За этими занятиями прошло почти два года, и это было самое счастливое время в его жизни. Летом он много ездил: на Соловки, в Устюг, в Каргополь, в старообрядческие деревни на Печору, и всюду у профессора находились знакомые, дававшие Саввушке кров. Казал ось, существовало какое-то удивительное братство барятинских учеников, и Савва с радостью чувствовал, что и он принадлежит к этим людям.
В одну из таких поездок они отправились с Барятиным вместе. Сперва добрались до Кириллова, а назавтра оказались в городке на берегу огромного озера. Городок был тихий, просторный, он спускался к самой воде террасами; в центре, окруженном земляными валами, стояли торговые ряды, соборы, монастырь. Они бродили там целый день, а к вечеру забрели в предместье. Старик указал Саввушке на двухэтажное здание на пригорке и сказал:
- Это школа, где работала ваша мама.
Вокруг цвела черемуха, по двору бегали улыбчивые круглолицые дети. Саввушка глядел на них, и этот ветреный день, огромное озеро, острый запах черемухи и детские лица - все это как-то странно тронуло его, и он долго еще вспоминал этот городок. Он внес какую-то тревогу в его душу, точно была между ними давняя, неведомая Саввушке связь и что-то его здесь еще ждало.
Но потом опять началась осень, они вернулись из своего длительного странствия в город, к знакомому двору на Кропоткинской, где сгребал Савва то листья, то снег и неизменные бутылки и окурки. Он снова сидел вечерами в барятинской библиотеке, писал дипломную работу, часами говорил с профессором, и все чаще это были не лекции, когда учитель объясняет, а ученик записывает, но беседы и споры.
Саввушке многое удавалось. В нем удачно сочеталась интеллектуальная природа отца и крестьянская матери, его диплом тянул на хорошую кандидатскую диссертацию - он писал его так, словно это был какой-то роман, и, смеясь, вспоминал своих старых друзей. А потом опять брал ватник и метлу, под размеренные взмахи руки хорошо думалось, сердце радовалось сделанной работе, и он был бы вполне счастлив такой жизнью, если б не Ольга.
Что сталось с его прекрасной и строгой Мальвиной! Они жили все это время вместе, как муж и жена, хоть и не расписанные, он любил ее и не искал для себя ничего прочего, но всякий раз, когда она уходила из дома, Саввушку охватывал безотчетный страх. Ему начинало казаться, что огромный город поглотит ее и не вернет.
Она закончила университет на год раньше, чем он, но защищать диплом не стала и жила с ним, разрываясь между любовью к нему и страшной мыслью, что время, пока они могут здесь жить, сокращается, как шагреневая кожа.
- Я плохая, пусть, я дурная, - говорила она. - А ты умный и хороший. Но тебе ничего не надо, ты торчишь целыми днями у своего старика, таскаешься как сумасшедший по этим городам и думать не хочешь, что с нами будет завтра. А я так не могу - не думать. Я не хочу, чтобы меня отсюда выкинули, как никому не нужную вещь, понимаешь? Почему ты не пошел к Смородину, когда он тебя звал? Ведь он заботится о своих учениках, он бы тебя не оставил. А твой Барятин, будь он семи пядей во лбу, ничего для тебя не сделает. Будь проклят тот день, когда я с тобой связалась. Ну придумай хоть что-нибудь.
Она плакала и сквозь слезы говорила:
- Боже мой, если б ты знал, как я ненавижу эту страну. Она унижает меня, она доводит меня до того, что я готова пойти к любому, у кого только есть московская прописка. Я презираю себя, ненавижу, но поделать ничего не могу.
Иногда она бредила и твердила, что они оба должны занять денег, фиктивно жениться, а потом развестись и соединиться.
Саввушка гладил ее волосы, целовал и шутливо говорил, что он лучше навсегда пойдет в дворники, пусть начальник выдаст ему медную бляху и зачислит в постоянный штат или же они поедут к Одоевскому на Байкал, но Ольга только мотала головой и сбрасывала его руку. О том, что им все-таки придется скоро уехать, она и слышать не хотела.
