Тоня подошла. Они встретились взглядами. Взгляд Тони был странный. Аленкин ничего не успел уловить в нем. Но она не улыбнулась. Ничуть. Подняла руки, развязала шнур и стала исчезать за медленно падавшей шторой. Ему неприятно было смотреть, как пропала сначала ее голова, потом шея, грудь, белый передник и ноги в белых носочках. Они исчезли не совсем - штора не доходила до пола. Тоня почему-то задержалась. Из-за этого он медлил уходить - а вдруг она выйдет к нему?
Тоня не вышла.
Аленкин спустился к себе. Ложиться спать уже не стоило. Он просидел на койке до самого начала вахты. Вспоминал, думал, пытался понять что-либо и в конце концов решил подойти к ней и спросить, в чем дело. Удобнее всего будет завтра, во время стоянки в Сталинграде. С этой мыслью он и пошел на вахту.
Поднявшись по внутренней лестнице, соединяющей нижнюю палубу с коридором второго класса, Аленкин мельком взглянул на пустой стул в начале коридора. Проводницы на месте не было, но штурман не поинтересовался даже, где она, вышел на пассажирскую палубу и направился прямо к трапу, ведущему на капитанский мостик.
Вечерняя палуба, как всегда, встретила музыкой, беззаботным смехом, ленивым говорком в полутьме, силуэтами. Когда Аленкин подходил к трапу, чей-то женский голос сказал:
- Смотри, это он! Правда, ничего себе?.
- Дура! - тихо выругался Аленкин и, не поворачивая головы, искоса посмотрел в ту сторону. Две девушки, вытянув ноги, лежали в шезлонгах.
На капитанском мостике Аленкин остановился. Снял фуражку, расстегнул ворот кителя и почувствовал вдруг такое облегчение, как будто все это время был взаперти. "Хорошо, - подумал он, - что хоть погода ясная - легче будет отстоять вахту".
Медля идти в рубку, он облокотился о поручни мостика и посмотрел вниз.
Волга разлеглась меж черных берегов иззелена-синяя, мерцающая. Вода была в ней так тиха, что звезды отражались где-то в глубине и выглядели затонувшими. Лишь на стрежне, белые и яркие, они плясали в узких плошках волн, перекатываясь в них и множась. Странное чувство вызывала тишина и безмятежность этой ночи. Становилось еще грустней.
Послышались неторопливые шаги поднимающегося по трапу капитана. Аленкин застегнул китель и вошел в рубку.
С приходом капитана старший штурман и его рулевой пожелали всем счастливой вахты и ушли. В рубке остались капитан, Аленкин и сменивший верзилу рулевого приземистый, коротконогий Ветохин, чья голова в плоском картузе еле возвышалась над штурвальным колесом.
Аленкин прошел вперед и встал в левом углу рубки. Капитан зашел справа. Энергичным движением положил обе руки на раму опущенного окна и, перегнувшись вперед, как оратор на трибуне, долго оставался в таком положении, вглядываясь в чистую синюю даль.
- Где идем, молодежь?
Не очень молодой Ветохин, который уже шестую навигацию стоит с капитаном ночные вахты, сразу определил, что настроение у капитана хорошее.
- Приверх Щербаковского острова, товарищ капитан, - ответил Аленкин.
- Верно. Ну, а как твои дела, Ветохин?
Ветохин снял картуз и, держа его над головой, мизинцем почесал макушку, снова покрыл свою большую голову и озабоченно сказал:
- Никак не остановлюсь, товарищ капитан. Вчера вечером уже было остановился на Фелафее, но боцман не советует, говорит: неудобно волгарю такое имя давать. Как, говорит, его сокращать будешь? А? Филька? Фильками, говорит, собак кличут. А я думаю… как полагаете, товарищ капитан, я думаю, что хорошее имя незачем сокращать, его скорее петь охота. - И он пропел на всю рубку: - Фе-ла-фе-эй.
