Да, он заметно отличался от других профессоров. Те ходили в куртках, джинсах или стандартных костюмах, чаще всего были измотаны, времени им вечно не хватало, бегали со своими разбухшими портфелями, и все повально играли в теннис - эта игра считалась чуть ли не обязательной для профессуры. Климова объясняла Нине: тут дело не в игре, хотя ее считают признаком интеллигентности, ведь в нее играют не только руками, но и головой, но самое главное в другом. Корт - это то место, где сближаются люди, ожидая свою игру, наблюдая за игрой других, здесь можно договориться о многом таком, о чем не договоришься в служебных кабинетах.
Представить же Семена Семеновича играющим в теннис было невозможно, уж очень он неторопливо и величественно нес свое тело, выдвинув вперед холеную бородку.
Пока Нина ждала поезда, разговор со Слюсаренко все более и более волновал - надо немедленно сообщить о нем Семену Семеновичу. Кирка был заведующим кафедрой и начальником лаборатории, считал, что вузовская наука чаще бывает выше не только отраслевой, но и академической, в нее привлекают главным образом молодых и дают им возможность максимально проявить себя. Интриг Кирка не любил, относился к ним брезгливо, хотя на каждом ученом совете затевалась какая-нибудь групповая возня, люди сводили друг с другом счеты, и на это уходило уйма времени. Тем более он не потерпит подлянки на защите от своего же аспиранта. Размышляя об этом, Нина подумала, лучший выход - дать Слюсаренко срочную командировку, от которой он не смог бы отбрыкаться, тогда его не будет на защите. Но пойдет ли на это Кирка?.. Звонить ему домой было поздно. "Ладно, позвоню от Виктора утром".
Вагон был почти пуст, две припозднившиеся старушки сидели вдалеке и о чем-то щебетали. Нина вдруг почувствовала усталость, все-таки последние месяцы прошли в бешеной работе, хорошо, что у нее был Виктор, его дом стал для нее убежищем от общежитской суеты, от той неупорядоченной жизни, которую вели обитатели индивидуальных комнатенок. Какие бы строгости ни вводило начальство, как ни пыталось оно утвердить некий распорядок дня, жизнь общежития ломала все эти барьеры. Особенно активной она оказывалась в ночные часы: то объявлялся бард и сбегались в чью-то комнату слушать его, то затевали отчаянные споры, из которых выпутаться было нелегко, иногда читали вслух самиздатовские бюллетени, а в последние годы стали покуривать "травку", доставали каким-то образом сигареты из Штатов.
В этой круговерти надо было выкраивать время для книг, для лабораторных занятий, для размышлений, но бесцеремонное вмешательство в твой быт стало чуть ли не нормой, и никто не смел обижаться, если к нему стучат ночью. Можно было послать к черту и еще куда-нибудь подальше, но только не жаловаться. Конечно же, были стукачи, но в последнее время они попритихли, да и наказывали их ребята жестоко, создавая такую ситуацию, что разоблаченному приходилось немедленно покидать общежитие.
Она не знала, любит ли Виктора, скорее удивлялась ему, потому что таких бесхитростных и покладистых людей прежде просто не встречала. Ей было с ним покойно, и он внушал уверенность в прочности существования, этого было вполне достаточно. А любовь…
Она ехала в электричке и все продолжала думать: надо сделать все, чтобы паразит Слюсаренко не испортил ей защиту, ведь это праздник. Она была уверена: Семен Семенович с его опытом найдет выход, чтобы на защите не заварилась каша. "Скольким же я ему обязана", - внезапно подумала она о Кирке. И все же странно, что он так ей покровительствует. Кто она ему?.. Да и связей у нее нет ни с кем из начальников, как у большинства аспирантов.