- Ты посмотри, что вокруг тебя делается, дурачок блаженный!
На их курсе, действительно, шло брожение. Иногородние спешно женились на москвичках, москвички выходили замуж за иностранцев, кто не мог найти себе пару, женились фиктивно. Все искали лучшей доли, и у кого поднимется рука их осудить?
Но Савва этого будто не замечал. Он не заметил даже того, что страна третий раз за три года, правда, теперь без всякой помпы, закопала под Кремлевскую стену очередного вождя, и на его место сел новый, от которого все принялись почему-то многого ждать. Савва жил как во сне и только мысль о разлуке с графом его по-настоящему страшила.
Они встречались теперь даже чаще, чем прежде, но говорили не только о том, что касается древности, но больше о вещах посторонних. И в один из таких разговоров Барятин, только что рассказавший Саввушке, почему в сорок шестом году он поверил Сталину и в числе немногих безумцев вернулся из эмиграции на родину, за что и удостоился чести строить железную дорогу на Воркуту, вдруг заметил:
- Я всегда думал, что моему поколению выпало самое тяжкое время и хуже уже никогда и никому не будет. Но теперь мне страшно за вас.
- Страшно? - переспросил Саввушка удивленно. - Но ведь как будто все, наоборот, меняется к лучшему.
- Они все забавляются какими-то словами, - покачал старик головой, - а в глубине зреет катастрофа, размеров которой никто даже не может вообразить. Но мы еще хлебнем полную чашу и позавидуем сами себе, что знали иное время. Тогда с нами боролись, потому что мы мешали, но в будущем мы просто будем никому не нужны. Ненужным станет все - архивы, музеи, библиотеки, университеты. И вы должны быть к этому готовы. Ну да ладно, Савва, - закончил он вдруг, - заговорил я вас что-то. Идите, вон, снега сколько насыпало.
Саввушка ушел, а старик, подойдя к окну и наблюдая за юношей, вдруг подумал, что лукавил, когда говорил "мы", - он успеет умереть до того, как все окончательно рухнет, но что станется с этим мальчиком?
Напрасно когда-то молодой и честолюбивый Тёма Смородин думал, будто бы Барятина не заботит судьба его учеников. Он ходил просить за многих, но очень скоро убедился, что от его рекомендаций бывает только хуже. Отчасти именно поэтому, уйдя из университета, он жил все это время затворником и отказывался от многих предложений вернуться в науку, до тех пор пока в заснеженном дворе возле собственного дома ему не повстречался сын его бывшего ученика и поразившей однажды его воображение женщины, чьи следы он безуспешно пытался разыскать. И теперь он был благодарен судьбе за то, что она послала ему этого мальчика, не меньше, чем был благодарен своей судьбе сам Савва.
Барятин сделал для него все, что мог сделать. Он читал ему самые сокровенные лекции, он отдавал ему себя всего без остатка, он стал для него крестным отцом и теперь решился на поступок, которого никогда от себя не ожидал.
Однажды выйдя из дома, старик отправился не гулять на бульвар, как обычно, а сел в троллейбус и поехал в сторону Воробьевых гор, в университет, где не был без малого двадцать лет.
Никто его не узнавал, с удивлением оглядывали его фигуру в старомодном пальто и заросшее бородой лицо ни разу не слышавшие эту фамилию студенты. Он поднялся на двенадцатый этаж и попросил доложить о себе. Секретарша тотчас же вернулась, распахнув дверь, и Барятин увидел своего ученика, растерянно встающего из-за стола.
- Вы? - спросил Артем Михайлович пораженно.
- Здравствуй, Тёма, - сказал Барятин глухо.
Некоторое время он молчал, и Смородину казалось, что все происходит не наяву. Перед ним был человек, значивший для него больше всех людей, человек, которого он мучительно любил и боялся, и декан, давно привыкший к тому, что все входящие в этот кабинет испытывают робость, вдруг сам почувствовал себя почти ребенком, каким некогда пришел в барятинский семинар.
