Девочка быстро встала, вытирая пальцами краску под глазом. Вытянула руку, показывая за черные головы, на кого-то, Инге невидимого.
- Вот! Он не ушел. Ходит там. Смеется.
- Так веди. Пока не сбежал.
Инга обхватила коленки, и нахмурила брови, улыбаясь. Сейчас нимфа Энона притащит огненного мальчишку, и все сама за нее соврет. А Инге останется только пересказать, как та бежала топиться. Без варенья и шоколада.
Огни за черными силуэтами мелькали и вспыхивали. А девочка уже торопилась обратно, таща за руку нехотя идущего парня. Широкоплечего, с темной лохматой головой.
- Вот, - сказала торжествующе, толкая его к сидящей Инге. А та, открывая рот, молча смотрела снизу.
- Мам? - удивленно спросил Олега, вытряхивая свою руку из пальцев Эноны, - ты чего тут?
- Э-э… - Инга огляделась и снова уставилась на сына.
- Я не понял, - тяжело сказал Олега, поворачиваясь к блестящей страдалице, - Нюха, ты чего снова наворотила? Где мать? Твоя, в смысле?
- Так вот! Вот же вот! - тонкая рука повисла в сумраке. Девушка затопталась, переводя обведенные черным глаза с мрачной фигуры Олега на сидящую Ингу.
- Ага, - вдруг догадалась Инга, - это я значит, чудовище? Злобная тетка, не даю мальчику жить и дышать. Вы чего, ребятки? Да вы… Олега, а ты?
Встала, дергая сумку, что сваливалась на локоть.
Олега отвернулся, и вдруг заорал на съежившуюся девушку:
- Блин, Нюха! Ты вообще когда-нибудь думаешь головой? У тебя ум есть? Хоть маленький! Ты чего тут плела? Вечно с тобой! Мам, она что тут?
- Я тебя люблю, - Нюха-Энона ступала, в одну и в другую сторону, хватая Олегову руку и не давая ему отвернуться, - люблю-люблю-люблю! А ты! О-о-о!
- Ладно, - Инга рассмеялась, заправляя за ухо волосы, - пожалуй, я пойду спать. Олега, ты следи, чтоб не утопилась, и купи ей шоколадку, что ли. Одну она уже съела. Страдалица.
Она быстро пошла снова в темноту, а за ее спиной непривычно злой голос сына язвительно проговаривал что-то, и девичий, тоскливо-испуганный, его перебивал, замолкая, когда он прерывал какие-то там оправдания.
Снова белели за черной травой лунные солончаки, прыгало вперед пятно тусклого света.
- Мам? - Олега догнал, затопал рядом, тяжело дыша.
- Чего ж бросил?
- Не помрет, - он сорвал черную метелку какой-то травы, укололся и отшвырнул, сквозь зубы выругавшись.
- Да? А собиралась топиться. Уверен, что не побежит снова?
- Мам, давай мы сами решим, ладно?
- Да как хотите.
Она хотела еще подколоть сына, вызвать на разговор, спросить. Но усталость накатила волной. Это жизнь, думала Инга, мерно шагая гудящими ногами, и это их жизнь, они сейчас ее живут, и лучше, чтоб жили сами, а она так, побудет немножко в стороне, чтоб не влезать в каждый диалог и каждую перепалку. Захочет, расскажет сам.
И будто услышав ее мысли, Олега заговорил на ходу:
- Я же не просто. Ты что думаешь, я прям злодей такой, да? Бедную девочку обижаю. Мы с ней в Москве познакомились, полтора года назад. Помнишь, я не приехал, один раз? Тебе позвонил, что я метнусь лучше в Киев, на денек. Чтоб регистрацию обновить.
- Помню. Вива ужасно скучала, сильно расстроилась.
- Да вот же! Лучше б я тогда домой. А я дурак, с Нюхой в Киев. А она там меня отшила. Осталась. Мне на работу, а она, ой, Олежка, ой, любимый. Короче, я еще два дня бегал там за ней, уговаривал. Плюнул и уехал один. Эта коза позвонила через месяц. Из Питера. Ой, Олежка, ой, любимый, приехай, забери меня отсюда.
- Поехал?
Олега промолчал, идя следом. Инга кивнула. Вокруг толпились сосны, черные и угрожающие, но дальше уже нежно серебрилась ночная вода, перечеркнутая стволами.
