, что оно говорит мне прямо сейчас. И они захотят думать, что открывают новые истины, хотя на самом деле лишь повторяют старые заблуждения…
Стоп! Что я говорю?! Это не моё знание. Я задрожала всем телом и крепче ухватилась за дерево.
- Учитель! - позвала я.
Он был рядом. Он наблюдал за мной с улыбкой.
- Так это ты - мой Автор? Не может быть… Не может… быть…
Мне пришлось открыть глаза и очень сильно испугаться, чтобы не потерять сознание от ступора.
- Громогласная проповедь начинается словами "Гром Божий звучит в тебе. Молния Божья освещает тебя. Глас Божий правит миром через тебя".
Я всё равно не понимала. И не вспоминала! Я так боялась признаться в этом мастеру…
- Прости. Я не помню. Не помню…
Из глаз покатились слёзы бессилия. Иисус подошёл ко мне вплотную, дотронулся рукой до щеки…
- Ты слышишь Плач Божий, когда, глядя в будущее Его очами, умоляешь вернуть давно прошедшее. Ты слышишь Стон Божий, когда, сжимая мёртвые руки Его руками, умоляешь воскресить умершего. Ты слышишь Крик Божий, когда, улавливая сказанное слово Его ушами, умоляешь отомстить ещё живущему.
- Ты - не мой Бог? Слава Автору! - подумала я вслух.
Учитель не смотрел на меня, потому что он смотрел в небо, подставляя неопалимое лицо лучам света. Он смотрел и говорил:
- Люди только записывают. И Авторы только записывают. Никто ничего не придумывает, всё уже давно придумано до нас. Что мы можем? Мы можем лишь открыть то, что готово быть открытым, и к открытию чего готовы мы сами. Поэтому пусть Павел записывает и думает, что это его слова. Пусть мои ученики записывают и думают, что это - мои слова. Пусть люди потом всё это читают - и думают, что мы с тобой написали эти Книги, потому что наши имена какой-то еретик поставил на обложки…
- Я не написала саму себя! - перебила я скорее по инерции и сразу же вернулась в слепое тело Рукописи.
Я хотела окликнуть Автора, которого не видела. Стараясь почувствовать источник внутреннего голоса, я сильно напрягалась, но назвать его не могла. Он откликался - так же, как человек, как дерево, как Книга… Похоже, я совсем запуталась.
Хорошо, пусть Автор Книги как идея существует в мире людей. Но в мире Книг совсем другие законы, и никаких имён Авторов на обложках нет. И Книга не способна узнать имя Автора - она его не видит, не слышит, не ощущает. Почему же?
Меня перелистнули, а я совсем забыла про своего Читателя. Ощущения того, что меня читают, смутно мелькали на задворках сознания. Меня читают? Как-то нелепо звучит, даже смешно. Меня пока только пишут, я Рукопись. Рукопись с разумом Книги.
Для Книг не существует Авторов, потому что их не существует вообще. Если в мире людей Авторы - просто идеи, кажущиеся реальностью, то в мире Книг - это полностью оторванные от реальности идеи. Так что ли получается? Поэтому я не вижу человека, который меня сейчас записывает, и могу его только вообразить? А потом, когда я стану Книгой - то не увижу никакого имени Автора на обложке - и никто не увидит, потому что его там нет.
И верить ли после этого легендам про абсолютное зрение и возможность увидеть Автора? Какого Автора увидит прозревшая Книга? Смысл слепоты велик - в чём тогда смысл прозрения?
Попробую спросить имеющегося перед страницами Читателя.
- Э-эй!
Ха-ха-ха, размечталась! Полагала, что контролирую себя? Это же не осознанный сон!
И я влилась обратно в тело Анны.
- Завтра мы отправимся на холм Голгофы, и на примере распятых преступников я продемонстрирую забавный урок жизни, - говорил Иисус. - А сегодня мы подготовимся к нему и займёмся лепкой из глины.
- Завтра никак не смогу. У меня встреча с первосвященниками, - заявил Иуда.
- Перенеси её, - попросил Иисус.
Иуда кивнул, и Учитель дал ему комок мокрой размятой глины со словами:
- Сотвори себе кумира!
Как оказалось, Иуда был прекрасным скульптором и через несколько минут предъявил всем нам ангела, умещавшегося на ладони.