- Я очень ждал вас, Алексей Константинович, - сказал он наконец.
- Я знаю, - кивнул Барятин.
- Вы можете начать читать лекции в любой момент. На каком хотите курсе.
- Нет, Тёма, - ответил он, - я к тебе не за этим пришел.
Он сидел перед деканом, сложив на коленях крупные руки, в старом пальто, с которого стекали на пол капли воды, и Тёме вдруг сделалось стыдно за то, что он - преуспевающий человек, а граф - обыкновенный старик, каких в Москве тысячи, живет на пенсию, ходит в магазин за кефиром и хлебом. Он впервые поймал себя на мысли, что оскорбленное самолюбие все эти годы мешало ему задаться вопросом, как и на что он живет.
- Я к тебе, Тёма, с просьбой, - сказал Барятин, - к тебе сейчас, наверное, многие приходят.
- Приходят, - пробормотал Артем Михайлович, - но редко.
- Разогнал всех? - усмехнулся Барятин.
- Я сделаю все, о чем вы меня попросите, - сказал Тёма твердо, впервые встретившись со стариком глазами.
- У меня есть ученик. Ты, может быть, знаешь его?
- Знаю.
- Помоги ему, - сказал Барятин, и Артема Михайловича точно током пронзило: профессор знал, кто отец этого мальчика, и, вероятно, знал уже очень давно, еще задолго до разговора с инженером, до аспирантуры, еще тогда, когда ходил к нему Тёма в семинар.
- Он очень талантлив. Ты знаешь, я не стал бы за него просить иначе.
- Вы напрасно пришли, - сказал Смородин, - я для него и так все сделаю.
- Ты ведь знаешь, - точно не слушая его, произнес старик, - моим ученикам не очень-то везло. А этот - он у меня последний.
Барятин встал, и Тёма поднялся вслед за ним.
- Алексей Константинович, - сказал он, и голос у него дрогнул. Больше всего ему хотелось в эту минуту остановить графа и рассказать, чем он жил все эти годы, как тосковал и ждал хотя бы одного звонка, одного поздравления. Ведь он, Артем Смородин, - тоже барятинский ученик и ничей другой. Он добился чего-то в жизни, ему повезло, и этот успех в равной мере принадлежит учителю.
- Все хорошо, Тёма, - сказал Барятин, - я про тебя все знаю. Но ты не отчаивайся. Ты еще очень молод, у тебя есть время что-то изменить.
В приемной толкались какие-то люди, пришел завхоз и стал говорить про новые столы и пишущие машинки, к четырем нужно было идти на защиту, а после на банкет, и весь этот день декан думал о Савве и о Барятине, о странности судьбы, что связала их троих, и в том, что Барятин все-таки к нему пришел, в том, что без него обойтись все равно было нельзя, он увидел некий знак свыше, некий намек на прощение. Эта мысль принесла ему утешение, и две недели спустя, когда начали составлять списки студентов, рекомендованных кафедрами в аспирантуру, Артем Михайлович собственной рукой внес туда Савву. Все повторялось, только на сей раз осознанно, и одному Богу было известно, что несло это повторение теперь.
Мгновение поколебавшись, он написал: научные руководители - профессор Барятин и профессор Смородин. Так было вернее, чтобы не случилось никаких неприятностей в ректорате, где эти списки должны были утверждаться. А кроме того, это ставило некую точку в их длительных взаимоотношениях с Барятиным - теперь они выступали на равных.
14
Предварительное распределение состоялось в конце февраля. В кабинете декана собралось все факультетское начальство, под дверьми томились бледные студенты, по одному заходили в кабинет, возвращаясь оттуда с самыми разнообразными выражениями лиц. Наконец очередь дошла до Саввушки, и во второй раз в жизни он переступил порог этой комнаты. Начальник курса зачитал довольно кислым голосом характеристику, ничего хорошего для выпускника не содержавшую, секретарь комитета комсомола отметил низкую общественную активность, и все клонилось к тому, чтобы запихнуть парня в какую-нибудь сельскую школу поучительствовать и тем самым выполнить план, спущенный Минвузом, но тут поднялся декан, и смирившийся было со своей участью Савва даже не успел хорошенько подумать, как лучше известить обо всем Ольгу. Он остолбенел, ожидая от декана чего угодно, но только не этого. Да и похоже, не он один был поражен - однако Артем Михайлович любил эффектные ходы, чувствительно напоминавшие всем собравшимся, кто здесь хозяин.