Когда она уже закончила институт, то ее ошеломила одна новость о Семене Семеновиче, которая почему-то прежде не доходила до нее: оказывается, в сорок девятом году Кирка был сослан. Ему пришили политику, связь с иностранцами и то, что Кирка на лекциях пропагандировал нечто чуждое. Он преподавал в Сибири лет пять, но никогда при Нине не вспоминал об этом, да она и не могла представить его в ссылке. Но то, что это не выдумка, ей подтвердила его жена:
- Ему хорошо досталось. Но вы это не трогайте, Ниночка…
Задумавшись, Нина чуть было не проехала нужную станцию, едва успела выскочить на платформу, и электричка сразу же тронулась. Дул холодный ветер, она подумала - слишком легкомысленно оделась, экая холодрыга. Фонари на платформе горели тускло, и без них было довольно светло, струился какой-то серый свет, но при нем можно было различить предметы.
"Что же я теперь делать буду?" - подумала она, сходя с платформы на пустынную привокзальную площадь. И тут неподалеку от главного входа увидела светлые "Жигули", подумала: "Может быть, повезет…"
Водитель выбежал из вокзала, и она успела его разглядеть, пока он направлялся к машине: среднего роста, в хорошей бежевой курточке и свитерке, с гладкой прической. Бежал легко, в добротных кроссовках с приклейками, темные вельветовые джинсы обтягивали его стройные ноги.
- Привет, - сказала Нина, когда он, брякнув ключами, стал открывать дверь.
- Привет, - весело ответил он и внимательно посмотрел на нее.
У него было узкое, очень правильной формы лицо с прямым носом, и только верхняя припухлая губа, как у сластены, нарушала эту правильность, а взгляд был открытый, простой. Явно парень из интеллигентов.
- Подвезете? - спросила она.
Он мгновение подумал, ответил:
- Мне не в город, но… все равно надо заправиться. Садитесь.
Она положила сумку впереди и села так, что сумка оказалась под ногами, было не очень удобно, да езды-то всего минут пятнадцать-двадцать. Он не спросил ее, куда ехать, и она подумала, еще успеет сказать.
- Пристегнемся, - сказал он.
Она не успела снять страховочный ремень со стенки кабины, водитель сам к нему потянулся и словно бы невольно провел рукой по ее груди, прикосновение явно было нарочитым, но она подумала - не стоит обращать внимания.
- Курите?
- Нет.
Он легко тронул машину.
- Ну, тогда не буду травить вас дымом… А вы, видать, не из трусливых, коль в эдакий час. Необходимость?
- Да, муж ждет.
- Ого! А мне подумалось, вы не замужем. Вид у вас вольный.
- Не поняла.
- Не важно. Чем в жизни занимаемся?
У него был вкрадчивый, приятный голос, но говорить не хотелось, она сказала:
- Знаете, я очень устала.
- Ну, тогда помолчим. - И в голосе его прозвучала странная веселость.
В машине было тепло, она согрелась быстро, впереди нее, над ящичком, который все любители шоферы называют "бардачком", приляпаны были две круглые бумажки, какие обычно приклеивают в заграничных отелях на чемоданы: на одной была нарисована японка с черными волосами, уложенными в высокую прическу, она смотрела себе под ноги, в руках держала плоскую вазу с цветами, расположенными так, что узор их составлял какой-то иероглиф, а на другой смеялся белозубый красавец негр, под ним полукругом шла надпись по-английски. Нина сумела разобрать только, что надпись гласила о каком-то международном конгрессе.
Наклейки были красивыми, но зачем они здесь, на машине? "Пижон", - подумала она, хотя в человеке, сидящем за рулем, ничего пижонского не было, наоборот, выглядел простецким малым. Он что-то начал насвистывать, время от времени поглядывая на Нину. Нина подумала: может, зря я так его отшила, все-таки вызвался подвезти.
- Мне на Ломовую, - сказала она.
Он понимающе кивнул головой, мол, знает такую улицу. Показалась заправочная станция, вокруг нее горели яркие фонари. Водитель выскочил из машины, сказал:
- Это мы быстро.
