Анна Магдалина появилась в доме придворного капельмейстера герцога Леопольда Кетенского при не совсем обычных обстоятельствах. До приезда в маленький и уютный городок герцога Леопольда Иоганн Себастьян Бах десять лет служил органистом в Веймаре при дворе герцога Вильгельма Эрнста, человека безмерно и спесиво честолюбивого. Немало унижений и обид пришлось перенести там будущему классику мировой музыкальной культуры, и когда он не выдержал, был заключен в тюрьму за неповиновение. Великий же композитор, как и все истинно великие люди, не был личностью, преисполненной честолюбия. Он всегда довольствовался тем, что у него было, не притязал на многое, непритязательность его была поразительна. Она покоилась и на величайшем трудолюбии музыканта. Но когда высокомерный герцог принудил знаменитого уже тогда виртуоза органа служить под началом ничтожной бездари, терпению пришел конец. Бах целый месяц просидел в тюрьме. Его первая жена Барбара, женщина одного с ним возраста, вместе с детьми, тремя прелестными маленькими Бахами, приносила ему еду за решетку. Но и в тюрьме великий композитор сочинял.
Вот после этого заключения Иоганн Себастьян переехал в Кетен. Леопольд Кетенский не только ценил музыку, но и сам в какой-то мере был музыкантом: он пел, играл на старинном смычковом инструменте по названию гамба, которая считается предшественницей виолончели. Здесь у Бахов родился четвертый ребенок, и вроде все пошло хорошо.
Бах очень много пишет, он отдается весь инструментальной камерной музыке, так как здесь он остался без органа. Двор герцога Леопольда был кальвинистским, а, как известно, кальвинисты музыку из храмов удалили. Бах пишет, пишет для клавира, адресуя сочинения своему необычайно талантливому сыну Вильгельму Фридеману. Для него здесь написано множество маленьких прелюдий и фуг, но рождались и более сложные, более величественные произведения. Все шло спокойно и с достоинством, в трудолюбии.
Но… Весна 1720 года. Вместе с герцогом композитор поехал в Карлсбад. Поездка была увлекательной, и множество прекрасных мелодичных впечатлений приготовила она путешественнику. Однако, возвращение было печальным. В отсутствие мужа Мария Барбара скоропостижно скончалась, и встречала отца в дверях заплаканная и обескураженная горем двенадцатилетняя Катарина Доротея.
Женился Бах вторично через полтора года, и новая его жена была всего на три года взрослее старшей дочери и на пять лет взрослее старшего сына.
За три десятка лет жизни Анна Магдалина сделала все для того, чтобы ее семнадцать дочерей и сыновей и четверо детей от первого брака получили достойное воспитание. Вильгельм Фридеман прошел по конкурсу на должность органиста в Дрездене, второй сын был клавесинистом при дворе прусского короля Фридриха II, Катарина Доротея вышла замуж. Последним учеником великого музыканта был его пятнадцатилетний сын Иоганн Христиан, юноша большого таланта и трудолюбия. Ему достался приветливый и чистый характер Анны Магдалины. Иоганн Христиан бегло играл самые трудные пьесы из второй части "Хорошо темперированного клавира". Вышла замуж Елизавета Юлиана: она обвенчалась с любимым учеником Иоганна Себастьяна Альтниколем, и они подарили родителям внука.
Последние годы жизни великий композитор провел во мгле: он ослеп. Прозрел он только за десять дней до смерти. Все это время верная Анна Магдалина не теряла присутствия духа, деловитости и преданности. Она была истинной матерью и хозяйкой. Есть люди, наделенные тем или иным талантом. Это может быть композитор, художник, поэт, инженер, полководец, летчик, спортсмен, токарь или обыкновенный столяр - каждый талант почетен, он заслуживает поддержки и восхищения, когда хозяин его обращается со своим дарованием разумно и бережно. Но, может быть, бесконечно более возвышен и бесконечно более достоин всяческого восторга столь редко встречающийся и столь нам необходимый супружеский талант. Исходя из этого размышления, каждый может назвать вторую жену великого немецкого музыканта и композитора Иоганна Себастьяна Баха Анну Магдалину женщиной, наделенной в полной мере всеми супружескими достоинствами, равными музыкальной и человеческой гениальности ее мужа. И совсем не случайно, что к концу ее жизни эта поистине великая женщина выработала, совсем, может быть, того не желая и не подозревая этого, почерк, совершенно неотличимый от почерка мужа.
