Я ненадолго задремала, а когда проснулась, все тело было покрыто мелкими бисеринками пота. Я села, потянулась за бумажным полотенцем, которым уже вытиралась, снова намочила его и положила на затылок.
Полы палатки, служившие дверью, распахнулись, и вошел молодой мужчина с рыжими, собранными в хвост волосами. Его звали Чарли, я уже раньше с ним общалась.
- Мисс Барретт, - обратился он ко мне, - а я вас везде ищу.
Я послала ему свою самую очаровательную улыбку.
- Я думала, что всем на всех наплевать.
Он зарделся и отвернулся. Он работал осветителем, ставил свет. Он сам назвал мне свою должность, и я несколько раз повторила про себя это слово, примеряя, как оно ложится на язык.
- Меня просили вам кое-что передать, - сказал он, но так и не решился взглянуть мне в глаза.
Чтобы избавить Чарли от неловкости, я взяла у него из рук сложенную записку. Она была написана на клочке коричневой бумаги, похожей на ту, в которую заворачивали декорации при перевозке.
"Пожалуйста, поужинайте со мной. Алекс".
У него был очень аккуратный почерк, как будто он много времени провел, занимаясь чистописанием. Интересно, автографы он так же тщательно выписывает? Я скомкала записку и взглянула на Чарли, который явно ждал ответа.
- А если я откажусь? - поинтересовалась я.
Чарли пожал плечами и повернулся к выходу.
- Алекс вас сам найдет, - ответил он, - и заставит передумать.
Он умел творить чудеса. Я стояла в дверях того, что всего несколько часов назад было декорациями - внутренним убранством палатки главного героя, - и видела красивую белую льняную скатерть, охлаждающееся в серебряном ведерке шампанское. В дальнем углу палатки стоял Алекс в смокинге, черных брюках и белом галстуке-бабочке.
Я зажмурилась. Господи боже, но мы же в Африке! Мы даже не в мотеле, а всего лишь в палаточном лагере в тридцати пяти километрах от Олдувайского ущелья. Как ему это удалось?
- Это все Джон, - улыбнулся Алекс мужчине, который привез меня назад на съемочную площадку на джипе. Это был добродушный мужчина, высокий, как кипарис.
- Он очень любезен, - вежливо заметила я, наблюдая, как долговязая фигура Джона удаляется в красном отблеске стоящих за палаткой факелов. - Он сказал, что работает на вас.
Алекс кивнул, но даже не сделал шаг мне навстречу.
- Он посвятил мне свою жизнь, - серьезно произнес он, и я поймала себя на мысли о том, сколько еще людей посвятят ему свои жизни.
На мне было черное платье без рукавов, полученное благодаря любезности Офелии сегодня днем, и черные туфли на низком каблуке, в которых уже набралось по килограмму песка. Последние три часа я провела в душе, потом сушила волосы, натирала тело лимонным лосьоном и все время репетировала разные варианты беседы, в которых выговаривала Алексу Риверсу за его сегодняшнюю игру.
Но я не ожидала, что он будет в смокинге. Я была не в силах оторвать от него глаз.
- Выглядите великолепно, - негромко сказала я, злясь на себя уже за то, что произнесла эти слова.
Алекс засмеялся.
- Я думал, это моя реплика, - признался он. - Но все равно спасибо. Теперь, когда произвел на вас впечатление, можно я все это сниму, пока не растаял?
Не дожидаясь ответа, он сбросил пиджак, отвязал бабочку и по локоть закатил рукава.
Потом отодвинул для меня стул, снял серебряную крышку с блюда с овощной закуской.
- Ну-с, что скажете о своем первом дне на съемочной площадке? - поинтересовался он.
Я прищурилась: вот он, мой шанс!
- Скажу, что еще никогда в жизни не видела, чтобы столько времени тратили впустую, - просто ответила я. - Скажу, что низко красть эмоции других людей, чтобы сыграть свою роль.
У Алекса рот приоткрылся от удивления, но он быстро взял себя в руки. И приподнял фарфоровое блюдо.
- Морковки? - негромко предложил он.
Я недоуменно уставилась на него.