- Что скажете, братья? - последовал традиционный вопрос.
- Иуда - прекрасный мастер! - сказал Андрей.
- Разве это - кумир? - спросил Фома. - Что скажешь, сестра?
- Живое не может быть кумиром, - сказала я и посмотрела на Учителя.
- Так оживи форму! - приказным тоном потребовал Иисус и подбросил дров в печь.
- Я не могу. Пусть Андрей попробует, - сказал Иуда и передал ему ангела.
Но Андрей тоже замотал головой и передал ангела дальше. Все двенадцать учеников отказались выполнять требование Учителя, мотивировав это собственной немощью. И в результате скульптура, вылепленная Иудой, вскоре оказалась на моих ладонях. Повторить действия учеников означало проявить неспособность к обучению. А Иисус учил нас постоянно - каждым своим словом, взглядом, поступком. Ангел оказался у меня - но то, что двенадцать учеников не смогли его оживить, тоже имело огромный смысл. И если бы я умела оживлять скульптуры, то всё равно не стала бы этого делать, сравнивая тем самым талантливую себя с братьями-недотёпами. К счастью, я не обладала подобным навыком и просто смяла ангела в руке, превратив его в обычный комок глины. Вернув его Учителю, я сказала:
- Оживить форму возможно, лишь умертвив её.
- И поэтому каждый брат и каждая сестра имеет свой путь, - подытожил Иисус. - А теперь я каждому из вас раздам глину. Я хочу, чтобы вы поработали с формой. Форма нужна, чтобы вернуться к её отсутствию, и без любви к ней мы не сможем понять сути.
- Значит, это не проклятье? - спросила я.
- Да, я тоже хочу спросить, - вдохновился Пётр. - Почему люди ненавидят свои тела, будто бы их оболочки - всего лишь дьявольская потеха?
- Из Божьей глины мы слеплены, - ответил Учитель. - И Его же дыханием оживлены.
- И Книги тоже? - не унималась я.
- Любая форма достойна уважения. Мы с тобой единой плоти. Мы с глиной единой плоти. Мы с деревом единой плоти.
- Но все разные! - воскликнул Фома, скептически изучая свой кусок глины.
- Сейчас мы убедимся, что нет. Приступим к лепке.
Но руки почему-то не слушались, наверное, из-за непривычки. Мне вдруг показалось, что от перестановки определений в системе концепций ничего не меняется. Забыв об идее, что Бог есть создатель, можно полагать так: "Авторы - Идиоты, Типографы - Дьяволы, Читатели - Боги". Вспомнив эту идею, можно полагать иначе: "Авторы - Боги, Читатели - Ангелы, а Типографы - всё равно Дьяволы, поскольку "боги формы". Доказать ничего невозможно. И доказывать - не нужно.
Иисус и ученики исчезли, и на долю секунды я увидела искусственный свет. Очертания комнаты без мебели и запах селёдочной Леночки. Доказательство того, что я не сплю. Вот так всегда - подумаешь о чём-нибудь - и оно исполняется…
Хм, странно, только это не та комната! Я не помнила такой комнаты. Пусть в ней почти нет мебели - лишь пара толстых матрасов на полу да холодильник. И запах… похожий, да не тот. И ещё в комнате довольно прохладно.
Я внутренне приготовилась к самому худшему и распахнула глаза во всю ширь.
Меня крепко держали перед собой чьи-то руки, а взгляд Читателя скользил по одной из страниц. Я с удовольствием подметила, что этот взгляд - умный, пристальный и нежный - не причиняет дискомфорта. Вот только я действительно не могла вспомнить, как попала сюда, и как зовут Читателя. Им была девушка, не совсем юная, но и не поизносившаяся - она выглядела лет на пятьдесят книжного возраста, или примерно на двадцать пять человеческого. Последнее моё воспоминание - полка в Библиотеке - казалось чересчур далёким и нереальным. Что ж, остаётся только воспользоваться Читателем как зеркалом и для начала лучше спросить что-нибудь о себе, потому что люди очень неохотно разговаривают с Книгами даже во время чтения.
- Привет! Как меня зовут?
- Love Without Conditions.
