- Посмотри, что у меня тут? На ровном месте упал, ушиб голову.
Амалия сдвинула в сторону волосы, и ей открылись большой вздувшийся синяк и запекшаяся в волосах кровь. Хотела обработать рану, смазать йодом, но спокойно проговорила:
- Немного припухло. Пустяки. Пройдет.
И закрылась одеялом. Равнодушно спросила:
- Кто это тебя?
Тариэл взорвался:
- Сказал, - упал! Чего тебе надо?
- Ну, упал, так упал. До свадьбы заживет.
Подхватил "дипломат", - выскочил в коридор.
Амалия улыбнулась: она с удовлетворением отметила про себя то счастливое обстоятельство, что Тариэла не жалела, не сочувствовала ему, и даже как будто бы наоборот, - с радостью и тайным ликованием воспринимала его неприятности, смятение его чувств. Она, конечно, не верила в его боль по поводу войны в Грузии, вновь убедилась в его лживости и коварстве. Тариэл и на йоту не впускал ее в свой внутренний мир, во всем лгал, дурачил ее и, видимо, строил по отношению к ней еще более коварные планы.
На столике трельяжа стояла бутылка "Цинандали", он обычно носил ее в "дипломате".
- Тариэл! - крикнула громко.
Ответа не было. Тариэл ушел.
Амалия взяла бутылку, стала осматривать и без труда заметила, что упаковка не фабричная. Тотчас пришел смелый и, как ей показалось, остроумный план. Наладила шприц с длинной иглой, проткнула пробку, отсосала несколько кубиков. Выдернув шприц, осмотрела место прокола: от иглы не осталось и следа. Спрятала бутылку, а сама полетела в клинику, которой заведовал ее покойный муж. Тут в лаборатории быстренько сделали анализ. В вине нашли большую дозу морфина - наркотика, вызывающего эйфорию, чувства легкости, довольства, неумеренной веселости. "Коктейль для тети Клавы. И для меня", - с горькой усмешкой подумала Амалия, и ей стало стыдно и до слез обидно. От сознания, что Тариэл так пошло обманул ее, так бессовестно овладел и ею самой, и всем тем, что муж ее, достойный человек, академик, наживал с таким трудом. Теперь и квартира, и дача, и книги, и посуда, и столовое серебро, и хрусталь - не только ее, но и его, на все он может претендовать по закону.
Горькие это были мысли, но, углубляясь в них, Амалия с едва уловимой тайной радостью сознавала, что было в них и что-то светлое, манившее к прежней свободе, которую она так скоро и бездумно утратила, - и, как теперь стало ясно, не по своей воле. Теперь она точно знала, что никакой любви к Тариэлу у нее не было, и даже слабой привязанности или привычки, или простого человеческого сочувствия, - ничто ее не связывало с этим чужим коварным человеком, к тому же уголовником.
Амалия легко поверила и в то, что ее новый муж никакой не философ, - и даже хорошо, что он не философ, ей легче будет с ним расстаться. Обманщик, так уж он и во всем обманщик, и во всем негодяй - в большом и малом, в каждом поступке.
В поддень зазвонил телефон.
- Амалия! Это я, Тариэл. Я сдаю экзамены, пришел к профессору, хотел дать вино, а бутылки нет. А?.. Ты слышишь, - нет бутылки "Цинандали". Ты не брала ее?
Амалия с ответом не торопилась. Шумно зевнула в трубку:
- Вино? А зачем мне вино? Экзамены я все сдала, - мне вино ни к чему.
- Да, конечно. П-понимаю. Посмотри в спальне, столовой.
Амалия снова зевнула:
- Ага, посмотрю.
И через пару минут:
- Не видно нигде.
- А-а, черт побери!..
Амалия не спеша пообедала, прилегла на диван отдохнуть. Часу в пятом пошла на Торжковский рынок, посмотреть на своего "Спинозу", - иначе как "Спиноза" она теперь Тариэла не называла.
Подбирала одежду, в которой Тариэл ее никогда не видел: старое пальто с побитой молью лисой, старая шляпка, черные очки. Смотрелась в зеркало и сама себя не узнавала. Предвкушала, как подойдет совсем близко к Тариэлу, будет наблюдать его торговлю.