- Вам нечего ответить?
- Нечего, - задумчиво произнес он. - Почему у нас так не заладилось? Вы терпеть не можете только меня? Или это касается всех актеров?
- При чем здесь ненависть? - удивилась я. Взглянула на крахмальные салфетки и тончайший хрусталь, размышляя над затраченными усилиями. Было очевидно, что таким образом он пытается извиниться. - Я просто почувствовала, что меня использовали.
Алекс поднял голову.
- Я не хотел вас обидеть, - заверил он. - Я пытался… черт… это совершенно неважно, что я пытался.
- Для меня важно, - выпалила я.
Алекс молчал. Смотрел куда-то поверх моего плеча, потом покачал головой. Когда он заговорил, его голос звучал так глухо, что мне пришлось податься вперед, чтобы расслышать слова.
- Дело в том, что когда ты один из лучших, тебе просто необходимо быть еще лучше. Но ты состязаешься с самим собой. - Он взглянул на меня. - Знали бы вы, каково это - играть сцену, когда все похлопывают тебя по спине и говорят, как ты великолепен, и понимать, что в следующий раз ты должен сыграть не менее блистательно, и в дальнейшем тоже… - Его глаза сверкнули в свете свечи. - А если я не смогу? А если в следующий раз это не сработает?
Я сцепила руки на коленях, не зная, что ответить. По всей видимости, я задела за больное. Алекс Риверс не лукавил, он на самом деле чертовски боялся, что не будет соответствовать тому образу, который создал.
- Вы совершенно правы, я краду людские эмоции. Так мне не приходится копаться в себе самом. Возможно, я боюсь, что если стану руководствоваться собственным опытом, то однажды, черпая чувства в себе, вдруг обнаружу, что выдохся. - Он слабо улыбнулся. - Правда заключается в том, что этого я допустить не могу. Лицедейство - единственное, что у меня хорошо получается. Я не знаю, что еще умею делать. - Он пристально взглянул на меня. - Как бы там ни было, - продолжал он, - мне очень жаль, что это оказались вы.
Я подняла руку, как будто хотела к нему прикоснуться, но передумала. Щеки Алекса едва заметно порозовели, когда он осознал, в чем только что признался. Я отвернулась, недоумевая: почему, когда он открывает душу, я чувствую себя такой уязвимой?
Благодаря Микаэле Сноу, по легенде, получившей распространение в Голливуде, Алекс Риверс закончил театральный факультет в Луизианском университете Тулейна, переехал в Лос-Анджелес и работал барменом в одном из "горячих" ночных клубов, где один выдающийся продюсер однажды напился в хлам. Алекс отвез его домой, а через день этот продюсер позвал его на пробы. Фильм назывался "Отчаянный". Алекс получил роль и затмил всех. Люди, близкие к искусству, считали, что ему все дается легко. И если бы он не оказался в нужном месте в нужное время в этот раз, фортуна дала бы ему второй шанс, а потом третий.
Трудно отделить вымысел от реальности, но в большинстве случаев Алекс и не пытался. Он оставил свое детство в луже на натурной съемочной площадке студии "Парамаунт" и создал себя заново, чтобы соответствовать придуманному средствами массовой информации образу. Правда заключалась в том, что он стал трудоголиком не из-за славы и денег, а потому что любил себя меньше, чем воплощенных на экране героев. Он не позволял себе даже мысли о том, что в нем осталось что-то от того ранимого мальчика, каким он был в детстве. Еще одна правда состояла в том, что в Тулейне он приближался к сцене только для того, чтобы вымыть ее, когда работал сторожем. Он приехал в Лос-Анджелес на попутке, на грузовике, который вез говяжьи туши. И никогда бы не уехал из Луизианы, если бы не верил, что убил собственного отца.
Стояла одна из тех недель в Новом Орлеане, когда влажность хватает тебя за яйца и задувает свое зловонное дыхание тебе в легкие. Эндрю Риво вот уже трое суток играл в азартные игры в задней комнате на Бурбон-стрит, но его семья поначалу не замечала этого. Алекс слишком был занят, трудясь в университете и пытаясь наскрести денег, чтобы помочь матери и снять собственное жилье. Он вообще редко появлялся дома. Большинство ночей он проводил на узких кроватях в студенческом общежитии, куда его приглашали богатенькие папенькины дочки, считая его скрытным и необузданным, а секс с ним - своего рода приключением с парнем из неблагополучного района.