- А про тебя. Клянусь, то она сама выдумала. Ничего я не говорил, про тебя-то. Я вообще, когда с ней, я…
- Что?
- У меня голова не работает. Не то что язык. Ничего я не говорю. С ней.
Из-под ног разбежался светлеющий в темноте песок пляжа. Сосны встали за спинами, молча. Слева светили мелкие и редкие огоньки окраины села.
- Море светится, - сказала Инга, - знаешь, да? Ходил купаться ночью?
- Не успел.
Она хотела сказать, как раньше, ну так пойдем, а, сыно, выкупаемся, посмотрим. Чтобы успеть. И не сказала.
- О! - мрачно сказал Олега, - вот.
Правее их, по другой тропинке к воде медленно шла неясная фигура, смутно взблескивая при движении.
- За нами шла? - удивилась Инга.
- Как же, - с горечью отозвался Олега.
На полосе прибоя, переступая ногами по светящимся пенкам, Нюха медленно стащила купальник и пошла в воду, раскидывая руки, будто они - крылья. Нырнула, и через несколько метров вынырнула, светя белыми по воде кругами.
Инга и сын стояли, глядя, как вышла из воды, нагибаясь, взяла в руку блестящую дискотечную тряпочку и пошла, в другую от них сторону, поддавая ногой воду. А после свернула в сосновую рощицу.
- Пошли? - Олега решительно отвернулся и двинул к дому Гордея, - завтра к вечеру едем на Пресняк. Недалеко, гуреющих объедем и там, за ними встанем. Мы сегодня народу флаера пораздавали. Ты с нами?
- Спать хочу. Утром подумаю, ладно?
Олега не стал ужинать. Молча ушел в комнату, один, не дожидаясь, когда остальные придут из города. Инга еще посидела с Гордеем, тоже молча, говорить уже не было никаких сил. Даже идти в палатку сил не было, потому и сидела, глядя слипающимися глазами, как Гордей, опустив лампу к самому столу, вяжет на лески свинцовые самодельные грузила. Старик тоже молчал, иногда покашливал, и тогда снизу раздавался стук, это дремлющий Кузька готовно колотил хвостом об пол. А потом взгляд Гордея стал каким-то уж чересчур пристальным, и тогда Инга, невнятно испугавшись, что он может что-то сказать, или чего доброго сделать - к примеру, облапить ее длинными руками и унести в палатку, чтоб не спала за столом, поднялась, и, пробормотав спокойной ночи, ушла. Заснула так крепко, что не слышала, как вернулись Димка сотоварищи, шумно вполголоса переругиваясь, мылись у крана и гремели чем-то у распахнутых багажников машин.
10
- Кто-то перевернул луну, - голос был ясным и убедительным, - нечаянно. Теперь из нее прольется дождь. Чтоб не было, надо перевернуть ее обратно…
Инга вытянула ноги, улыбаясь во сне. Слова о луне, смешные и странные, но совершенно правильные. Она ведь знает, с детства, если луна опускает краешек, значит, пойдет дождь. Так и есть, он выливается из лунной чашки. Нужно поднять руку и подтолкнуть, выровнять.
- Правильно, - согласился девичий голос, - так и сделаем.
Две руки - смуглая и светлая, поднялись в бледнеющее небо, к покосившейся лунной половинке.
- Мам? Ты спишь?
Рука во сне опускалась, и открывались глаза, прямо перед ними - бледная синева натянутого шелка. Инга поджала ноги и, моргая, приподняла голову.
- Олега? Ты чего? - села, опираясь на руки.
В просвете сетчатого входа маячила темная голова.
- Проснулась? Вылезай. Мне показать надо.
- Да… да, сейчас. А сколько?
- Шесть часов. Давай, я жду.
Инга вылезла из палатки, жмурясь на раннее солнце. Сон не уходил, цеплялся за голову мягкими лапами, обижался. Еще бы спать и спать, утро совсем.
Олега сидел за столом, крутя в руках плеер. Наушники валялись, раскинув тонкие проводки.
- Кофе бы, - Инга уселась на край лавки, - а где все?
- Спят. Гордей на рыбалке. Потом кофе. Ты как, очнулась?
Встал, кладя плеер.
- Мы что, куда-то пойдем? А брать камеру, ну и это, полотенце там?
- Ничего не бери. Полчаса и вернемся.