- Держи ровней, Ветохин! - резко оборвал его Аленкин. Ему трудно было слушать всю эту ерунду. С некоторых пор почти каждую ночную вахту капитан и рулевой, неизвестно почему решив, что у Ветохина родится сын, подыскивали ему имя. Обычно Аленкина забавляла серьезность, с какой занимался этим капитан, и то упоение, с каким Ветохин выкапывал откуда-то невероятные имена, считая, что у потомственного волгаря имя должно быть старинное, бурлацкое. Сегодня все это очень раздражало Аленкина.
Ветохин обиженно замолчал, а капитан, не обращая внимания на тон штурмана, весело спросил:
- Ну и что же ты решил?
- А я с вами, товарищ капитан, хотел посоветоваться- поскучневшим голосом отозвался рулевой. Он искоса поглядывал на Аленкина и думал: "Красивый парень, молодой, а сердце в нем что у козы… Стоит, глядит и ничего, кроме бакенов, не видит".
- Ну куда, куда ты, Ветохин, возьми полевее!
Капитан резко обернулся к Аленкину и спросил:
- Вы что это, опять не спали перед вахтой?
- Не пришлось, товарищ капитан, документацией был занят.
- И опять в салоне первого класса?
Аленкин промолчал. "Вот черт, заметил все-таки".
- Перед вахтой штурманам полагается спать! - жестко сказал капитан. - Ночь сегодня будет трудная - не видите, Волга полна звезд, к туману это. - Помедлив, капитан добавил: - Посмотрим, как вы знаете плес. Идти придется, считай, без обстановки.
- Я готов, товарищ капитан, - бойко ответил Аленкин, а сам подумал: "Только экзамена сегодня не хватает".
Чтобы не нарваться на замечание капитана, он все больше придирался к рулевому:
- Клади круче, клади на борт, сомнешь ведь бакен!
На этот раз Аленкин был прав, и капитан шутливо заметил:
- Второй персональный бакен хочет заработать. Есть уже на Аграфеновском перекате Ветохинский бакен, будет и второй. Помнишь, Ветохин?
Рулевой не ответил.
- Помнишь, как середь бела дня за бакен зашел?.. Ну, раз молчит, значит, помнит. В прошлую навигацию, - принялся не в первый уже раз рассказывать капитан, - сработал товарищ Ветохин, ну и сработал!
Рулевой упорно молчал.
Аленкин знал, что после этих слов последует фраза: "Чуть было песка не прихватили". Капитан не заставил себя ждать.
- Чуть было песка не прихватили, - сказал он все с той же слышанной много раз благодушно-сердитой интонацией.
Большого труда стоило Аленкину слушать все это молча. А капитан продолжал:
- … С этих пор называется этот бакен Ветохинским… навечно..
Так и шла вахта. Стоять Аленкину было трудно - ныли ноги, хотелось спать. Потом он неожиданно взбодрился. Теплоход подходил к Камышину, и Аленкин подумал, что в Камышине Тоня может выйти на палубу. Она делала это не раз, даже на очень поздних стоянках. Скоро он уже не сомневался в том, что она выйдет.
В Камышин пришли точно по расписанию - без пяти два.
Аленкин пропустил вперед капитана и, идя следом за ним, уже с трапа заглядывал на палубу. Там никого не было.
Капитан пошел на пристань, Аленкин прошел по палубе до носа и заглянул на левый борт ― и там ни души! Тогда он спустился вниз, сдал дежурному сведения о количестве пассажиров и с деловым видом вышел на палубу дебаркадера. Стараясь держаться в тени, он поглядывал то на верхнюю палубу теплохода, то в ярко освещенную диспетчерскую, где сидел капитан, расположившись по-домашнему: нога на ногу, фуражка на столе. Он разговаривал с молоденьким дежурным по вокзалу. Улыбался. Грозил ему пальцем. Дежурный тоже улыбался, смущенно опустив голову.
Зазвонил телефон. Дежурный послушал, посмотрел на капитана и молча передал ему трубку. Капитан слушал, и с его лица быстро уходило оживление, черты деревенели, глаза стали перебегать с предмета на предмет - капитан злился. Потом он начал кричать. Аленкин не стал прислушиваться, он топтался на месте, не сводя теперь глаз с верхней палубы. Он ждал, что вот-вот откроется из классов дверь и на белую палубу выйдет Тоня в длинном байковом халатике, и лицо у нее будет такое, как будто она и не ложилась спать. Она подойдет к перилам, поежится от ночной прохлады, потом прислонится к белой колонке и будет смотреть на него. А ему больше ничего и не надо.