На рынке с замиранием сердца, с волнением озорной девочки шла по рядам, вглядывалась в лица кавказцев, зорко просматривала далеко вперед прилавки, - до самого конца, но Тариэла не находила. Прошла все фруктовые ряды, овощные и затем мясные, молочные, - нет, его тут не было. "Неужели соврала?" - подумала о соседке, и чувство, близкое к досаде и разочарованию, овладело ею, погасило блеск в глазах, охладило энтузиазм предвкушаемого торжества при виде обманщика и насильника. Сейчас она окончательно поняла, что Тариэла не любит и даже никаких добрых чувств к нему не питает, - наоборот: в душе ее с каждым днем и часом копится обида и желание побыстрее стряхнуть с себя этого большого, нечистого, больно сосущего овода. Понимала, что сделать это ей будет непросто. Она теперь вспоминала бесчисленные коварства кавказских мужчин, стремящихся при помощи русских дур обосноваться в прекрасном городе на Неве, завладеть здесь квартирами и имуществом. "Вот и я попалась на их крючок, - думала Амалия, - хлебнула "коктейль для тети Клавы" и потеряла все, что имела. Подаст в суд, подкупит адвокатов, - они, кавказцы, это умеют, - и от тебя полетят перышки".
От черных этих мыслей кружилась голова, гулко стучало сердце. И она думала, думала. Искала средство выйти без потерь из щекотливого положения.
Для начала хотела бы его унизить, разоблачить, но… - не было на базаре Тариэла. Амалия вглядывалась в лица торговцев, - молодые, красивые ребята, все как на подбор и очень похожие друг на друга, словно братья. Вспоминала чей-то рассказ о погроме, который тут недавно учинили русские парни, - будто рабочие какого-то завода. Ворвались с железными прутьями, посбивали фрукты с прилавков и исчезли. Должно быть, страшная это была картина. Людей не тронули, но то было грозное предупреждение. Не вздувайте так высоко цены! Но цены не изменились: хурма, яблоки, орехи - не подступись. Скоро будут цифры трехзначные.
Не знала Амалия механизма цен, ничего не смыслила в горбачевской перестройке, но чувствовала, как в груди все сильнее закипала ненависть к торговцам. "Добро бы свое продавали, - мысленно повторяла чьи-то фразы, - а то ведь - перекупщики, спекулянты проклятые!"
Ненависть переходила в брезгливость, и молодые кареглазые красавцы казались ей нечистыми, противными, - от них даже будто бы пахло чем-то нехорошим. И ловила себя на мысли, что ненависть к спекулянтам она подсознательно и в полной мере переносила на Тариэла, и верила, что и он - торговец, только сейчас куда-то отлучился и потому нет его за прилавком.
Поехала в университет. Разыскала философский факультет, спросила у секретаря декана: "Мне нужен Тариэл Бараташвили".
- Тариэл? Есть такой. Мы зовем его "Витязь в тигровой шкуре". Он соискатель на кандидата.
- Кандидата, а не доктора?
- Представил кандидатскую диссертацию. Будет защищаться, но не скоро, года через два. Так сказал профессор. Диссертация сырая.
Секретарша, пожилая модница, доверительно присовокупила:
- Вино каждый день приносит. Много вина.
И тут же:
- А вы не жена его?
- А он женат?
- Да, на вдове академика Воронина. Тут об этом все знают.
Амалия растерялась, испуганно посмотрела на дверь: вот если войдет Тариэл и увидит ее?
- Профессор Смирнов - его научный руководитель, вы можете пройти на кафедру.
- Да-да, спасибо, - я пойду на кафедру.
Она почти бегом летела по коридору и все время оглядывалась по сторонам, боялась, как бы не вышел откуда-нибудь Тариэл. "Что он подумает? А тут еще этот шутовской наряд".