На берегу стояла мирная и сонная тишина. В гладкой воде торчали далекие лодочки. И вода еще спала, была такой, тайно прозрачной. Так что ступать в нее было немножко странно. Наверное, здорово жить в воде, думала спящая на ходу Инга, окуная в прозрачное босые ноги и таща за шнурки кроссовки, просыпаться перед утром и выходить на песок. Оглядываться. Дышать.
- Туда, - Олега свернул и углубился в подступающие к самой воде редкие кривые сосны, поросшие понизу кустарничком, - тихо, не топай. Молчи.
Инга послушно закрыла рот, и не стала спрашивать. Кралась следом, просыпаясь на ходу. Над головами цвинькали, распеваясь, птицы.
Олега прошел вдоль густой полосы кустов, продрался в узкий проход и свернул снова к берегу. Пригибаясь, встал за огромным кустом шиповника, доцветающего усталыми розовыми цветами, махнул рукой и приложил палец к губам. Инга, подойдя, высунулась было, но он потянул ее за рубашку. И вместе присели на песчаный, заросший травой, пригорок.
- Слушай, - прошептал Олега.
Птичьи голоса пели и говорили, вскрикивали и умолкали. Серьезно проскрежетала сорока, сорвалась с кроны и полетела прочь, распуская черно-белые крылья. А из глубины рощицы приближался негромкий голос, спокойный и ласковый, сначала невнятный, а потом уже говорящий слова.
- До тебя я жил, будто все вокруг в тумане. Ты понимаешь, девочка? И ты изменила меня. Именно ты. Когда я с тобой, я словно совершенно новый человек. И между нами рождается что-то…
Голос усиливался, приближаясь. Инга сидела, очень резко ощущая под пальцами сыпучий песок.
- Ты особенная. Полная неземной силы. И тебе идти рядом, рука об руку со мной, с моим опытом, моей мужской силой. Только тебе.
Олега рядом медленно протянул руку, цепляя ингин локоть. Повернул ее, указывая на просвет в ветвях. Мелькнула совсем рядом мужская фигура, и рядом с ней - тонкая, девичья, в светлом прозрачном платьице. Встали с другой стороны, совсем близко, так что было слышно, как шуршит под ногами песок. И мужское дыхание было слышным, потому что…
Потому что он ее привел, сюда, не просто так, ватно подумала Инга, и медленно разозлилась на сына, еще ничего не понимая. Какого черта? Там, за мешаниной листьев - Петр. В своей щегольской рубашечке и светлых брюках. Обхаживает очередную избранную, опутывая ее теми же сладкими словами, что говорил ей - Инге. Паршиво, и ужасно неприятно. Но хуже то, что ее привел Олега, слушать все это. Почему он? Зачем?
- Я теперь никогда не стану прежним. И ты виновата в этом. Сможем ли мы расстаться? Молчишь. Твое молчание, оно как живая вода. Мне хватает того, как блестят глаза, моя дикая морская нимфа.
Олега отпустил ее руку и встал, набычивая голову и сжимая кулаки. А Петр, еще что-то проговаривая, выпевал комплименты, замирал выжидательно и снова говорил, будто мягко подталкивая голосом. Протянулась за листьями мужская смуглая рука, бережно охватывая обнаженное плечико с татуированной цветной ящеркой. Инга в полуметре застыла, сводя брови и открывая рот.
- Сейчас, - сказал Петр глубоким уверенным голосом, - сейчас, моя Энона, моя нимфа…
- Ах ты, скотина! - ответил из-за куста Олега и рванулся, отшвыривая колючие ветки, - ах ты, старый козел!
- Олег! - заорала Инга, кидаясь следом, - не надо. Ты что?
- Ой! - сказала Нюха-Энона, прижимая к щекам ладони и отступая от хрипящего клубка тел, над которым согнулась Инга, вцепляясь в плечи Олега. Поворачивая яростное лицо, крикнула девушке:
- Да что… стоишь?
- Ой, - повторила та и кинулась сверху, мешая Инге и сталкивая Олега с Петра. Тот извивался, плюясь и хрипя, целил рукой в решительное свирепое лицо парня. Дернул ногой, сшибая противника, и Олег упал навзничь, вывернулся, стряхивая с себя Нюху. Рванулся снова, толкая Ингу в сторону.
- М-михайлова! - заорал Петр, садясь и задирая ногу, чтоб ударить Олега в живот, - ах ты, милиция, я щас, в ми-ли…
- Ага! - Инга отбила его ногу и повалилась сверху, ловя напряженные руки, - скотина, ага, да заткнись!
- О-о-о! - с восторгом пищала Нюха, которую Олег оттолкнул и снова свалился ястребом, на этот раз оттаскивая мать, чтоб не мешала ударить.
Инга вскочила, цепляясь за плечи сына.
- Прекрати! Баста!
Петр согнул ноги и отполз к шиповнику, тяжело дыша и опираясь на руки. Быстро переводил взгляд с разъяренного мальчика на Ингу, что цеплялась за плечи, удерживая.
- Видишь? Ты видишь? - орал Олега, дергая руками, чтоб не зашибить, но освободиться, - да пусти, я маленький, что ли? Показать хотел. Вот она, твоя девочка. Страдалица епт! С этим. Козлом старым!
- Убери его! - крикнул Петр, вскакивая, - вы что, вы. Дурдом устроили. Инга! Ты сошла с ума?
Олег замер, тяжело дыша и поворачиваясь к матери.
- Я… ты что, его знаешь, что ли?
Инга открыла рот и закрыла. Растерянно оглянулась на восхищенную Нюху, что топталась за ее спиной, разводя руки.
Петр тоже умолк, мелькая глазами от одной темноволосой головы к другой. И вдруг расхохотался, натужно и саркастически. Сплюнул попавший в рот песок, вытирая щеку рукой.
- Дела-а-а… ты его, все же, притащила, да? Сунула мне под нос, на тебе, Каменев. Люб… любуйся. Хотя б. Каплю, хотя б достоинства поимела. Гордость. Так не-ет же. Все, Михайлова, твое время ту-ту, уплыло. Прыгай теперь.
У Инги вдруг задрожали ноги. Коленки ослабли и в лицо кинулась горячая краска. Стыдно, так стыдно, что Костик Дефицит - семечки. Она шагнула к сыну, покачиваясь.
- Олега. Пойдем. Отсюда.
- Чего? - удивился тот, и вдруг сунул руки в карманы длинных шортов. Сплюнул Петру под щегольские кожаные сандалии.
- Неа, - заявил скандальным тоном, - чего он орет тут? Какое время? Гордость? Ну? Мам?
- Был бы хоть похож! - заорал Петр, нервно отряхивая вылезшую из брюк рубаху, - Энона? Иди сюда!
- Олег! - закричала Инга, - пошли вы все. Я ухожу!
- Похож? Я? Мам? - Олега шагнул, хватая ее руку, резко развернул к себе.
Она дернулась, но перед ее глазами были сердитые и недоумевающие глаза сына. Серые, под лохматыми черными волосами. А сбоку стояла тонкая девушка, в которую он был влюблен, горячо, по самую макушку. Морская нимфа гуру Петра Скалы.
- Пусти, - тихо сказала Инга, - пусти. Я… Это вот, Петр Каменев, он, может быть, твой отец.
- О-о-о, - вполголоса сказала Нюха и шагнула поближе к Олегу, повторила вопросительно, - о-о-о?
Мальчик отпустил руку Инги. Под колючими кронами покачивалась тишина, птицы испуганно молчали. И вдалеке неясно кричали ранние купальщики.
- Может? - спросил Олега, - как это, может?
- Может! - торжествующе отозвался Петр, - а может, и не я. Что, неужто, столько лет молчала, а? Правдивая Инга…
- А может, и еще один человек, - кивнула Инга.
Повернулась и пошла, все быстрее, укалывая босые ступни о насыпанные в песке сосновые иголки. Руки вытянула перед собой, чтоб не расшибиться о деревья, потому что в глазах плавали слезы, копились и перетекали за краешки век, текли на щеки, и это было ужасно - она бежит, кособочась, увязая ногами в рыхлом песке, рот кривится, а они текут и текут.
Зареванная, пролетела мимо Гордея, и тот, выпрямляясь, положил руку на борт старой байды, проводил глазами торопливую женскую фигуру. Вопросительно уставился на идущих следом Олегу и Нюху. Олега пожал плечами, улыбнулся криво и зашипел сквозь зубы, трогая пальцем ушибленную скулу. Нюха обняла его за плечи, шлепая по мелкой воде, заплакала, целуя в шею.
Вдвоем медленно пошли к распахнутой калитке. Гордей погремел замком, кинул весла в байду и тоже двинулся к дому, таща тяжелую сетку с дергающимися бычками.
Проходя мимо стола, за которым сидели сонные мальчики, зевая над кружками, сказал Нюхе:
- Тут сидите. Не лезьте.
И ушел к маленькой времянке, сунул в полуоткрытую дверь седую голову.
Инга сидела на продавленном диване, глядя на старые казанки.
- Терновки, может? - осторожно предложил старик, - не? Ладно. Сиди тогда.
- Гордей, - позвала Инга, поспешно вытирая глаза кулаком.
- А?
- Что теперь? Ему что говорить?
- Олежке-то? А ничего. Пусть он там со своею цыпой.
- Ничего ты не знаешь, дед, - шепотом сказала в заботливо закрытую дверь, - как же не говорить.
Разговор с сыном состоялся позже, когда Инга наплакалась и устала сидеть, а выйти все же трусила, испуганно прислушиваясь к тому, что во дворе происходит. Там гремела посуда, вполголоса переговаривались мальчики, кто-то шлепал взад и вперед, Димка поругался с Коляном, разыскивая свою бритву, немножко полаял Кузька, и смолк, когда на него прикрикнул Гордей. А потом захлопали дверцы и багажники, зарычали машины, разворачиваясь у дальних проволочных ворот, что распахивались на пустошь.
И снаружи кто-то прошел, останавливаясь у двери. Пусть это будет Гордей, трусливо захотела Инга, шаркая по полу высохшими, облепленными песком ногами. И вздохнула, поправляя волосы.
- Мам? - негромко позвал Олега, - ну ты чего, до ночи там собралась? У нас каша гречневая. И оладьи в сметане. Мам?
Пока она собиралась ответить, добавил вкрадчиво:
- А кофе. Я варил, сам.
Инга встала и, пытаясь улыбнуться, пошла к облезлой двери, раскрыла ее в яркий свет позднего утра. Олега отступил на шаг.
- Ладно тебе. Блин. Трагедия.
Она поняла, с улыбкой, видимо, получилось неважно.
Сидели за дощатым столом, погруженным в почти черную тень, а на границе тени и света Нюха, привалившись спиной к столу, вытягивала ноги, укрытые складками прозрачного летнего платья. Глаза закрыты, в ушах плеер, тонкие руки сложены на коленках. И неяркие губы шевелятся, выпевая неслышные слова.
Инга медленно ела теплую кашу, залитую молоком.
- Она что? Ей совсем неинтересно, да?
Олега засмеялся, наливая из ковшика кофе.
- Сказала, потом послушает. А сейчас у нее утренний допинг. Что-то там классическое.
Будто в ответ руки девочки поднялись, что-то рисуя пальцами в горячем застывшем воздухе. И упали снова, застыли на коленях. Шевельнулась босая нога, поднимаясь на пальцах, после - другая. Будто по всему тихому телу прошла волна. И стихла.
Какие все деликатные, горько усмехнулась Инга, хлебая горячий сладкий кофе, даже Гордей испарился из собственного дома.
- Рассказывай, - деловито сказал Олега, - пока нет никого, а после купаться пойдем.
Она уцепилась за это "после", одновременно ругая себя - ну что ж ты такая дура Михайлова, он тебе сын, и любит. И ты его. Неужели какой-то откровенный разговор может что-то изменить в отношениях? И ругая, все равно боялась. И - не знала, как рассказать. Но он сидел, ждал, внимательно поглядывая, переводя взгляд на долгую фигуру Нюхи и ее беспорядочно заколотые кудрявые волосы, и снова смотрел на мать.
А ведь если бы не эта девчонка, может быть, не пришлось бы… Вива когда-то сказала - вот все само расплелось и сплелось.
- Я влюбилась, - сказала Инга, - очень сильно, прям в смерть. И я была очень, очень решительной.
- Ты и сейчас такая, - осторожно сказал Олега, когда она остановилась.
Инга кивнула.
- Да. Наверное. Я не знаю, правда. Ну вот. А когда я влюбилась, то случилось еще. Я полюбила. Не его. Совсем по-настоящему, и уже никакого там - в смерть. Оказалось, на всю жизнь, ну черт, я помирать не собираюсь, но мне это здесь подумалось и понялось. Ладно, чего это я, с конца-то. Значит, я увидела нового жильца Тони, московского художника Каменева. И влюбилась.