Настроение у Аленкина портилось. С носовой части дебаркадера, точно ее позвали, бежала белая кошка. В трех шагах от Аленкина она остановилась. Подняла голову. Посветила на него снизу вверх лунными дырами глаз и просительно-зло мяукнула.
- Пошла! - шикнул Аленкин и топнул. Кошку как волной смыло. Он посмотрел на часы. Скоро отвал. Теперь он почему-то стал замечать все неторопливое, тягучее. В нескончаемом мелькании людей видел только идущих медленно. Ему казалось, что мимо, без конца, одни и те же люди проносят одну и ту же пару огромных черных арбузов… В какие-то минуты он начинал вдруг слышать еле уловимое поскрипывание мостков, потревоженных волною. А то вдруг какой-нибудь голос, выделившись из общего гама, назойливо лез в уши.
На пассажирской палубе, у самой кормы, заговорили двое. Говорили от нечего делать, так, чтобы убить время, со странными паузами посреди слова. Уловив сочный шлепок о воду, Аленкин догадался, что говорившие ели арбуз.
- Ну мы и зажили, - сказал кто-то один. - А какая у Яшки тетя оказалась… она нас так любила - плакала, когда мы уезжали… может, конечно, от радости!
Потом была длинная пауза. Скрипнуло кресло. Аленкин подумал: "Полез в карман за платком. Вытирает сладкие пальцы".
Тот же голос не спеша продолжал:
- На обратном пути нас поймали: "Ваши билеты?" Билетов нет. Проводница отняла документы… Я потом ходил за ней и просил: "О прекрасная женщина, отдайте документ!"
Другой голос лениво хмыкнул:
- Это что, а вот у меня был случай…
Зависть к этим беспечно болтавшим людям согнала Аленкина с места. Он прошел несколько шагов вдоль борта, но, не желая быть замеченным людьми с теплохода, вернулся на прежнее место и снова встал в тень от мешков, штабелем сложенных под стеной диспетчерской.
А капитан все бранился по телефону. Он ругал начальника пристани Быковых Хуторов. Там, как и в Саратове, тоже почему-то не подготовили груза. Аленкин послушал немного и подумал: "Рано стали работать по-осеннему, еще два месяца с лишним до конца навигации, а они!.."
- Третьего не видел? - услыхал Аленкин голос вахтенного матроса в двух шагах от себя.
- Ну что ж, - вслух сказал Аленкин и нехотя направился в рубку. Пора было готовиться к отвалу. На верхней палубе он немного помедлил, потом единым духом взбежал по трапу.
- Отваливайте, товарищ Аленкин! - скомандовал капитан, входя за ним следом в рубку.
Аленкин вернулся с мостика, когда "Георгий Седов" лег на курс. В напряженной тишине шаркающий звук шагов капитана, ходившего позади запасного штурвала, напоминал упрямое чирканье спичкой по отсыревшему коробку и ничего хорошего не предвещал.
После Камышина на душе у Аленкина было неуютно и пусто. Хотелось только одного - поскорее бы кончилась эта вахта!
- Говорите, как пойдем, товарищ Аленкин, - неожиданно скомандовал капитан.
- Есть! - ответил штурман по форме и подумал: "Дурацкая выдумка!"
В эти минуты Аленкин забыл, что именно из-за этой "дурацкой выдумки", носившей на Волге имя "школы капитана Галашина", он и добивался назначения на теплоход "Георгий Седов". Ему очень нравилось, что капитан, желая проверить знания своих штурманов, заставляет их "править вслух", то есть подробнейшим образом говорить обо всех приметах и особенностях пути.
- Я слушаю вас, - как бы в подтверждение его мыслей хмуро. сказал капитан.
Аленкин сделал над собой усилие и вяло заговорил:
- Вот сейчас спущусь налево в яр.
Капитан продолжал ходить. Шаги его замирали за спиной у Аленкина почти после каждой его фразы. Капитан без конца поправлял его. Аленкину казалось, что к нему придираются, и нервничал от этого еще больше.