"До чего легкий у него бег", - подумала Нина. Он словно бы едва касался асфальта кроссовками, хотя шаг был мелкий, и в этом было нечто неестественное… "Кто же так бегает? - подумала она. - Кажется, есть такой вид спорта…" Он весело шептался с заправщицей, сидящей за стеклянным окошком, кинул ей деньги и только хотел направиться к машине, как заправщица сняла телефонную трубку, но тут же положила ее.
"А ну-ка, я звякну Вите", - решила Нина и вышла из машины. Водитель, насвистывая все ту же незнакомую Нине мелодию, потянул шланг от колонки. То ли он не видел Нины в этот момент, то ли не обратил внимания, что она вышла.
Окошко было закрыто, Нина постучалась в него, недовольное лицо вылезло из-под узкого прилавка. Женщина жевала, глаза ее спросили: "Что?" - и она открыла окошко.
- Можно мне позвонить? - попросила Нина.
- Отвали! - зло сказала заправщица. - Телефон служебный.
По ее лицу Нина поняла - больше просить нельзя, женщина не сжалится, рявкнет еще раз, у нее работа такая - торчи тут в ночную смену.
Она вернулась в машину, и водитель сел на свое место.
- Ну, вот теперь порядок из порядочков! Двинули!
Он тронул машину, и Нина стала думать: что же ей так не везет сегодня? То наткнулась на Слюсаренко, и тот ввел ее в тревогу, то никак не может дозвониться до Виктора, а вдруг он уже спит или слушает радио. Ждет ее завтра, а она ворвется сегодня, даже мысленно представила, как это будет. Внезапно почувствовала тепло на коленке и вздрогнула. Рука водителя скользнула выше…
Нина ухватилась за нее, сказала:
- Зачем?
- Ну, а почему бы и нет? - Теперь он повернулся к ней лицом, приветливо улыбаясь.
Она вздрогнула, словно очнулась, и только сейчас заметила, что они едут вовсе не улицей, а проселком. "Куда он, к черту, меня завез!" Едва она подумала, как машина остановилась подле берез. Он сразу же навалился на нее, потянулся губами, и она уловила запах спиртного, у нее даже мелькнуло: "Не боится… Смотри-ка…" А он неожиданно рванул ворот на ее кофточке, и она еще не успела ничего предпринять, как он впился губами в ее грудь, больно освободив ее от лифчика. Она еще никогда не испытывала над собой насилия, даже в общежитии, когда подвыпившие парни пытались ее облапить, всегда умело увертывалась, а тут оказалась на мгновение беспомощной, и ей стало страшно.
- А-а! - крикнула она, но тут же сообразила, что крик ее бесполезен, его руки действовали ловко и умело, а она была словно спутана. - Да отпустите вы, черт возьми! - вскрикнула она.
Он рассмеялся, сказал:
- Отлично! На заднем сиденье лучше.
От него дышало жаром, глаза неестественно блестели, она почувствовала на какое-то мгновение освобождение и рывком открыла дверь. Но он не дал ей выскочить, ухватился за грудь так, что стало больно, и зашептал:
- Ну, зачем ты… зачем? Я же… ничего плохого…
- Отпусти, сволочь! - вдруг взревела она и снизу коленкой ударила ему в физиономию.
Но удар, наверное, был несильным, он рассмеялся, сжал ее руки и опять впился в ее губы и, когда оторвался, прошептал:
- Ну, это уж по мне… Да брось ты!
Он одной рукой держал ее обе, а другая скользнула под юбку, рванула трусы, и вот тут она сообразила: еще немного, и он одолеет ее. Нина головой внезапно ударила его в подбородок, на этот раз он вскрикнул и выматерился, рука его крепче сжалась.
- Ах ты сука! - воскликнул он и как-то уж очень ловко перебросил на заднее сиденье так, что сумка вылетела в раскрытую дверь, и, пока она очухивалась, он уж оказался на ней, и она закричала в отчаянии, вывертываясь:
- Нет!
Тогда он ударил ее по лицу, в голове помутнело, он ударил второй раз, но все же она не потеряла сознание и, внезапно вывернувшись, впилась зубами в его руку, она сжимала зубы с такой силой, что он взревел:
- Отпусти!