И я уверен, что те десять дней прозрения, которые посетили Баха перед кончиной, посетили его лишь для того, чтобы он убедился, как прекрасна и возвышенна бывает красота немолодой женщины, все долгие годы нелегкого супружества проведшей в полной и ничем не запятнанной преданности мужу, дому, семье. А это возможно только тогда, когда семья не замыкается в свои узкобытовые честолюбивые рамки.
Глава VIII
Неожиданное знакомство
Много лет назад, когда мы были еще совершенно молоды, я как-то решил навестить своего друга Женю, к тому времени окончившего институт кинематографии в Москве и жившего в отдаленном подмосковном поселке, где он снимал в зимней даче большую комнату. Дело было во второй половине дня. Я приехал к Жене на электричке, но его дома не оказалось. Я решил побродить по поселку в ожидании: вдруг Женя ушел в магазин и скоро появится. Я бродил по поселку часа три, раза три наведывался к Жене, но его все не было. Приехал я в Москву всего на несколько дней, и остановиться, кроме как у Жени, было мне практически негде. И я вновь отправился бродить по поселку.
В воздухе еще держался свет, за соснами по горизонту лежала синева, но в некоторых дачах, в некоторых избах уже зажгли огонь. Похрустывал под крышами нерешительный морозец, поскрипывал сосульками. И совсем недалеко в переулке остервенело, почти рыча, плакал ребенок. Я свернул в переулок и увидел малыша. Он стоял ко мне спиной, весь упрятанный в оранжевый комбинезон, и был похож на космонавта. Можно было подумать, что его кто-то неистово бьет. Но вокруг никого не было. Можно было подумать, что в нем внезапно распалилась какая-то беспощадная боль. Ребенок смотрел вверх, на сосну. И можно было еще подумать, что это действительно некий космонавт, он упал на незнакомую планету, корабль его разбился, и смотрит теперь космонавт с планеты на далекую Землю в отчаянье и страхе.
- Что с тобой? - тронул я ребенка за плечо.
Ребенок перестал плакать и обернулся. Он показал рукой на сосну. Это был мальчик.
- Что там? - спросил я.
- Птичка, - сказал мальчик.
- Ты ее боишься?
- Она улетела. Я пошел к ней, я поиграть хочу, а она улетела.
На сосне сидела ворона и смотрела вниз, на мальчика.
- Она плохая, - сказал я. - С ней не стоит играть. Ух она какая!
Ворона поднялась и полетела.
- Пойдем, - сказал мальчик, - она плохая. - И решительно направился вдоль переулка.
В глубине переулка стояла чугунная водоразборная колонка. Мальчик подбежал к этой колонке и надавил гладкую до гранитного блеска обтертую ручку, которая дает шумный ход нагнетенной внутри колонки воде. Ручка не поддавалась. Мальчик надавил еще обеими руками. Ручка не двигалась. Мальчик повернулся спиной к колонке и резко, пронзительным и опять остервенелым голосом заплакал на весь поселок. Я подошел к чугунной колонке, повернул ручку, и вода с грохотом и пеной ударила. При свете зари струя воды напоминала стеклянный конский хвост. Мальчик плакать перестал, повернулся лицом к колонке и стал смотреть на струю. В струе вспыхивали голубые и красные полосы, они стремительно падали, а потом разбивались, разлетаясь на мелкие куски. Так рассыпаются искры при электрической сварке.
- Рыбки, - сказал мальчик и пальцем показал на струю.
- Да, рыбки, - согласился я.
- Они играют, - сказал мальчик.
- Да, играют.
- Хорошие рыбки, - сказал мальчик и сунул палец в струю.
- Они устали, - сказал я.
- Они хорошие, - сказал мальчик.