Лайла Риво тоже не заметила отсутствия мужа. Бóльшую часть времени она спала, находясь в заторможенном состоянии под действием валиума, настолько одурманенная, что не различала дней недели, и еще меньше обращала внимание, если Эндрю все-таки появлялся дома. Однажды, когда Алекс заглянул на стоянку передвижных домов проведать мать, она была такой бледной и неподвижной, что он с трудом заставил себя пощупать ее пульс.
Алекс был в крошечной кухоньке, где резал овощи, чтобы добавить их на ужин в консервированный суп, когда услышал на улице отцовский смех. Его отец смеялся по-разному: вызывающе - когда ему было на всех плевать, фальшиво - когда хотел подлизаться. Сейчас раздавался второй, и Алекс, ухитрившись во время короткой паузы между приступами этого смеха поранить палец, продолжал нарезать овощи.
Эндрю Риво привел кого-то в дом. Алекс слышал тяжелые шаги и гул голосов. Он слышал, как отец открыл складную, обитую панелями дверь в единственную в доме спальню и выкрикнул имя жены.
Алекс вышел из кухни и увидел, как его отец подталкивает жирного, раскрасневшегося мужчину к Лайле, лежащей в полуобморочном состоянии на кровати. Он заметил, что отцовская золотая цепочка с крестиком исчезла, что его кожа пожелтела от спиртного. Он видел, как незнакомец погладил руками свой округлый живот и повернулся к Эндрю.
- Она собирается просыпаться? - спросил он, и Алекс понял, до чего низко пал его отец.
Он стоял, словно перед ним неистовствовало пламя, - одновременно зачарованный и шокированный происходящим, отдавая себе отчет, что нужно что-то предпринять или закричать, чтобы его услышали, но в то же время понимая, что не в силах совершить эти простые действия. Он хрипло, отрывисто задышал, и внезапно нож, который он держал в руке, упал на пол.
Эндрю, закрывавший дверь спальни, замер. Взглянул на сына.
- Она ни о чем не узнает, - сказал он, словно это оправдывало его поступок.
От его первого удара отец согнулся пополам. Вторым он сломал ему нос. Дверь спальни приоткрылась, за ней стоял изумленный незнакомец в одних трусах. Он переводил взгляд с Алекса на его отца и обратно, потом ткнул пальцем в Эндрю.
- За тобой должок, говнюк! - заорал он, натягивая штаны, и выскочил из трейлера, хлопнув дверью.
От третьего удара Алекса Эндрю Риво налетел на антикварный буфет, гордость и радость Лайлы, и ударился затылком об угол, хлынула кровь. Он потерял сознание, но до этого улыбнулся - улыбнулся! - сыну. Он не сказал ни слова, но Алекс все равно услышал: "Черт возьми! А ты умеешь драться!"
Через открытую дверь спальни Алекс видел мать. Рубашка расстегнута, бюстгальтер задрался, соски непристойно торчат. Она все проспала.
Он взял деньги, которые оставил на кухонном столе для матери, и сунул их в карман. Неподвижно постоял над телом отца, пока сочащаяся из головы кровь не коснулась подошв его туфель. Он ждал, когда же что-нибудь почувствует: сожаление, испуг, облегчение. Но не чувствовал абсолютно ничего, как будто человек, избивший отца, не имел к Алексу никакого отношения.
И даже позже, узнав, что отец - сукин сын! - в тот день не умер, Алекс много лет не признавался себе в том, что все это время помнил не звук треснувшего черепа, не запах крови на мокром ковролине, а то, что, меньше всего этого желая, он моментально превратился именно в такого сына, о котором всегда мечтал Эндрю Риво.
Алекс мучился над пробкой бутылки шампанского. С каждым его движением я ощущала, как он закрывает ту часть себя, которую только что обнажил, вновь превращаясь в знаменитость.