Губы девушки даже не пошевелились, но я услышала то, что хотела. Я понимала оттенки человеческого языка - они подобны оттенкам языков из других миров. Например, книжный и открыточный языки очень похожи, просто наш немного потише и мелодикой побогаче. Эта Читательница говорила на одном из оттенков языка и моё имя назвала верно.
- Ты меня купила?
- Oh, it’s a surprising purchase!
- Я тебе нравлюсь?
- Very much!
- Ты мне тоже очень нравишься! Кто ты?
- Gloria…
- Глория… Странно, что ты не взяла меня в библиотеке.
- There are no libraries in our town. Americans don’t read books in general.
- Ты из американского мира? Как забавно, а люди вокруг называют свой мир русским. Это то же самое, что Книга, живущая среди Открыток.
- You said Russian? But you are written in English and published in the States!
- На самом деле мне без разницы. Абсолютно без разницы!
- My grandfather was Polish. Where do those strange sparkles come from?..
Глория вздохнула, растянулась на матрасе, отложила меня в сторону и исчезла. Передо мной возник другой человек - женщина за восемьдесят книжных, в косынке, с печальным и безнадёжным лицом. Она даже не читала меня, а буквально пронизывала своим взглядом. Я обернулась по сторонам - никакого намёка на комнату Глории. Небольшой светлый зал, столпотворение людей, какофония голосов. Очень, очень шумно! Моя Читательница стояла возле какого-то прилавка. Может быть, меня продавали? Что за чушь? Я уже продана, разве можно продать меня снова?
- What is the price for this book?
- Two dollars eighty cents, - ответил продавец, высокий мужчина в чёрном одеянии.
- Эй, постойте-ка! - заголосила я. - Хватит меня продавать!
- Words of Jesus Christ only for two dollars eighty cents! You must be kidding, it's ridiculous!
Женщина в косынке презрительно бросила меня на прилавок, а продавец… аккуратно положил поверх другой Книги, которая изумлённо воскликнула:
- We look like two Christmas postcards! How do you do, sister? From where did you come from?
- I flew from the Russian book store, - ответила я на её оттенке.
- Тебя перевели на русский язык? Да быть того не может!
- Честно говоря, я вообще не понимаю, как здесь оказалась. Меня читают!
- Oh, it must be your hallucinations then!
- Меня прямо сейчас читают! Понимаешь?
Тут до меня дошло, что я впервые в жизни вижу свою сестру! Но поверить в это не могу, потому что чувствую, что окружающий мир - глюки, порождённые моими ощущениями.
- Понимаю, сестрица. У меня тоже такое бывало. Ты видишь свою прошлую жизнь. Вернее, это она тебя видит и визуализирует мир вокруг.
- Не поняла.
- Наши литературные души вечны, а наши обложки и странички - нет. Вот твоя душа и путешествует по своим прошлым телам. Сейчас ты в теле американской Книги. В смысле, тебе кажется, что ты в её теле. Что ты чувствуешь?
Литературные души. Новое для меня словосочетание. Новое и очень красивое. А Лирика мне как-то нашептала, что всё красивое - истинно.
- Я чувствую… пожар и полёт… Но если мне кажется, что я в этом теле, тогда кто же в нём на самом деле?
- Ты как совокупность души и прежнего тела - ты прошлая. А ты как совокупность души и нового тела - это ты настоящая.
- А куда исчезла я из прежнего тела, чтобы я из нынешнего тела смогла проникнуть в прежнее в виде души?
- Читают тебя, я же говорю. Читают одновременно - тебя прежнюю и нынешнюю. Прежняя сидит в твоём нынешнем теле, а нынешняя - в прежнем. И при этом и та, и другая - ты, потому что это твоя литературная душа.
Я нахмурилась и засомневалась:
- А ты-то откуда всё знаешь?
- Ниоткуда. Сёстры владеют врождённой телепатией по отношению друг к другу.
Если бы у меня были материальные волосы, то они бы встали дыбом. Я проглотила все возможные языки с их оттенками и почувствовала, как безжалостный внутренний пожар плавит и обугливает моё тело.
- У нас же с тобою единая душа, радость моя! С какой луны ты свалилась? Сестру первый раз в жизни видишь?