Я опустил ручку, струя замерла, и только тоненькая струйка еще долго колебалась в воздухе, словно из колонки стекала на землю голубоватая полоска огня. Мальчик все держал в струйке палец. Потом он взял меня за руку и сказал:
- Пойдем.
- Куда?
- Пойдем.
- Куда пойдем?
- В гости.
Мы подошли к небольшой дачке под шиферной крышей среди сада. В глубине стеклянной веранды этой дачки светилась на столе среди банок и кастрюль керосинка.
- Ну, пока, - сказал я, остановившись перед калиткой.
- Пойдем, - сказал мальчик, не выпуская руки.
- Нет, пока. Я пойду. Мне нужно идти. - Я высвободил пальцы из его ладони.
Мальчик повернулся ко мне спиной и тем же пронзительным голосом заплакал на весь поселок. Стеклянная дверь веранды распахнулась, и по крыльцу спустился лысый старик в телогрейке и в валенках с галошами. Под телогрейкой сутулились узенькие плечи, галоши волочились по земле, и на ходу старик вихлял необыкновенно широким женским задом. Старик приблизился к калитке, ласково посмотрел на мальчика и задушевно спросил:
- Ну что, что ты, Костик?
- Дядя, - сказал мальчик и перестал плакать. Он пальцем указал на меня.
- Дядя. Какой хороший дядя! - согласился старик.
- Хороший, - сказал мальчик, - дядя не хочет в гости.
- Идите к нам в гости, - сказал старик и теми же задушевными глазами посмотрел на меня.
- Вы знаете, мне нужно идти, - сказал я.
- Я буду плакать, - сказал мальчик старику.
- Он будет плакать, - сказал старик мне.
- Неужели ты будешь плакать? - спросил я и положил руку мальчику на голову.
- Он будет плакать, - подтвердил старик.
- Идите к нам в гости, - сказал мальчик. - У нас хорошо. У нас мама. И папа придет с работы.
- Мне нужно идти, - сказал я, стараясь говорить проникновенно. - Он плакал, я и подошел к нему.
- Ну побудьте у нас немного. Вы ведь не очень спешите, - сказал старик. - А ему будет приятно, он ведь маленький.
- Мне будет приятно, - сказал мальчик, не глядя на меня, а глядя на старика.
- Я вижу, вы не очень спешите. Пойдемте, я покажу вам наш сад, - сказал старик очень просительным голосом, как будто разговаривал не с мужчиной, а с маленьким ребенком.
- Наш сад, - подтвердил мальчик.
- Ну хорошо, - согласился я, - если уж так нужно. Да и я действительно не очень спешу.
Сад, небольшой, но развесистый, обступил дачку, и чувствовалось в этих безлистых деревьях, что не спят они, а уже просыпаются.
- Это Машенька, - подходил старик к одному дереву, - у нее сладкие и душистые яблоки. Их очень хорошо есть под вечер, когда ужин еще не приблизился и есть еще не очень хочется, но приспела охота пить. В такое время в городе пьют лимонад или минеральную воду.
- Машенька, - подтверждал мальчик.
- Она молоденькая и здоровенькая у нас.
Подходили к другому дереву.
- Это Зина, - говорил старик.
- Зина, - подтверждал мальчик.
- Плоды у нее немного твердые, но ароматные и с острым кисловатым вкусом. Из нее хорошо варить варенье. Напоминает ревень. Она совсем еще девочка.
- Девочка, - соглашался мальчик.
- А это репочка, - продолжал старик. - Ее плоды внешне похожи на репу. Но если варить компот, очень хорошо регулирует пищеварение. Кишечник, знаете ли, начинает прекрасно работать. Перистальтика…
- Пиритальтика, - пояснил мальчик.
- А это вишни. Это черноплодная рябина. Прекрасные настойки на ней. Вы обязательно отведаете. Вот придет с работы сын, и сядем за стол. Он у нас зоотехник в соседнем совхозе.
- Константин Константинович! - раздался из дачки женский голос, голос чистый, раздающийся ровно и звуком своим напоминающий какой-то аромат, может быть, как раз аромат черноплодной рябины.