Из слов декана следовало, что два года назад крупнейший специалист в области древней словесности, его уважаемый учитель профессор Барятин обратился лично к декану с просьбой направить к нему какого-нибудь способного студента. Этот выбор пал на Савву, и декан рад, что не ошибся. Юноша прекрасно справился с возложенной на него почетной миссией и по результатам своей работы может и должен быть рекомендован в аспирантуру. Не чуя ног, будущий аспиран вышел в коридор, а за ним следом поднялся голубоглазый мужчина, неприметно сидевший возле окна.
- Я поздравляю вас, Савватий Артемьевич, - сказал он, широко улыбаясь и пожимая Саввушке руку.
- Спасибо, - ответил Савва, раздумывая, как бы ему поскорее улизнуть от докучливого собеседника и обрадовать Ольгу.
- Я понимаю, - улыбнулся мужчина, - вы торопитесь поскорее схватиться за лопату и на радостях очистить весь двор, но я вас надолго не задержу.
- Откуда вы знаете? - удивился Савва.
- У вас руки настоящего дворника, - подмигнул ему мужчина васильковым глазом. - У меня есть одно предложение и полагаю, оно будет вам интересно.
- Да-да, - отозвался Савва рассеянно, - простите, я вас не знаю.
- Я товарищ Жени.
- Жени? - переспросил он пораженно.
- А что, - удивился мужчина, - вы думаете, у Жени не может быть товарищей?
- Да нет, чего-то в этом роде я ждал всегда. Должок, верно, спрашивать хотите. А что же он сам не пришел?
- Что вы, - замахал руками мужчина, - какие могут быть у вас долги? Напротив, сплошные авансы. Я уж комплиментов после Артема Михайловича вам говорить не буду. Мне с ним все равно не сравняться. Хотя он, кажется, что-то напутал в вашей научной биографии. Но это и неважно. В любом случае я рад, что мы в вас не ошиблись.
- Женя, Женя, - покачал Саввушка головой с грустью, - помнится, он мне обещал нечто совсем иное.
- Бросьте, Савватий Артемьевич, - поморщился инженер, - в этом ли дело? Лучше послушайте, что я вам скажу. Вы человек, бесспорно, талантливый, а таким людям живется не всегда хорошо. Так вот мы хотим взять на себя заботу о вашем достатке.
- Вот еще? С какой стати?
- Не спешите, подумайте хорошенько. Вы, можно сказать, человек семейный. Вам нужно жилье, и мы готовы вам его предоставить. Например, ту самую квартиру, где вы сейчас живете.
- А что вы за это захотите? Послать меня в жаркие страны?
- Савватий Артемьевич, - сказал мужчина укоризненно, - вы к нам несправедливы. Мы и так сделали для вас много хорошего и, заметьте, ничего не просили взамен.
- Что же вы сделали?
- Ну, если я скажу вам, что вы с нашей помощью поступили в университет, вы мне, может быть, и не поверите. Но согласитесь, что именно благодаря нам вы смогли познакомиться с единственным человеком, кто научил вас вашей премудрости.
- Но вам-то она на что? - усмехнулся Савва.
- Вы абсолютно правы, ни на что. И нам от вас по большому счету ничего не надо. Вы можете заниматься тем, чем хотите, работать там, где пожелаете, разве что к вам не будут цепляться по мелочам и строить против вас козни, как строили всю жизнь против вашего любимого учителя.
- Я вас не понимаю, - вздохнул Савва, - ну чем я заслужил такую милость?
- Считайте, что мы вам просто симпатизируем.