Но она поняла, если отпустит, ей конец. Почувствовала, он ослаб от боли, и, сумев поджать ноги, ударила его в живот. Он откинулся от нее, тяжело дыша. В сумерках она видела его лицо и струйку крови у губы.
- Зачем ты так?.. Бешеная, - проговорил он.
Она приподнялась на сиденье, опираясь на спинку, и рука ее, соскользнув, наткнулась на что-то металлическое, лежащее на полочке подле заднего стекла. Она сразу сообразила - садовые ножницы и, сжав зубы, взмахнула ими:
- Убью!
Теперь она увидела - страх метнулся в его глазах.
- Кончай! - крикнул он. - Черт с тобой! Нужна ты мне такая!
Он вылез, прошел на водительское место, тронул машину, она сразу сорвалась с места. Переднюю дверцу он не закрыл, и та сама хлопнула. "Ножницы… - думала она. - Я убью его, гада". Но едва она это подумала, как получила сильный удар локтем в лицо, машина набрала скорость, и Нина опомниться не успела, как дверь с ее стороны отворилась и новый сильный удар выбил ее из машины, она потеряла сознание, еще не сообразив, что произошло, только почувствовала невыносимую боль… Это потом стало ясно - он проехал по ее ноге.
Сколько она лежала на влажной траве без сознания, Нина не знает, встать не могла, понимала, вот тут и умрет, потому что все у нее искалечено, даже плакать не могла. Очень хотелось пить, она с трудом повернулась на бок и стала лизать влажную траву, на какое-то мгновение стало легче, в голове немного прояснилось, и она подумала: "Выбраться на дорогу…" - и поползла.
Одна нога совсем не действовала, можно было хвататься руками за кусты и траву и опираться левой ногой, но вскоре и левая рука отказала. Нина все же ползла, ей на все было наплевать, все силы сосредоточились на том, чтобы выбраться на дорогу. Сознание туманилось, образовывался провал, но движение продолжалось почти механически, иногда по животу что-то царапало, может быть, Нина проползала по чему-то острому, но уж ничего не было на свете - только вот эта жажда пробиться. Как ни сильна была боль, Нина свыклась с ней, главное - ползти, ползти, и так длилось долго, очень долго, пока она не почувствовала твердь асфальта. По нему двигаться оказалось тяжелее. Она часто впадала в забытье, а когда открывала глаза, то видела перед собой наждачную серость. А потом ей почудилось: ее кто-то поднял, взвалил на плечи, понес и нес долго, пока она не очнулась у дома и сразу узнала три щербатые ступени. Это был дом Виктора. "У меня есть ключ", - подумала она, но не могла вспомнить, где он… Все же она добралась до двери, толкнула ее головой, отчего снова потеряла сознание, но дверь открылась… "Виктор!" - закричала она, и так несколько раз, пока не поняла, что распухшие губы ее не произносят ни звука, и когда уж окончательно красный туман начал наползать на глаза, увидела Виктора в проеме дверей, и сразу же силы оставили ее…
Она очнулась в больнице, над ней хлопотали врачи и медсестра, ей сделали еще один укол, свинцовая тяжесть в голове ослабла. И тогда она увидела милиционера с тонкими усиками, он стал ее спрашивать торопливо: что произошло? Нина отвечала ему, сама не слыша своего голоса, но это длилось недолго, потом пришло сладостное забвение, исчезла боль, а с ней реальность мира, и когда очнулась в палате, вдыхая медленную прохладу, текущую из трубки, мысли не могли собраться воедино, возникали какие-то обрывки. Ей сделали укол, сестра при этом сказала что-то, но Нина не поняла. Однако же медленно возвращалась ясность и вместе с ней осколки воспоминаний, пока они не стали выстраиваться в нечто цельное.