- Знаете, я ведь уже семь лет снимаюсь, краду выражение лиц своих друзей, семьи, людей, с которыми встречаюсь на улице. Даже если кто-то и замечает, то скорее чувствует себя польщенным. Никому и никогда не хватало смелости сказать мне что-либо подобное. - Его голос потеплел, а я ждала, к чему все это приведет. - Вы удивляете меня, - негромко признался он. - Теперь люди редко стали меня удивлять.
Я пристально смотрела на него, пока весь лоск и напыщенность не слетели и он не остался самим собой.
- Что ж, - шепотом созналась я, - вы меня тоже удивили.
Пробка из бутылки вылетела, ударилась о мягкое нутро палатки и упала мне на колени. Шампанское полилось по рукам Алекса, попав ему на брюки.
- Придется вам из-за меня еще и счета химчистки оплачивать, - сказала я.
Алекс улыбнулся и наполнил мой бокал.
- Шампанское не так плохо отстирывается, как пятно от папайи, - ответил он. Поднял свой бокал, чокнулся со мной - по ветру разнесся звон крошечных колокольчиков.
- Наверное, следует поднять тост за фильм, - сказала я.
- Нет, - Алекс наклонился так близко, что я чувствовала запах лосьона после бритья. - Мне кажется, мы определенно должны поднять тост за вас.
Я наблюдала, как он поднес к губам бокал, а потом отвернулась и взглянула на мерцающие свечи. Наши тарелки с горячим стояли на кровати в противоположном углу палатки, под серебряными крышками. На шаткой полке пристроились две тарелки с фруктовым пирогом.
- На вас трудно долго злиться, - призналась я.
- Что ж, - сказал Алекс, - по крайней мере, наконец-то я хоть что-то делаю правильно.
Я вспыхнула и опустила глаза в тарелку. Я хотела, чтобы он начал накладывать еду. Петь, кричать - что угодно, лишь бы перестал на меня так смотреть.
Я умела ориентироваться в пустыне по солнцу. Знала, как из пятидесяти разрозненных кусочков собрать череп. Могла провести сложный компьютерный анализ, который объяснил бы значение размера кости. Но я не могла сидеть за ужином напротив мужчины и чувствовать себя непринужденно.
Мне просто не хватало опыта. В своих фантазиях я не видела тех подводных камней, которые обнаружились в реальной жизни: долгие минуты молчания, когда нечего сказать, ужасное эхо от стука ложкой о тарелку, взгляд Алекса, который, казалось, прожигает меня насквозь. Я вспомнила героинь романов, которые читала во время перелета в Танзанию. Многие из них отбросили бы свои длинные, ниспадающие волосы за спину, приоткрыли бы вишневые губы и призывно нагнулись над столом. Они знали, как дразнить мужчин и флиртовать с ними. По крайней мере, они могли бы завязать разговор и не выглядеть при этом дурами.
Но Алекс совершенно не разбирался в антропологии, а я совершенно не разбиралась в кино. Обсуждать погоду в Танзании - бессмысленно, потому что она месяцами неизменна. Лишившись брони из гнева, которую я в качестве защиты нацепила, входя в палатку, я не знала, о чем еще говорить с Алексом Риверсом. Должно быть, он и сам недоумевал, что же его подвигло на то, чтобы пригласить меня на ужин.
- А скажите мне, Кассандра Барретт…
- Касси, - автоматически поправила я и подняла на него глаза. - Можешь называть меня Касси и на "ты".
- Значит, Касси. Скажи мне, как получилось, что ты оказалась в африканской пустыне и ковыряешься в этом ущелье?
Я тут же поддержала разговор, обрадовавшись, что наконец-то могу хоть что-то сделать.
- Я была девчонкой-сорванцом. Любила копаться в грязи.
Он подошел к низкому деревянному ящику, который я сразу не заметила, и достал изо льда две небольшие серебряные креманки.
- Коктейль из морепродуктов? - предложил он.
Я улыбнулась, когда он поставил передо мною порцию.
- Как тебе это удается? - изумилась я, качая головой.