- Однако ваша симпатия не взаимна.
- Вы думаете меня этим удивить? Относитесь к нам как угодно - мне все равно. Впрочем, если вы уж так настаиваете на объяснении, я могу предложить вам одну гипотезу. Вы никогда не задумывались, что мы - единственные в этой стране, кто знает истинное положение вещей? И те книжки в вашем портфельчике, который вы столь остроумно засунули в ячейку, мы прочли задолго до вас. Но в отличие от их уважаемых авторов мы располагаем всей информацией и видим картину на несколько лет вперед. А картина-то грустная. Все катится в пропасть, и вас, гуманитариев, это коснется в первую очередь. Впрочем, полагаю, Алексей Константинович что-то подобное вам говорил. Мы, увы, не в силах предотвратить эту катастрофу, но мы сможем кого-то спасти. Те, кто придут за нами, вам помогать не станут. Мы хотим сберечь вас, Савва, потому что именно вы и такие люди, как вы, должны стать элитой в этой стране. Я никогда бы не стал всего этого вам говорить, зная вашу щепетильность, мы помогали бы вам тайно, как помогали до этого, но теперь нам действительно потребуется ваша помощь.
- Какая? - спросил он, ошеломленный не меньше, чем полчаса назад в кабинете декана.
- Нам нужен своего рода эксперт. Вас ждет блестящее будущее, вы войдете в элиту научного мира и будете видеть, кому надо помогать так, как помогали вам, а кого, напротив, надо попридержать. Здесь не должно быть ошибок ни в ту, ни в другую сторону, у нас, поверьте, совсем немного времени.
- Но ведь вы тоже могли ошибиться, выбрав именно меня, - возразил Савва.
- Исключено. Мы проверяли вас на компьютере. Я понимаю, то, что вы услышали, для вас неожиданно и скорее неприятно, чем приятно. Я вас не тороплю. Вы можете посоветоваться, с кем сочтете нужным.
- Это что же, даже не тайна?
- Вы сами не станете болтать с кем попало, - усмехнулся мужчина. - И мой вам совет - соглашайтесь. Это ваш единственный шанс сделать то, что вы можете и должны сделать в науке.
- Послушайте, - Савва на мгновение задумался и повернулся к мужчине, - вот вы сказали, что поддерживаете талантливых людей в нашей области. А вы могли бы мне кого-нибудь назвать?
- Отчего же, - произнес мужчина, и какое-то странное выражение промелькнуло на его лице, - одно имя я вам назову. Это ваш отец - Артем Михайлович Смородин.
15
Великим постом Барятин и Саввушка ходили в Илью ко всенощной. Вечера были сырыми и теплыми, они шли медленно и присаживались по дороге на лавочках в пустых дворах Остожья. Старик был совсем слаб, но на службу ходил часто и отстаивал ее всю от начала до конца. У Саввы уже через полчаса начинало ломить спину и гудели ноги, мысли витали, и, когда он жаловался Барятину на то, что не может сосредоточиться, граф лишь слабо улыбался:
- Ничего, это к вам придет.
Он говорил теперь мало и редко, и Саввушка не решался завести с ним разговор о том, что занимало его мысли все это время.
Иногда глядя на притихшую, уже совсем отчаявшуюся Ольгу, которую, казалось, не обрадовало, а только огорчило известие о его аспирантуре, делающее ее положение еще более неопределенным, он думал о том, что надо принять это предложение, остаться в их доме, жить тут, копаясь до скончания века в рукописях, а если действительно когда-нибудь все это станет никому не нужным - Бог с ним, с метлой он всегда заработает на хлеб. Потом он начинал думать об отце. Он не испытывал теперь к нему того неприятия, о котором некогда говорил на Воробьевых горах, он был даже склонен к нему прийти, потому что - ну что же? - отцов не выбирают. И уж во всяком случае не ему судить этого человека. Саввушке нужно было, однако, на все это барятинское благословение, но поговорить со стариком он так и не успел: в апреле у графа случился инфаркт, и его увезли в больницу.