- Так пойдем пока по яру, - продолжал он,
- Погоди, по яру кто-то идет!
- Вижу, товарищ капитан.
Впереди, медленно перемещаясь, скоплялись огоньки. Вскоре в зеленовато-синей дали, высоко над белыми огнями, отчетливо выявился треугольник бруснично-красных огней - опознавательный знак каравана, груженного сырой нефтью.
- Разойдемся правым бортом, - предложил Аленкин. Капитан, уже несколько минут стоявший у него за спиной, бросил коротко:
- Нет, левым. Машите налево!
Буксир приблизился. Отражения красного и зеленого бортовых огней плыли по спокойной воде с веселой яркостью неоновых реклам. Уже слышен был учащенно-трудный рокот мощных машин… горячее их сипение… наконец шлепанье плиц… Поравнялись. Теперь видно было лишь одно ожесточенно бьющее по воде колесо, из-под которого степенная волжская волна вылетала с бесшабашным шумом весеннего потока.
Но вот все это, отшумев, прошло, и, пока тянулся еле видимый трос, натянутый между кормой буксира и носом первой баржи, огни и звуки окончательно сгинули и в водворившейся опять прозрачной полутьме потянулись безмолвные белые, длинные, глубоко сидящие баржи, похожие на гряду полузатопленных пустынных островов, омываемых ленивой волной.
Скоро исчезли и они. "Георгий Седов" снова шел полным ходом. Ярко светили бакены, и, если б не картавый звук без конца перекатываемого руля, могло показаться, что судно идет само, ориентируясь по звездам, отпечатанным в Волге.
Отчетливо темнели каемки далеких, низких в этих краях, берегов. Горизонт был ясен и чист.
- Накрывает, - медленно сказал капитан, вглядываясь в ясную даль. Смысл этого слова дошел до Аленкина только тогда, когда он сам заметил, как с дремотной водной глади большими островами пропадают звезды и еле приметно начинает куриться вода. Приглядевшись внимательнее, он с тревогой отметил, что помягчели и огни бакенов и все голубей становится синяя, прозрачная ночь. А вскоре по левому борту незаметно исчезла из виду земля. Там, где только что темнел берег, было лишь небо да вода, как в открытом море.
А еще через некоторое время туман пошел вовсю. Обильный и валкий, он с удивительной жадностью впитывал в себя пространство. Отдельные летучие его волокна дотянулись уже до рубки. Сразу испариной покрылись окна, а в воздухе растворился кислый запах влажной меди.
Сомневаться больше не приходилось. Аленкин с минуты на минуту ждал команды капитана становиться на якорь. "И проторчат они здесь, - с тоскою думал он, - кто знает сколько - час, три, шесть часов!.. А это значит, что стоянки в Сталинграде вообще может не быть, придут и уйдут, как поезд".
- Становитесь к штурвалу, товарищ Аленкин, - сказал капитан. - А ты, Ветохин, гляди бакена!
"Ай да дед! - с неожиданным восхищением подумал Аленкин. - Вот это капитан!"
Ветохин с большой неохотой отдал штурвал Аленкину. Подождал немного подле, потом встал в правом углу рубки у спущенного переднего окна, из которого тянуло сыростью, и уныло уставился во мглу. Ветохин был уверен, что они вот-вот встанут на якорь, капитан пойдет к себе в каюту, и тогда можно будет погреться за трубой позади рубки. Неплохо просидеть вахту за теплой трубой в такую промозглую ночь, подремать можно даже украдкой. И чего их понесло в туман! Опасно, трудно…
С каждой минутой горизонт становился короче. Впереди оставалось лишь небольшое пространство живой воды, где плясали еще под бакенами короткие, юркие блики.
Капитан вышел из рубки с биноклем в руках, чтобы лучше ориентироваться. Ветохин, воспользовавшись этим, доверительно сказал штурману:
- Чего это наш… самое время якорь отдавать!
- Не твое дело, - обрезал его Аленкин.
Сбавив ход, они шли, ориентируясь теперь по мутным очертаниям правого берега, к которому здесь близко подходил фарватер.
Прошло еще немного времени, и уже было не отличить тента теплохода от реки. Она окончательно пропала с ясной своей синевой, со всеми звездами, со всеми своими огнями и бликами.