Но на это ушло время, очень много времени. Нина неожиданно засыпала, и ей снились странные сны, состоящие из движений кубических фигур, где преобладал красный цвет, и когда она выплывала из этого сна, просветление приходило не сразу. "Зачем? - думала она. - Почему это случилось?.." Но не могла объяснить и думала о том, кто искалечил ее, как об откровенной сволочи. Может быть, чем-то она его возбудила… Все может быть, но произошла беда, страшная беда, Нина может остаться калекой, ведь вот же лежит в неподвижности. И внезапно в ней вспыхнула злость: у нее многое отняли, а хотели отнять жизнь, и спускать такое нельзя. Если суждено ей подняться, она найдет его, жизнь положит, а найдет, чтобы такая погань не ходила по земле. Нужна расплата, и если она не придет, то как верить в справедливость… "Я убью его, черт возьми!" - решила Нина.
Через несколько дней ее перевели в палату, где лежали еще две женщины. Вставать было нельзя, дело не только в переломах, сильное сотрясение мозга; видно, вылетев из машины, она ударилась головой о землю.
Она не интересовалась соседками, слышала, шептались о ней, и одна, лежащая дальше от Нины, подле стены, проговорила довольно отчетливо:
- Небось сама хотела…
Но Нине было безразлично, что та говорит. Ей хотелось увидеть Виктора, она сказала об этом врачу, тот ответил: "Пока нельзя, полежите". Но в тот же день ей принесли передачу: банки с компотом, соками, даже банку черной икры. Но есть не хотелось. Тогда же объявился милиционер в белом халате, но не тот, с тонкими усиками, а с бугристым лицом розоватого цвета. Сказал:
- Лейтенант Ступин… Мне вести ваше дело.
И стал задавать вопросы. Нина сначала сказала: "Я уж, кажется, все это говорила", но милиционер ответил, не надо волноваться, ему необходимо найти преступника, поэтому нужны подробности. Он оглянулся на внимательно слушавших соседок по палате, они были ходячие, и сказал:
- Погуляйте, женщины, минут пятнадцать.
Те с неохотой вышли, и, когда дверь закрылась, Ступин спросил:
- Он не овладел вами?
Спросил он об этом буднично, как о самом простом, и Нина ответила:
- Нет, я не далась.
- Вы не стесняйтесь. Это останется между нами.
Тогда она рассердилась, твердо сказала:
- Нет.
И увидела на бугристом лице Ступина облегчение, он согласно кивнул головой:
- Хорошо, хорошо… Значит, только покушение. Я так и запишу…
Потом он долго и нудно выспрашивал приметы насильника, какая у того была машина, не помнит ли Нина номер. Но она ничего не помнила, устала и попыталась быстрее отделаться от милиционера.
- Я больше не могу… - тихо сказала она.
- Хорошо, хорошо, - сказал Ступин, спрятал бумагу и ручку в свою сумку, потом вздохнул: - Вот, не было печали… Ну, поправляйтесь.
И она подумала: этот ничего не сможет, уж очень сероват мужичок, разве такой найдет… А может, и искать как следует не будет.
Виктор объявился на следующий день, после врачебного обхода. Он влетел в палату, крикнул:
- Привет, бабоньки!
Одна из соседок Нины взвизгнула, потому что переодевалась в это время, но он не обратил на нее внимания, кинулся к Нине, и она заметила в его глазах на какое-то мгновение ужас, поняла: видик у нее, наверное, был хорош. Виктор сумел перебороть себя, улыбнулся.
Ей всегда нравилась его улыбка, открывавшая яркие ровные зубы и собиравшая в уголках рта тоненькие насмешливые складки. Халат сидел на нем нелепо, сползал с широких плеч. Он огляделся, увидел белую табуретку, поставил ее рядом с кроватью Нины, сел и взял ее здоровую руку. От него сразу пошло приятное тепло. Вообще у него всегда были теплыми руки, это ее удивляло: даже в мороз, когда он брал в свои ладони ее пальцы, они сразу же согревались. Он объяснил: это у меня природное, чувствительность большая, мне даже теплый стакан горячим кажется.
Его насмешливые глаза погрустнели, но сказал он бодро: