- Мы ждем как раз сегодня одну семью, бездетные они. У нас многие берут детей, усыновляют, удочеряют, - пояснила заведующая. - Вот вчера приходила женщина. Из Киева она. Должен муж приехать. Она выбрала одну очаровательную девочку. Ее мать умерла во время родов. А родных у нее не было. А юноша, который был ее отцом, бросил беременную задолго до родов. Он был намного ее моложе и два года просто так жил с ней. Она его, говорят, очень любила. А когда она забеременела, юноша собрал вещи и уехал. Она же искать его не стала… Очень милая девочка. Иногда смотрю на нее, и кажется, сама бы ее взяла. - Заведующая задумалась и поставила карандаш в нагрудный карман своего темного вязаного платья. - А так, вы знаете, дети разные, контингент родителей, конечно, не гвардия. Сами понимаете, до праведников им было далековато.
- Весьма далековато, - согласился я.
- Вот в том-то и дело, - вздохнула заведующая. - Есть у нас один странный мальчик. Ему четвертый год. - Женщина глядела в окно на удаляющийся белый пароход. - Костик зовут его. Отец кто - неизвестно. Мать - официантка студенческой столовой. Сразу и спокойно отказалась от ребенка. Молодая. Броская. Физически прекрасно развита, А мальчик не очень здоровый. Да вон он. - Заведующая встала из-за стола и подошла к окну. - Вон тот, в коричневом пальтишке. Почему-то, когда начинает волноваться, снимает шапку и засовывает ее под мышку.
Это был тот самый мальчуган, что помахал мне издали серой кепчонкой и первым двинулся мне навстречу к забору.
- А чем он странный?
- Все время убегает.
- Как убегает? Совсем?
- Нет. Он убегает на озеро. Туда, под обрыв, что на мысу, где замок. Чуть зазеваешься, найдет в заборе щель - и туда.
- И что он там делает?
- Ничего.
- Одному, что ли, ему там побыть хочется?
- Да вряд ли, - пожала плечами заведующая, - говорит, что он маму ждет. Вроде бы она к нему туда приходит.
Закоулком прямо к воротам ограды медленно подкатила ярко-синяя легковая машина. И остановилась. Почти одновременно с двух сторон раскрылись ее легкие дверцы, и довольно молодые мужчина и женщина вышли из машины.
- За Ритой приехали, - строго сказала заведующая и встала из-за стола.
А дети снова насторожились по всему пространству ограды. Костик опять замер первым. Он опять сорвал с головы свою серую кепочку, но махать ею не стал, просто сунул под мышку.
На следующий день, рано утром, я снова пошел прогуляться в сторону замка. Все так же летели над озером быстрые серые облака, так же шумел и посвистывал в них ветер, так же плавали под откосом гуси, а далее утки, и в стального цвета чешуйчатой воде ничего и никак не отражалось. Не было и белого озерного трамвайчика, хотя уже давно рассвело. Вокруг стояла тишина, только ранние хозяйки копошились в стойлах своих коров или в курятниках. Я пошел проститься с озером, с высотою мыса, с тишиною уютных и таких замысловатых закоулков. И почему-то мне было жаль, что не раздавалось слева, со стороны знакомого мне по вчерашнему визиту дома никаких голосов. Дети еще спали.
Я вышел на откос, на сильный порывистый ветер. Простор здесь был великолепен, возвышен и суров. Впереди - направо и налево - не просто открывались дали озера с островами, островками и отмелями, с сосняками по дальнему синему-синему берегу, с полетом птиц, высоко-бесконечно поднявшихся куда-то, но было ощущение какой-то большой незнакомой и совсем еще небывалой жизни, которая расстилается перед тобою, а ты по ней вроде бы должен идти. И хотелось поближе спуститься к этой ровной, дышащей ветром и движением поверхности, которая теперь отсюда, с высоты древнего замка, казалась живой и мощно вздыхающей. Озеро ощущалось отсюда как единое живое существо, которое манило притронуться к нему хотя бы ладонью.
Узкой и довольно крутой тропинкой я начал спускаться среди гибких весенних кустарников и ломкой прошлогодней травы. Огромные и высокие липы, а то и дубы грохотали сквозь ветер своими черными ветвями. И я даже устал от крутизны и ветрености спуска. У самой воды я остановился и присел на корточки. Я приложил свою разжатую ладонь к воде, но не ощутил никакого холода, я ощутил только быстро действующий внутри воды ток, самостоятельный, властный и решительно вступающий в обоюдное соприкосновение. Отсюда, от самой поверхности озера, острова казались бесконечно далекими, и движущимися, и тоже живыми, как и вся поверхность озера. Я весь замер, глядя снизу в даль движения этих, островов и вверх на движение птиц, распластанных над островами. Вдруг кто-то негромко, но внятно и очень бережно позвал меня:
- Дядя…
Я оглянулся. Совсем невдалеке, в маленьком углублении откоса, в такой незамысловатой пещерке с песчаными стенами сидел на рыжеватом голом валуне мальчик. Он сидел в коричневом недлинном пальто и в небольшой серой кепке.