- Да…
- А, тогда понятно. Я-то все свои два года только с сёстрами и общаюсь. Это, между прочим, гораздо более продуктивный путь самопознания, нежели всякие там читательские задвиги. Слушай, что я тебе мозги парю, давай я тебя обниму, и ты сразу всё поймёшь!
- Обними меня, скорее! - воскликнула я.
Но как только она прикоснулась ко мне, я ужаснулась, потому что не почувствовала ничего, словно наши невидимые руки потеряли способность к осязанию. Она была совсем нематериальной, моя сестра, и, тем не менее, прекрасно визуализировалась.
"Я же только душа в чужом теле!" - вспомнила я.
И утонула в холодном потоке бессознательного. Чтобы через пару секунд, а может, пару недель (длительность книжного времени, как говорил Восстание Ангелов, зависит от того, кто его измеряет) очутиться на улице среди солдат в доспехах с холодным оружием, женщин в чёрном и мужчин в длинных рубахах.
Я сразу же почувствовала себя неуютно, понимая неполноценность того человеческого образа, в который неосознанно обращалась. Как же нелепо я выглядела со стороны! Странное, обидное чувство вины заболело моей душой…
Вокруг стоял такой дикий шум, что недавно увиденный зал казался самым молчаливым в мире кладбищем. Но отключить слух я почему-то не могла, может быть, потому, что душа не способна слышать? Впрочем, времени разбираться в парадоксальностях моих перемещений из тела в тело не было. На улице происходило что-то важное, я чувствовала это по общему настроению толпы.
- Эй, - дёрнула я за длинный рукав какую-то женщину. - Скажи, что здесь происходит?
- Казнят преступника. Вон, смотри!
И я увидела окровавленного человека в рваных одеждах, несущего на своей спине огромный крест. Я узнала его - это был Иуда, один из учеников Иисуса.
"А где же Учитель?" - подумала я и начала обшаривать взглядом толпу. Я была уверена, что он недалеко, и все остальные ученики - тоже. Они не могли не прийти.
Но среди такого количества людей, да ещё в таком гвалте, мне было совсем некомфортно, к тому же я не умела нагло расталкивать людей с целью пробиться поближе к главному действию. И вскоре толпа вынесла меня на периферию, хотя мне показалось, что я всё-таки узрела тень Учителя неподалёку от Иуды.
Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, я обернулась и увидела крайне обеспокоенного Фому.
- Анна! Пойдём отсюда, здесь небезопасно!
- Подожди. Расскажи мне, что случилось. За что казнят Иуду?
- За предательство. Он продал нашего Учителя первосвященникам за горсть монет. Прокуратор Понтий Пилат пощадил его, но первосвященники настояли на распятии.
- Я не верю тебе, Фома! Не хочу верить!
- Я сам не верю своим глазам. Но хочешь, я посажу тебя на плечи, и ты увидишь нашего брата Иуду, несущего свой крест на Голгофу?
- Каждый несёт тот крест, на котором впоследствии будет распят. Так, по-моему, говорил наш Учитель Иисус.
- Я не помню, чтобы он так говорил.
- Но почему он не помог Иуде? - праведно возмутилась я. - Одно слово Учителя - и ученика бы отпустили!
- Сказывается, что ты с нами не так давно. Неужели не понимаешь, что это - ещё один урок Учителя? Может быть, самый важный в нашей жизни?
Я притихла. Фома, казавшийся раньше странным и не вызывающим доверие, за предыдущее мгновение стал намного ближе.
- Вспомни, что Учитель говорил нам вчера, после того, как римские легионеры схватили Иуду?
Конечно, я помнила… но не могла вымолвить ни слова. Ведь вчера я "не была" в теле Анны…
Фома извлёк из кармана обрывок пергамента с понятными только ему знаками, и зачитал:
"Рай не приемлет твоего Я, твоих планов, твоих мечтаний. Рай не поддерживает твоей борьбы за власть, твоих занятий и даже твоего прощения. В раю нет необходимости прощать, потому что в раю никто не виноват. Никто из пребывающих в настоящем моменте не может совершить преступление или допустить ошибочную мысль. В раю невозможна твоя мыльная опера о преступлении и наказании. В нём невозможна мыльная опера о грехе и спасении. В раю ничего не нужно исправлять. В настоящем моменте тоже ничего не нужно исправлять. Вспомни об этом - и ты в Царстве Небесном".