- А у нас гость! - громко откликнулся старик.
- У нас гость, - крикнул мальчик. - Мы позвали дяденьку. Он совсем хороший.
- Так ведите гостя в дом. И быстро идите сами, бродячие люди.
- Какие мы бродячие? - сказал старик.
- Мы совсем не бродячие, - сказал мальчик.
"Это я бродячий", - подумал я.
На веранде среди жестковатого, чуть крахмалистого запаха керосина и сытых опьяняющих паров борща с привкусом соленого арбуза стояла большая рыжая женщина, и от этого казалось, что среди веранды светит луна. Низкая луна осенней ночи, когда она встает багровая. Густо стекали с головы ее и покачивались поверх спины алые и явно некрашеные волосы, тяжело завязанные в огромный узел, как иногда завязывают хвосты лошадям. Лицо женщины было тесно усажено веснушками - так полной осенью закрывает листвой лесную поляну. Лицо смотрело на меня добро и весело.
- Добрый вечер, - сказала мне женщина и посмотрела на мальчика. - Опять привел гостя. Так уж он любит гостей, прямо плачет, когда гостей нет. Проходите, сейчас муж, придет, и поужинаем.
Она взяла меня под руку и провела в прихожую, взяла мое пальто, пригласила в гостиную. Гостиная, наполненная мебелью и разными привлекательными предметами, встретила меня уютом и теплом. Здесь добродушно и спокойно устроились телевизор с огромным зеленоватым экраном, длинный приемник на высоких ножках, стеклянный книжный шкаф почти во всю стену с множеством книг, вдоль соседней стены длинная полка с пластинками, среди комнаты полированный круглый стол, белый, и белые же полированные стулья, в углах по мягкому креслу; на книжном шкафу - фарфоровый голубоватый дог, дог лежит и смотрит в сторону поверх людей на пританцовывающую рядом с ним фарфоровую цыганку в красном длинном платье и с бубном в откинутой руке; над входной дверью - широкие лосиные рога, и на одном роге лежит ветка дуба, на другом - ветка клена, листья ссохшиеся, но еще яркие; на телевизоре тоже фигурка, уже бисквитного фарфора, - девушка-спортсменка, она катит широкий обруч. И в комнате пахнет печеньем, конфетами и каким-то косметическим кремом или зубной пастой.
Константин Константинович подвигает к телевизору одно из кресел и спрашивает:
- Вас как, простите, зовут?
- Рогволод.
- Какое удивительное имя! - говорит Константин Константинович. - Будем смотреть хоккей, сегодня какие-то хорошие команды. Садитесь, пожалуйста, в наше кресло.
- "Спартак" и "Крылья Советов", - говорит Костик и подбегает ко мне.
- А, простите, откуда у вас такое удивительное имя? - спрашивает Константин Константинович, настраивая телевизор. - Я вот уже восьмой десяток на свете живу, сорок лет работал зоотехником, но такого не слышал.
Он говорит, со значением выговаривая слово "зоотехник", звучно произнося "э".
- Откуда? - спрашивает Костик и устраивается у меня на коленях.
Входит хозяйка с большой обливной кружкой и протягивает ее мне.
- Попробуйте нашего квасу, это, можно сказать, наш фирменный квас.
- Это наш квас, - подтверждает Костик.
Я беру гладкую, ласковую кружку двумя руками и начинаю пить.
- А ты его, Катюша, не простудишь? - говорит Константин Константинович, поднимаясь от телевизора. - Квас у нас холодный. Может, подогреть? У вас, как говорится, с гландами все в порядке?
- У меня никогда не бывает ангин, - говорю я, отрываясь от кружки. - А квас, и верно, удивительный.
Квас пузырчатый, острый, с пронзительным и светлым духом полевой мяты. Он шелестит во рту. Все с удовольствием смотрят, как я пью.
- Вот когда голова устанет от какой-нибудь работы, этот квас и надо пить, - говорит Константин Константинович. - Как рукой сымает.
- Вы бы, Константин Константинович, сходили в погребок, - говорит хозяйка.