Приехала домой, сбросила пальто, старую идиотскую шляпку, приготовила чай. Не спеша чаевничала, обдумывала свое положение. В сущности, вопрос перед ней стоял один: что ей делать и как вести себя с Тариэлом? Соседка ей, конечно, наврала, - видимо, не любит всех азиатов, толкущихся на рынках; может быть, встретила похожего на Тариэла, - они все так похожи! Одно несомненно: Тариэл ей не врал, он действительно философ и к людям с рынка никакого отношения не имеет.
Ей было неловко, совестно за недавние свои подозрения: она так легко поверила соседке и не пыталась защищать Тариэла, - сразу же поддалась на клевету, как будто ждала такого сообщения, и обрадовалась, полетела на рынок, в университет. Все было глупо, гадко, и Тариэл вдруг вырос в ее глазах, поднялся над нею, над ее мелочностью, суетой, злорадством.
Но вот что она заметила в себе, в своих тайных мыслях о Тариэле: она по-прежнему была к нему холодна, равнодушна, ей не хотелось полной реабилитации его, она не искала в нем высоты, благородства, как-то категорично отказывала ему в любви и даже в простом человеческом уважении. Тень рынка, его земляков, летала над ним и лишала его привлекательности. Не мог он быть для нее ни красивым душой, ни смелым и честным, - он был для нее коварным, мелким, низким, и, несмотря ни на что, она видела в нем торговца.
Дмитрий Владимирович Воронин, с которым она прожила двенадцать лет, оставил заметный след в медицине. Он был терапевтом, но в тридцать лет стал осваивать хирургию и уже через пять лет оперировал на грудной клетке, внедрил в практику новые приемы при устранении незаращения межпредсердной перегородки. На него теперь ссылаются все медицинские учебники, печатают его портреты. Амалия хорошо знала все, чем занимался ее муж, и в беседах на медицинские темы рассказывала о лечении так хорошо, будто она сама придумывала и внедряла новые приемы, проводила уникальные операции. Высота интересов мужа, его дел окрыляла ее жизнь, она привыкла ко всему значительному, благородному, и вдруг - этот… соискатель кандидатской, которому в драке пробивают голову. Философ, не умеющий по-русски связать двух слов.
Так она думала о Тариэле, думала, забыв о его "коктейле для тети Клавы". Когда же вспомнила и об этом, в ней с новой силой вздыбилась волна ненависти к Тариэлу, и она мучительно искала способа разойтись с ним без ущерба для нее самой и для всего, что ей было дорого.
Вечером смотрела телевизор, диктор рассказал, что на Невском проспекте, на углу Гостиного двора, произошла жестокая стычка двух мафий - грузинской и азербайджанской. "Азики", - так называли азербайджанцев, - налетели на группу грузин, "прошлись" по ним железными прутьями и исчезли на трех "мерседесах". Полагают, что бой идет за монополию в торговле товарами гуманитарной помощи. "Азики" теснят грузин.
"Синяк над ухом… Не там ли задели Тариэла?" - подумала Амалия. И внезапное чувство радости ворохнулось под сердцем. "И поделом ему, поделом…"
В тот день Тариэл поздно пришел домой, и не один, - с ним были пожилой толстый грузин и модно одетая девушка, почти подросток, - ей было лет шестнадцать.
- Мой дядя Зураб, а это, - Тариэл тронул девушку за локоть, - Нино, двоюродная сестра.
Хозяйка и на этот раз принимала гостей радушно, показывала, куда положить сумки, рюкзаки, - у них было много вещей, - указала на дверь ванной комнаты, где они могут помыть руки. На Тариэла не смотрела, давала понять, что такие вторжения ей не нравятся и она не собирается превращать квартиру в гостиницу для его земляков.
Согрела чай, выставила печенье. Дядя Зураб достал из сумки баночку варенья изумрудного цвета, сказал:
- Это фейхоа.
Тариэл раскрыл "дипломат", - там рядком стояли бутылки "Цинандали". Амалия смотрела на них со страхом и обостренным любопытством, - тотчас заметила, как тщательно выбирал Тариэл бутылку, осматривал пробку. "Ага, - догадалась хозяйка, - здесь упаковка фабричная". Окинула взглядом три оставшиеся в "дипломате" бутылки. "Интересно, для кого они? Для меня-то вроде ни к чему уж".
Тариэл пытался наладить беседу, обращался к хозяйке, но та отвечала односложно и больше относилась к гостям.
- Сбежал ваш президент, семьсот миллионов рублей с собой прихватил?
Нино опустила длинные ресницы, прикрыв ими большие сливовидные глаза, а дядюшка Зураб помрачнел, плотно сжал тонкие губы.
- Плохой человек наш президент. Такую кашу заварил! Нет теперь Тбилиси. Тысячи лет был, а теперь нет, как так можно-а?..
Амалия деликатно, чуть слышно заметила:
- Плохой человек, а вы его - в президенты.
И тут вскипел Тариэл:
- Ваш хороший! Россию развалил! Где она теперь, - Россия?..
И словно бы спохватившись, смолк, взял бутылку, стал разливать вино.
- Народ - дитя малое, - заключил дискуссию Зураб. - Помани пальцем - идет. Гамсахурдия много обещал. Мы поверили, но власть, как кровь для хищного зверя, - человек от нее пьянеет. Дьявол вселился в нашего президента. Врагов стал искать. Сталин тоже врагов искал. Ай-яй!..
Дядя Зураб качал седой кудлатой головой и, как будто от зубной боли, тихо стонал.
Тариэл повеселел. Он, видимо, боялся, что Амалия плохо встретит гостей и, чего доброго, устроит сцену, оконфузит его в глазах земляков, но нет, хозяйка, хотя и сердилась на него, однако вида не подавала. Амалия пыталась разговорить девушку, обращалась к ней с вопросами, но та стеснялась, опускала голову, вела себя как дикарка. И хозяйка от нее отступилась, сказала Тариэлу:
- Мне завтра рано вставать, я пойду.
И уже в дверях столовой показала на шкаф в коридоре:
- Тут белье, одеяла. Постели гостям на диванах.
Не читала перед сном, не включала приемник, - лежала с открытыми глазами, думала. Ей, конечно, хотелось бы знать правду о девушке, - может, невеста его? - однако мысли эти были легкие, сердца не томили. В конце концов ей теперь все равно, кем доводилась ему Нино и какие у них были планы, - она свое решение приняла и теперь думала лишь об одном: как ей расторгнуть брак и разойтись с Тариэлом без осложнений. Где-то копошилась мысль, что по-хорошему им не расстаться, Тариэла из квартиры не выписать, - надо бы чем-то его припугнуть. Но чем?.. На рынке Тариэл не торговал, значит одна у нее зацепка - "коктейль для тети Клавы". Наркотик - преступление, он опоил ее, может быть, так происходило и с другими. Надо взять анализ из тех трех бутылок, что остались в его "дипломате", и проследить, где он бывает, каких еще дур угощает.
И тут вкралось подозрение: Тариэл в мафии, у них на всех петербургских рынках кавказские мафии. Говорят же люди… И на нашем Торжковском будто бы идет борьба "азиков" с грузинами. Тариэл хоть и сдает кандидатский минимум в Университете, но повязан и с мафией. И на рынке соседка его видела, она врать не станет.
Амалия решила продолжать свою разведку, иначе с ним не развяжешься, еще и саму втянут в преступную шайку.
Она потушила свет и уже засыпала, - в дверях появился Тариэл.
- Ты спишь? - спросил негромко.
- Нет, но ты устройся в кабинете. Я нездорова.
- Хорошо, я устроюсь. Спокойной ночи.
Согласился быстро и вышел, плотно прикрыв дверь.
Не спросил, что с ней, не нужно ли какое лекарство? Обрадовался, ушел.
Было горько и обидно сознавать, что ты не любима, но эти же чувства убеждали Амалию в правильности принятых ею решений, укрепляли волю, побуждали к поискам быстрейших путей, ведущих к победе. Мысль работала остро и напряженно, она не спала. И уже далеко за полночь ее слух уловил приглушенный разговор из кабинета. Она поднялась, бесшумно приоткрыла дверь, и теперь до нее явственно доносилась речь на грузинском языке, - говорили поочередно то он, Тариэл, то Нино. Устроились на диване, старом диване, который так любил ее муж.
Оставила дверь приоткрытой, легла в кровать. Тариэл отпал от сердца окончательно, она засыпала с легким и светлым чувством свободы, - сознанием, что никогда и не любила этого чужого страшного человека.
Сон ее был долог и безмятежен, а проснувшись, она к удовольствию и почти детской радости увидела, что в квартире никого не было. Не огорчили ее и беспорядок, царивший в столовой, облитая чаем скатерть, грязная посуда. "Недолго вам осталось резвиться, недолго", - думала Амалия, прибирая квартиру.
Позавтракав, наладила шприц, взяла пробу из всех трех бутылок, отправилась в клинику. Потом вернулась в квартиру, написала записку:
"Милый Тариэл! Мне удалось заправить машину, и я поехала на дачу. Чувствую себя неважно. Была в клинике, врачи подозревают бруцеллез. Болезнь страшная, заразная, и лечиться надо долго, до двух лет. Наверное, заразилась на даче, где обыкновенно пью сырое молоко. Буду делать дезинфекцию всех комнат. Ты, пожалуйста, хорошо мой посуду, проветривай квартиру. Сердечный привет. Амалия".
О дезинфекции приписала нарочно.
День живет Амалия на даче, два живет, - хорошо молодой женщине в лесу, на природе. Дом у нее большой, двухэтажный, в нем восемь комнат и две крытые застекленные веранды. В комнатах ковры, финская мебель, много посуды и книг. Внизу, в самой большой комнате, где стоит обеденный стол и обыкновенно принимают гостей (бывало на юбилей мужа собиралось больше ста человек), горит камин, и Амалия, накрывшись красным шерстяным пледом, лежит на диване, читает напечатанный кооператорами роман американской писательницы Маргарет Митчелл "Унесенные ветром". Работает она в клинике покойного мужа на полставки, принимает больных два раза в неделю. На этот раз она освободилась в среду и на работу поедет лишь в понедельник следующей недели. Чувствует она себя хорошо, легко, - ей даже как-то радостно от сознания того, что хоть на время она освободилась от Тариэла, нашла повод не встречаться, не исполнять многочисленных обязанностей жены, которые ей все более становились нетерпимыми. Она испытывала то светлое легкое возбуждение, которое, бывало, в детстве ощущала в играх с подружками, когда ей удавалось или ловко спрятаться, перехитрить, или сделать что-нибудь такое, что другие не умели. Ей было жалко квартиру, - наследят, испачкают, разворуют серебряные ложки, ножи, вилки, всякие безделушки, однако верила, что Тариэл такого не допустит. Он хозяин, чувствует себя таковым, - он за всем присмотрит.
"Очень важно, - думала вновь и вновь, - не выказывать к нему вражды, прикидываться круглой дурой, имитировать болезнь. Это моя роль, игра, и от того, как я с нею справлюсь, будет зависеть успех конечного дела. Надо с ним расстаться, и так, чтобы ничто ему не досталось от моего, от нажитого покойным мужем". И хотя она толком не знала, как это все у нее будет, но убеждение, что все хорошо устроится, крепло с каждым днем.
На третий день ее пребывания на даче, в субботу вечером, к воротам усадьбы подкатила милицейская машина. Амалия глянула в окно, испугалась: "Милиция!" Но тотчас увидела Костю - племянника мужа. Он был майором милиции, служил следователем в пригородном районе, где была ее дача.
Зашел и - с порога:
- Амалия, ты с ума сошла! Грузина прописала, а теперь еще и эту… девчонку чумазую!
Амалия ничего не поняла из его речи, только и услышала, что "грузина прописала".
Отвечала глухо, едва сдерживая недовольство.
- Я прописала законного мужа, а вот уж за кого мне выходить замуж…
- Да черт с тобой и с твоим мужем! - закипал все сильнее Костя. - Выходи за эфиопа, за индейца из племени мапу-тапу, - мы интернационалисты, всех любим, но какого дьявола чумичку-то в квартиру тащить, Нино какую-то… Видно, жена его вторая! А?.. Гарем в центре Питера устроили!
Амалия начинала кое-что понимать. Но еще оборонялась.
- В гости приехали. Ты-то что всполошился?..