А штурман все больше, все оживленней говорил. Голос его стал уверенней и тверже. В эти минуты он не сомневался, что им удастся выбраться из тумана и они вовремя придут в Сталинград.
- На Козьем острове вижу маяк!.. А вон по мачте белый бакен и следующий тускленький…
Капитан больше с ним не спорил, а если в его голосе еще слышалось раздражение, то лишь в замечаниях, которые он теперь поминутно делал Ветохину:
- Гляди острей, гляди ж бакена, Ветохин!
- Пора сигналить, - как бы про себя сказал Аленкин.
- Верно, - подтвердил капитан и, подняв руку, сам взялся за рукоять свистка. Трижды бесконечно долгий и унылый звук покатился по Волге, его много раз перепело эхо, как бы подбирая тон попечальнее.
Ощущение от этого первого тревожного сигнала, от того, что теперь уже во всеуслышание сказано: "Иду в тумане", было такое тягостное, что даже Ветохин не выдержал, тихо выругался, высунул руку наружу и, видно, ничего не ощутив, со вздохом сказал:
- Хоть бы ветерок подул.
А ночь все мягчела. Все больше тускнели огни, как будто надевали на них чехол за чехлом.
- Буксир идет, что ли? - снова заговорил Аленкин.
Капитан молчал. В неестественной тиши мягко и стройно подплывали слепые огни встречного.
- Застопорите, товарищ капитан! - с волнением скомандовал Аленкин.
- Есть, машина стоп! - отозвался капитан и перевел ручки машинного телеграфа с "тихого" хода на "стоп", - Пропустим караван, хоть он и невелик.
Мимо шел караван. Шумела невидимая вода. Теплоход стоял. На этот раз два долгих свистка унеслись куда-то в невидимый мир, тут же возвратясь сочувственным и задушевным откликом.
По этому быстро вернувшемуся эху Аленкин сообразил, что берег очень близок.
Капитан наклонился к нему и спросил мягко:
- Возьмем тихим, а?
Преодолевая волнение, Аленкин сказал спокойно:
- Да, пойдем тихим, этой стороны пока держаться не опасно, вон там пониже - там опасно.
Теплоход двинулся беззвучно и легко, словно его кто-то ладонью подтолкнул, и пошел, пошел скользить, часто будоража ночь тревожными, вопрошающими свистками.
- Грибная погода, черт бы ее побрал, - выругался капитан и, сняв висевший на задней стенке рубки тулуп, накинул его на плечи. Пол в рубке и тентовая палуба были совершенно мокрыми, хотя не выпало ни капли дождя.
Туман густел. Чернее стали силуэты. Слева от Аленкина стоял капитан, справа, в самом углу, торчала большая голова Ветохина.
- Опять кто-то идет, товарищ капитан!
- Вижу, - отозвался тот, не отнимая бинокля от глаз.
Впереди по мачте с мучительной медлительностью сновали мутные пятна огней. Временами трудно было понять, что движется - судно или эти расплывающиеся точки.
- Самоходка, кажись, стоит и молчит. А ну, дай ему обходной, Ветохин!.. Свисти, свисти еще, пока не поймет, пуста голова! Такой туман, а он молчит - су-до-во-ди-тель!
Еще раз прозвучал обходной сигнал, еще и еще щелкал выключатель в темной рубке, наконец громко проревела самоходка и совсем рядом отмигнулась белым, сонным глазом.
Аленкин опять принялся соображать вслух:
- Так, пойдем пока по яру, а то можем здесь заблудиться… тут скоро где-то протока должна быть…
Капитан сзади обошел штурвал, наклонился над Ветохиным и, протянув руку в пустоту за окном, сказал тихо:
- Во-он красный бакен, что же ты не сказываешь?.. Штурман, он правит, а ты… надо помогать!
- А я гляжу, - оправдывался Ветохин, - только ведь белизна скрозь!
Впереди опять засветлело что-то.
- Тут где-то створы должны быть.
- Нет, не створы это, больно огней много. Не плот ли тут стоит и ничего не говорит?..
- Нет, товарищ капитан, у плота огни пожелтее.