- А как же, как же! - готовенько отзывается Константин Константинович и, приволакивая ноги по полу, направляется из комнаты.
Я и Костик остаемся у телевизора, по экрану которого мечутся хоккеисты. А хозяйка начинает носить на стол тарелки, чашки, чашечки. Хоккеисты громко щелкают клюшками, толкаются, покрикивают, шайба беззащитно мечется по льду, не в силах увернуться от преследователей, а трибуны шумят и грохочут.
Костик прижимает голову к моему плечу и серьезно, завороженно следит за хоккеистами. Он прислоняется ко мне, как к стенке. И я вроде бы перестаю существовать для него.
По крыльцу раздаются уверенные, сильные шаги, звенит стеклянная дверь веранды.
- А у нас гость, - говорит на веранде Катюша. - Костик опять привел гостя. Очень милый молодой человек, еле уговорили остаться.
- Ну и прекрасно, - отвечает бархатный, чуть снисходительный голос. - А где же наша настойка?
- Константин Константинович пошел.
- Все замечательно.
Мужчина входит в комнату и приветливо спрашивает:
- Где же наши гости?
- Здравствуйте, - говорю я, поднимаю с колен Костика, усаживаю его в кресло и встаю.
- Здравствуйте, - говорит мужчина и протягивает мне увесистую спокойную ладонь. - Константин меня зовут.
- Рогволод.
- Он вас не измучил? - Мужчина кивает на Костика.
- Что вы! Мы смотрим хоккей.
А Костик действительно смотрит хоккей, на меня и на отца не обращает никакого внимания.
За столом я с некоторой завистью разглядывал Катюшу и Константина. Они сидели поодаль друг от друга, на медной витой подставке дымила широкая зеленая кастрюля с борщом, из которой торчал большой деревянный, домашней работы черпак. Но казалось, что между ними все время движется какая-то волна. И от этой волны даже колыхался пар над кастрюлей. И они были очень похожи друг на друга, будто родились от одной матери и где-нибудь при случайной встрече их можно было бы принять за брата и сестру. Оба веснушчатые, спокойные и постоянно поглядывающие друг на друга, сговаривающиеся о чем-то. И за столом крепла тишина, никто не говорил, кроме Константина, который разговаривал размеренным, хорошо поставленным голосом. И в воздухе веяло какое-то странное ощущение, словно, кроме Катюши и Константина, во всем доме никаких других существ нет, кроме, может быть, телевизора. Все остальное, и я в том числе, было просто предметами, призванными окружать, украшать и обслуживать уют, удобство и благополучие супругов. И я даже начал опасаться, как бы Катюша в конце ужина, стирая со стола, не провела в забытьи тряпкой по рукаву моего пиджака или по моей ладони.
Катерина принялась разливать борщ. Борщ ложился в тарелки густой и прозрачный, как сироп, и я чувствовал, что еще никогда в жизни по-настоящему не ел и что только теперь, тоже только по-настоящему захотел есть.
- Какое удивительное у вас имя, я еще не встречал такого, - сказал Константин, отодвинув тарелку с лисичками и посмотрев на меня.
- Это мама придумала, - сболтнул я и смутился, - очень она хотела, чтобы я в своей работе хотя бы какое-нибудь отношение имел к истории.
- А при чем же здесь ваше имя? - насторожился Константин.
- Вы знаете, Рогволод - имя древнеславянское. А маме очень было приятно это славянское звучание. Так она мне объясняла.
Все очень заинтересованно посмотрели на меня, а Костик улыбнулся. И мне даже стало жаль, что не зовут меня именем Рогволод.
- Ваша мать работала в исторической науке? - спросил Константин.
- Нет, она фининспектор. Но она очень любит историю и очень хотела, чтобы я пошел в эти изыскания, если уж ей не удалось.
- Ну и помогло вам ваше имя?
- Трудно сказать, - пожал плечами я.
- Теперь, может, выпьем настойки? - сказала Катюша и посмотрела на мужа.
- Конечно, гость обязательно должен отведать нашей настойки. У нас уж такое правило, - согласился Константин.