Алекс наколол креветку крошечной вилкой.
- Если я расскажу, больше не будет никакой тайны.
Мы молча ели. Я видела, как на его щеках танцуют тени от свечей, как их отблески играют на кончиках его волос. Он был золотым - вот верное слово. Я мгновение смотрела на него и видела мужчину, который спрашивал меня о моих курсах в Калифорнийском университете, а потом перевела дыхание - и уже видела перед собою самого Аполлона.
За основным блюдом Алекс упомянул, что родился в окрестностях Нового Орлеана.
- Отец был врачом, а маман - ну, она была самой красивой женщиной, которую мне доводилось встречать. - Он улыбнулся. - Я помню, как наблюдал за ней в саду, когда она думала, что ее никто не видит. Она сняла свою соломенную шляпку, подняла лицо к небу и смеялась, как самая счастливая женщина на земле.
Я смотрела в свою тарелку, вспоминая собственную маму, которая все бы отдала за то, чтобы вернуться на юг. Я думала о том, как наблюдала за ней, когда она думала, что никто не видит: она склонялась над бокалом с бурбоном, провозглашая тост за свое здоровье. Я закрыла глаза, пытаясь представить, каково это - расти в семье Алекса Риверса.
- Мой отец не особенно увлекался театром, - продолжал Алекс, - но когда увидел меня в одной пьесе в колледже, Тулейне, стал моим самым преданным поклонником. До самой смерти - он скончался несколько лет назад - он продолжал развешивать рекламные афиши фильмов, в которых я снимался, на стенах своего кабинета.
- А твоя мама до сих пор живет в Новом Орлеане? - спросила я.
- Я пытался перевезти ее в Лос-Анджелес, но она ни в какую. Сказала, что слишком глубоко пустила корни, чтобы куда-то переезжать.
Я попыталась мысленно представить себе картинки, которые рисовала мне мама: Юг, земля грациозных голуболистых ив и ледяных напитков с дробленой мятой. Картина казалась такой же непохожей на Лос-Анджелес, как я на Алекса Риверса.
- Наверное, ты скучаешь по Новому Орлеану, - предположила я. - Голливуд совершенно другой мир.
Алекс пожал плечами.
- Я вырос в одном из старых французских особняков, - рассказывал он, - с черными ставнями, плетущимися розами и витыми металлическими скамейками в саду. Когда я приехал в Лос-Анджелес и добился успеха, то построил себе точно такой же дом в Бель-Эйр, - улыбнулся он. - Ты, конечно, ездила на одну из экскурсий на Аллею звезд и, возможно, даже видела почтовый ящик.
Я улыбнулась в ответ.
- А как ты узнал, что добился успеха?
Алекс рассмеялся.
- Однажды в бакалейном магазине. После выхода на экраны фильма "Свет и тень", вьетнамская тема. Значит, я стоял в отделе овощей и сжимал мускусную дыню, ну, как учила мама в мою бытность студентом, чтобы понять, спелая ли она. В итоге я выбрал две и направился к луку-порею, а когда оглянулся, то увидел вокруг дынь толпу. Женщины хватали дыни, которые я брал с прилавка, но так и не положил в свою тележку, - черт побери, зеленые дыни! - и уверяли друг друга, что взяли ту дыню, которой касался Алекс Риверс. - Он усмехнулся. - Это самое плохое в моей профессии, - признался он. - Я никуда не могу пойти. Ничего не могу сделать. Начисто лишен личной жизни. В тот день, в восемьдесят седьмом году, я последний раз ходил в бакалейный магазин.
- А что же ты ешь? - испугалась я.
- Я нанял людей. Они покупают мне продукты и одежду, отвечают на звонки, возят меня повсюду. Господи, если бы я захотел, то нанял бы человека, который ходил бы за меня и в ванную!
- Вот тебе и преимущества положения влиятельного человека! - улыбнулась я. Встала и унесла со стола остатки изумительного гуся под сливовым соусом, фаршированного сладким рисом. - И чем ты весь день занимаешься?
Алекс засмеялся.
- Если подумать, то почти ничем, - ответил он.