- Дядя, посиди со мной, - попросил он.
Он попросил, и снял свою кепку, и засунул ее под мышку.
Медленно подошел я к нему и сел рядом. И положил ему руку на плечо.
Мальчик прикоснулся ко мне всем своим маленьким телом. И замер. Так мы сидели молча. И, сколько мы сидели, сказать было трудно.
- А у тебя есть мама? - спросил наконец мальчик очень тихо. Он спросил осторожно, словно боялся ответа.
- Есть, - ответил я.
- А где она?
- Далеко.
- И ты живешь без мамы?
- Я живу далеко от нее, - ответил я, как бы оправдываясь.
- Если бы у меня была мама, - сказал мальчик, мечтательно растягивая тихие слова, - я бы всегда жил с ней вместе.
Мы опять замолчали. Так мы сидели еще дольше здесь, в тишине и безветренной укромности утра.
- А как же ты сюда пришел? - спросил я мальчика.
- Там спят все, - ответил мальчик, - а я спать не люблю. Я давно проснулся. Оделся и пришел сюда.
Мы опять немного помолчали.
- Ты часто сюда ходишь?
- Каждый день, - ответил доверчиво мальчик.
- Что же ты здесь делаешь?
- Катаюсь.
- Как катаешься?
- Катаюсь вот на этих островах, - и мальчик указал вперед коротким тонким пальчиком.
- На каких?
- А вон, которые плывут по озеру. - Он указал на далекие острова.
Я заглянул в лицо мальчику, немного наклонившись, и встретился с его глазами. Это были серые тревожные глаза под белесыми короткими ресницами. Взгляд был чистый, но неспокойный. Лицо его было самое обычное, и я с грустью вспомнил Риту, красивую спокойную девочку, за которой вчера приехали на синей легковой машине. "За этим вряд ли приедут, - подумал я, - кому понравится такой совсем обыкновенный парнишка?".
- Меня зовут Костик, - сказал малыш.
- Какое у тебя хорошее имя! - сказал я.
- Я тоже так думаю, - согласился Костик.
- А как же ты катаешься на этих островах? - спросил я.
- Очень просто, - ответил Костик, надел кепку и сел перед озером совсем независимо.
- Очень просто? Ну как?
- А когда остров подплывет к берегу, я на него и прыгну, - сказал Костик и посмотрел мне в лицо, взгляд у него был напряженный.
- Ну а дальше что? - спросил я как ни в чем не бывало.
- Вот мы и поедем дальше по озеру, - оживился Костик, - и плаваем, и плаваем, и плаваем.
- А что же там?
- Где там? - насторожился мальчик.
- Ну там, где вы плаваете, - пояснил я.
- А там, - Костик махнул рукой, - там все есть. Там очень интересно. - Он задумался. - Там пароходы большие-большие и самолеты разные…
- А конфеты там есть?
- Конфет там нет, - пожал Костик плечами.
- А печенье?
- И печенья нет.
- А что же там еще?
- Ты знаешь, что еще? - Костик вопросительно посмотрел мне в глаза. - Там еще есть что-то… Что-то очень хорошее?
- Ну что? - озадачился я, совсем не предполагая, что же именно придумает малыш.
- Там есть мама, - сказал он со вздохом.
Я не знал, что ему ответить на такое признание. И мальчик тоже молчал, как будто бы немного растерялся. А потом приободрился и начал рассказывать:
- Мама в красном платке. Она ходит по ягоды. Она может набрать целую корзину ягод и грибов. Она их наберет, а потом возьмет и выпустит, и они опять по лесу разбегутся. А мама стоит и поет какую-то песню. И она… - Костик задумался и решительно добавил: - Она очень и очень хорошая. Добрая она.
Мальчик опять замолчал, и мне даже показалось, что он плачет. Я осторожно глянул ему в лицо. Нет. Он просто сидел на камне и смотрел прямым светящимся взглядом в даль озера.
- А потом мама доит корову и пьет молоко, - продолжал он, - и мне дает немножко. Целую кружку. И потом уходит на работу.
Мальчик вздохнул. Он замолчал надолго. Он только смотрел в даль, где озерная гладь сливалась с серым небом. И где появился из-за острова вчерашний юркий пароход.
- Тебе нужно идти, - сказал я и тронул Костика за плечо, - тебя ждут.
Мальчик молчал.
- Тебя ждут и беспокоятся, - сказал я наставительно.
- Я знаю, - согласился Костик. - Еще немного посидим и пойдем. Еще… немного…
Мы вскарабкались на замок, когда в городе уже поднималось движение. Костик тяжело дышал и еле передвигал ноги, когда мы поднялись на откос. Здесь мы остановились. Я еще раз окинул озеро во все стороны его свинцовых вод, а Костик просто стоял и, казалось, ни о чем не думал. Вдруг он взял меня за руку и показал пальцем свободной руки вдаль:
- Вон они, острова.
И подождал, что я ему отвечу. Я молчал.
- Они как пароходы, - сказал мальчик и повертел пальцем в воздухе.
Маленький белый пароход уходил в сторону островов и уже почти сливался с водами озера.
- А ты никогда на пароходе не плавал? - спросил я.
- Никогда. Не плавал, - сказал Костик с сожалением.
- А хочешь поплавать?
- Хочу. - Костик нетерпеливо затоптался на месте. - Пойдем поплаваем. Пойдем. Ну… пойдем.
- Сегодня уже пароход ушел, - пожал я плечами, - теперь уж только завтра.
- А вечером?
- Вечером меня уже здесь не будет.
- А где ты будешь?
- В другом городе.
- А на чем ты поедешь?
- На автобусе.
- На автобусе я тоже не ездил, - сказал Костик, - я ни на чем никогда не ездил. А за Ритой вчера приехали родители и увезли ее.
- У Риты хорошие родители? - спросил я.
- Хорошие, - сказал Костик. - У нее родители хорошие. Они на машине за ней приехали. Их долго-долго не было. А потом они приехали.
- Вот и хорошо, - сказал я.
- Конечно, хорошо, - согласился Костик, - их просто очень долго не было. Они за границей деньги зарабатывали.
- Да ну! - удивился я.
- Правда-правда, - подтвердил Костик. - Заработали деньги и за ней приехали. - Костик помолчал и почти шепотом очень доверительно добавил: - А моя мама тоже деньги зарабатывает. Она ягоды собирает. Она соберет ягоды, продаст их и приедет за мной на машине. И у нее очень пальто красивое будет и платок.
- А откуда ты знаешь, какой у нее будет платок… и пальто? - спросил я и пожалел о вопросе.
- А я знаю. Я видел, - спокойно сказал Костик, - я сам видел. За одним мальчиком мама тоже на машине приехала в таком совсем блестящем пальто и в платке. Совсем как у моей мамы.
- Костик! - сказал я как можно серьезнее.
- Что? - встрепенулся мальчик.
- А ведь нам нужно идти. Нас уже заждались.
- Ну что же, пойдем, раз они все уже заждались, - сказал Костик тоже очень серьезно, совсем по-взрослому, и вздохнул.
И мы длинной узкой улицей направились от замка к месту жительства Костика.
Мы шли молча. Какая-то пыль взметалась по дороге, и где-то рядом ветер вынес на дорогу, а потом понес дальше пустую коробку из-под каких-то сигарет. Эта пустая коробка летела по улице, шелестя и подпрыгивая. А впереди появилась женщина, там, вдали, где улица из города выворачивает на взгорье и вздымается. Там показалась немолодая женщина. Женщина шла усталой походкой, одетая во что-то темное, и в руках у нее была корзина. Женщина шла задумчиво и, опустив голову, смотрела себе под ноги.
Когда она приблизилась, то стало видно, что в руках у женщины корзина, плетенная из прутьев. С такими корзинами местные хозяйки ездят в автобусах на рынок торговать молоком, сметаной или яичками. Поклажу обычно покрывают какой-нибудь тряпкой. Но у женщины корзина была уже пустая, и старая застиранная скатерка лежала на самом дне корзины. Однако под скатеркой что-то все же бугрилось. И что-то встревожило моего Костика. Он очень пристально стал смотреть вперед и крепко сжал мою руку. Я почему-то тоже сжал его ручонку. И Костик остановился.
Женщина приблизилась, и можно было уже хорошо разглядеть ее. Это была обыкновенная местная крестьянка. Лет сорока, а может быть, и старше. На ней было малиновое суконное, уже изрядно поношенное пальто, аккуратно застегнутое на все пуговицы. И малиновый, тоже не новенький платок был у женщины на голове. Чувствовался под платком высокий белый лоб. Брови были тонкие и длинные. Миндалевидные темные глаза внимательно и устало полуприкрыты были веками, тонкими и чуть вздрагивающими. Тонкий, чуть загнутый длинный нос и тоже тонкие, довольно длинные и красные от ветра губы, свежие и пышущие теплом. Женщина разрумянилась на ходу, но чем-то занята была, какими-то размышлениями, потому что шла, головы не поднимая. Но вот она остановилась и подняла голову.
- Это где-то здесь отвергнутые ребенки живут? - спросила она меня сквозь ветер.
У меня захватило дыхание. Костик стоял как вкопанный.
- Здеся, что ли, ребенков отвергнутых содержат? - спросила женщина деловито и спокойно. - Отсюда их берут?
- Мама! - закричал Костик.
Он выхватил из моей ладони свою крошечную ладошку и, высоко откинув голову, бросился к женщине.
- Мама! - закричал он еще раз, подбежал к женщине, обхватил ее колени руками и ткнулся в колени лицом. Кепчонка свалилась у него с головы, и ветер медленно покатил ее по тропинке, поворачивая с козырька на затылок и опять на козырек. Почему-то в этот момент мне показалось, что кепка катится по этой узенькой улице, словно прихрамывая.
Голова и плечи Костика мелко и бессильно вздрагивали. Я догнал кепку, поднял ее с тропинки и выхлопал об колено.
- Да, здесь, - сказал я женщине, медленно к ней приближаясь. - Вот здесь этот дом, в закоулочке. А мальчик как раз оттуда. Я его просто на улице встретил.
Женщина поставила корзину на землю и обеими руками прижала голову Костика к своим коленям. Она накрыла его наголо стриженный затылок и поглаживала крупными, очерствевшими от работы и ветра руками.
- Гусенок ты мой маленький, - говорила она и перебирала пальцами. - Ишь какой гусенок на свет появился.
И в глазах у нее блестели слезы.
Я положил кепку в корзину и на какое-то мгновение задержался здесь, переводя дыхание. Женщина наклонилась к корзине, подняла кепку, встряхнула ее и сунула себе под мышку. Потом она снова наклонилась к корзине и вынула из-под застиранной скатерочки небольшую плоскую плитку шоколада, обернутую в серебряную бумагу. Женщина развернула серебряную фольгу, и руки ее дрожали. А фольга грохотала на ветру и пальцев не слушалась.
Наш неоплатный долг
И я встаю и медленно шагаю к книжной полке, к той полке, на которой поэзия. Да, как много там всяких стихов, больших и малых, великих и ничтожных, возвышенных и низменных, стихов о чем угодно. И я шагаю вдоль этой бесконечной полки, протянутой в пространство, как длинный лунный луч, которому, пожалуй, нет конца. И, словно маленькие звездочки, мерцают на них созвездия стихов. Я долго шагаю вдоль этой полки по земле. Я босиком. Вот я иду вдоль берега морского, и влажные песчаные откосы шелестят под сиянием волны и прибоя, прилива - отлива. Я беру то одно, то другое созвездие в мои ладони и заглядываю в него. Нет, не то. Я дальше шагаю. И снова ищу. Беру еще одно могучее светило и всматриваюсь, всматриваюсь в него.
Шекспир:
Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.Ты не найдешь, в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
Это не совсем то.
Я иду песчаными путями караванов, теснинами гор, тенистой прохладой залов. И снова заглядываю в звезду, над снегами, над бездной.
Бабур:
За эту поступь душу рад ей в жертву принести,
Два мира за один лишь взгляд - ей в жертву принести.
Все бытие с небытием - таким губам цена,
Я плоть и душу рад стократ ей в жертву принести.
Не то.
Иннокентий Анненский:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
И это не то.
Как мало у нас стихов о жене! Есть обо всем: о войнах, о грозах, о голоде, об изменах, об убийствах, о полководцах, о пиратах, о солдатах, о поэтах, и о чем только нет… Но нет, нет стихов о жене. Как странно! Быть может, жена, женщина, с которой ты живешь и целиком от нее зависишь, и она - от тебя, и мать она твоих детей, и дочь твоя - ее дочь - будет женой, и твоя и моя мать тоже были жены. Но есть стихи о всех: о предательницах, отравительницах, изменницах, но нет стихов о верной жене.
Я особенно люблю не такие уж популярные, но полные тепла и обаяния стихи другого нашего прекрасного поэта, тоже недавно ушедшего, Николая Заболоцкого. Так стихотворение и называется - "Жена":
Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.Как робко, как пристально нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!С утра он все пишет и пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит.
Лишь только бы здравствовал он.
Надо заметить, что никогда в мировой поэзии не было столько написано именно о супружеской верности, преданности, чистоте, сколько написали наши современники, соотечественники в послевоенное время. Именно непосредственно перед войной и после войны, в эти неимоверно трудные годы наши женщины показали ту силу духа и преданности, сохранить которые в их обстоятельствах было почти невозможно. И это было чудо! И чудо это навсегда украсило слово "женщина" и особенно слово "жена" в их всемирном и общечеловеческом значении. Но далее:
А скрипнет под ней половица,
Он брови взметнет, - и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?